Первым крупным реализованным градостроительным проектом, направленным на ликвидацию проблем, возникших в результате индустриальной революции, принято считать реконструкцию Парижа, предпринятую Наполеоном III и бароном Жоржем Османом во второй половине XIX века. Назначенный в 1853 году префектом департамента Сена, Осман столкнулся с массой проблем, таких как загрязнение питьевой воды, которая бралась из Сены, в которую без очистки сливались канализационные стоки; необходимость реконструкции канализации; организация парков и кладбищ и нехватка площадей для них; существование огромных районов трущоб, а также неорганизованное уличное движение, ставшее к тому времени чрезвычайно интенсивным. Осман взялся «придать единство и трансформировать в успешно функционирующее целое огромный рынок и необъятную мастерскую парижской агломерации». [1] Решение проблем во многом основывалось на опыте Великобритании, где Наполеон III побывал с визитом в 1855 году, но Осман предложил куда более радикальные меры. Старые крепостные стены были снесены, огромные районы расчищены от застройки, 536 километров старых улиц заменено 137 километрами новых широких, засаженных деревьями, хорошо освященных бульваров, прорезавших историческую ткань и связавших между собой главные точки города и его основные районы.

При Османе также были разработаны стандартные типы жилых зданий и унифицированные фасады, стандартные элементы городского дизайна. Где возможно, оставлялись незастроенные общественные пространства, сохранялись «легкие города» – Булонский и Венсенский леса, множество мелких парков и кладбищ. Был реконструирован водопровод и канализационная система.

Опыт Парижа позже многократно применялся в старых городах Европы. Использовали его и при реконструкции Москвы по Генеральному плану 1935 года, когда были снесены стены Китай-города, а городская ткань разрезана широкими проспектами. Даже сегодня Москву пытаются лечить по «рецепту Османа», связывая скоростными «хордами» различные части города. Лечение болезней города через радикальное хирургическое вмешательство представляется простым радикальным методом, способным решить все проблемы. Как показывает уже полуторовековая практика, если оно и помогает, то ненадолго. Впрочем, многие из впервые примененных Османом методов оздоровления города, например, развитие общественных пространств и превращение лесов в парки, сегодня успешно применяются градостроителями самых разных школ.

Также с последствиями Промышленной революции связано появление в конце XIX века в Северной Америке совершенно другого типа города. Увеличение производства металла, появление металлического каркаса, изобретение в 1854 году Элишей Отис безопасного лифта сделали возможным строительство многоэтажных зданий и, соответственно, интенсивное использование городского центра. Одновременно появление пригородного пассажирского железнодорожного сообщения, подземного и надземного метрополитена (в 1863 году в Лондоне, в 1868 году в Нью-Йорке и в 1896 году в Чикаго), электрического трамвая (1881) сняло транспортные ограничения на пространственную экспансию и позволило рассматривать пригород как практически неисчерпаемый резерв расширения города.

Сочетание двух противоположных по характеру типов застройки – высокоэтажной высокоплотной деловой, сконцентрированной в компактном центре (даунтауне) и малоэтажной низкоплотной жилой вокруг даунтауна (субурбия), возникло в Чикаго во время строительного бума, последовавшего после большого пожара 1871 года и впоследствии распространилось на всю Северную Америку. После того, как Форд сделал автомобиль значительно более доступным, американская модель, сочетающая сверхурбанизированный центр и дезурбанизированный пригород, стала казаться панацеей решения проблем современного города. Фрэнк Ллойд Райт писал в 1930 году: «Придет день, и нация заживет в одном раскинувшемся на всю страну городе... Местность будет единым, хорошо распланированным парком со зданиями, расположенными на больших расстояниях друг от друга; каждый найдет здесь отраду и уют. Деловая часть города будет наполняться людьми к 10 часам утра и пустеть в 4 пополудни в течение трех дней в неделю. Оставшиеся четыре дня посвящаются радостям жизни». [2]

Маленькое колечко в центре – даунтаун города Рочестера, плотно застроенный небоскребами. Вокруг бескрайние поля малоэтажных пригородов с общей сеткой улиц, где городки плавно перетекают один в другой.

Недостатки такой модели сегодня стали очевидны. Появившаяся благодаря развитию общественного транспорта, американская субурбия с течением времени всё более ориентировалась на индивидуальный транспорт в качестве средства передвижения. Низкая плотность застройки делала любой общественный транспорт неэффективным и с 1940-х годов зона его обслуживания стала снижаться. Сторонники американской модели выдвигали гипотезу, что проблемы территориального роста городских агломераций будут нивелированы за счет высокоскоростных автомобильных сообщений. Известный специалист по транспортному планированию Вукан Вучик констатирует, что с годами этот энтузиазм упал: автомобильно-ориентированные города столкнулись с проблемой хронических пробок, а во многих случаях и с ухудшением качества городской среды в целом [3]. Ориентация на индивидуальный автомобиль, как единственное средство передвижения, привела к тому, что центры притяжения, такие как торговля, кинотеатры, спортивные сооружения, стали строиться не в центрах городов, а на периферийных автострадах, в местах, удобных для подъезда и парковки. Жилые пригороды были полностью монофункциональны, их сервисные функции (магазины, школы, общественные учреждения) концентрировались в локальных подцентрах, куда приходилось добираться опять же на машинах.

Успешные горожане предпочитают комфортабельные single-family дома в пригородах с хорошей экологией, а в даунтаунах и в  прилегающих к ним когда-то богатых районах стали селиться беднейшие слои населения, люди, которые не могут позволить себе купить автомобиль: городские центры стали единственным местом, которое обслуживается общественным транспортом. Естественно, маргинализация даунтаунов лишь стимулирует миграцию из них и уход тех общегородских функций, которые до сих пор еще сохранялись. Центры стали покидать даже бизнес-структуры: строительству и дорогостоящей эксплуатации небоскребов многие корпорации предпочитают покупку пары гектаров земли на периферии, на одном из которых строится одно- или двухэтажный офис-моноблок, а на втором организуется открытая парковка для сотрудников. Города перестают быть местом встреч, пересечений и межличностных коммуникаций, а следовательно и генераторами идей, новаций и бизнесов.

С ростом автомобилизации стало очевидно, что городское пространство в принципе не способно вместить в себя то число автомобилей, которое желают иметь заинтересованные в собственной мобильности горожане. Вучик свидетельствует, что наиболее тяжелые заторы наблюдаются в Лос-Анджелесе, Детройте и Хьюстоне – городах, где построены самые мощные сети фривэев. При этом, отмечает Вучик, вернувшиеся из Европы американцы расточают похвалы городам, которые они посетили.  «Почему у нас нет таких оживленных и красивых городов, как Брюссель, Мюнхен или Осло?», – спрашивают они. [4]  Лишив города привлекательной среды, североамериканская урбанистическая модель лишь на время смогла дать взамен свободу перемещения. Эта свобода закончилась в тот момент, когда стала действительно всеобщей. Тотальная автомобилизация  и расширение границ застраиваемой территории не могут решить проблем городов даже тогда, когда, как в Соединенных Штатах, процесс увеличения числа автомашин в личном пользовании растянут на многие десятилетия и сопровождается адекватным строительством транспортной инфраструктуры. Когда же, как в России, Китае или Индии рост автомобилизации носит взрывной характер, транспортный коллапс наступает значительно быстрее.

Мы еще вернемся к транспортной проблеме в одном из следующих «Очерков», а пока хочу лишь заметить, что часто звучащие ныне призывы к расширению российских городов и развитию массовой малоэтажной застройки в пригородах представляются мне весьма опасными. Да, у нас, как и в Америке, много земли, но негативные последствия такого строительства аукнутся и социальными, и экономическими проблемами.

Третьей из моделей, возникшей в самом конце XIX века и получившей широкое распространение по всему миру, стала модель города-сада, предложенная Эбенизером Говардом. В 1898 году в книге «Завтра: мирный путь к реальной реформе» он изобразил концентрический город-сад, окруженный рельсовой дорогой, которая должна была ограничивать его развитие. Говард задумал свой город, численность которого не должна была превышать 32-58 тыс. жителей как экономически самостоятельное поселение, производящее немного больше, чем необходимо для собственного потребления. Говард назвал его «Рурисвилл» (от латинского «поместье», «вилла», что подчеркивало его полугородской характер и предполагало сочетание лучших качеств городской и сельской застройки. Сеть из нескольких таких городков, соединенных железнодорожными линиями между собой и с общим центром, образовывала единую агломерацию с неселением около 250 тыс. человек. Каждый из городов-садов представлял из себя круг с центральным парком в середине, в котором размещались общественные учреждения, окруженным малоэтажной жилой застройкой. Радиус жилой застройки должен был составлять примерно 1 километр. Она окружена зеленым поясом, на его внутренней стороне строятся школы, детские сады и церкви, на внешней, выходящей на кольцевую авеню – административные здания. На внешнем кольце города находятся фабрики, заводы и склады, выходящие на железнодорожные пути. Город рассечен на 6 частей бульварами, соединяющими центр и периферию. Земля вокруг города не принадлежит частным лицам, не может быть застроена и используется исключительно для сельского хозяйства. Расширение его не предполагается, единственный возможный сценарий развития – строительство за пределами сельскохозяйственного пояса нового города-спутника.

К началу ХХ века проблемы «старых» городов были столь очевидны, а рецепты Говарда столь убедительны, что его книга была переведена на многие языки и быстро стала бестселлером. В Англии и в других странах, в том числе в России, возникают ассоциации и общества городов-садов. В Англии строятся города-сады Лечворт и Вельвин, в Бельгии Ле Ложи, в Германии строятся пригороды-сады в Гамбурге, Эссене и Кенингсберге. Впрочем, особой популярностью они не пользовались, и в конце 1920-х годов в Лечворте жило всего 14 тысяч человек, а в Вельвине 7 тысяч. Построенный по проекту Гауди парк Гуэля в Барселоне первоначально задумывался как район-сад, но желающих строить там не нашлось.

Идеи Говарда в первом-втором десятилетии ХХ века были широко распространены и в России.  В 1918 году архитектор Иван Носович предлагает проект города-сада для восстановления разрушенного пожаром Барнаула. Идеи концепции города-сада можно увидеть в проектах генерального плана Новосибирска Ивана Загривко (1925 год), полностью или частично реализованных в 1920-е гг. поселках в Москве, Иваново, Ростове-на-Дону, Новокузнецке. В генеральном плане Бориса Сакулина (1918 год) Москва рассматривается как гигантская агломерация, включающая в себя Тверь, Ржев, Тулу, Владимир и Рыбинск, построенная по принципу иерархически организованной сети городов-садов. Иван Жолтовский в проекте «Новой Москвы» также рассматривает ее развитие через организацию кольца пригородов-садов.

Идеи города-сада в модифицированном виде реализовывались и во второй половине ХХ века. После Второй мировой войны программа строительства городов-спутников вокруг Лондона была реализована в Великобритании. Рассчитанная переселение почти миллиона человек с целью разуплотнения британской столицы, она провалилась: к 1963 году в города-спутники переехало всего 263 тыс. человек.

Идеи города-сада прочитываются и в концепции академгородков, строительство которых началось в СССР в 1960-е годы. Первый из них, Новосибирский Академгородок был рассчитан на 40 тысяч жителей и не предполагал дальнейшего расширения. Как и города-сады Говарда, он был построен на сочетании жилых и зеленых зон, правда, в отличие от говардовского проекта, в Академгородке был применен не радиально-кольцевой, а новомодный принцип «свободной планировки».

Судьба Академгородка схожа с судьбой многих пригородных районов-садов в мире. Как и они, он постепенно превратился в спальный район, связанный с городом мощным потоком ежедневных миграций [5].

Проблема городов-садов, как и академгородков, как и строящихся до сих пор спальных микрорайонов, в том, что они рассматриваются архитекторами как проект. Архитекторы предполагают, что осуществление, реализация проекта в той форме, в какой они зафиксировали его на бумаге, есть его завершение. Но даже для зданий это не так, дом лишь начинает свою жизнь в момент принятия в эксплуатацию и дальнейшие метаморфозы могут быть непредсказуемыми. В еще большей мере вышесказанное относится к такой сложной системе, какой является город. Проект города или района не может быть реализован единовременно и должен предусматривать механизмы, которые позволяют в течение длительного времени осуществлять задуманное авторами. Такой подход, в котором города рассматривались как некая медленно работающая самовозводящаяся машина, был предъявлен вскоре после опубликования книги Говарда. Но об этом – в следующей серии наших очерков.

---

[1] F. Choay. L'Urbanisme, utopies et realites. Paris, 1965. Цит. по: Фремптон К. Современная архитектура: Критический взгляд на историю развития. М.: 1990. С.39.

[2] Цит. по: Новиков К. Строитель прерий // Коммерсантъ Деньги, 04.06.2007, № 21(628).

[3] Вучик В.Р. Транспорт в городах, удобных для жизни. М.: 2011. С.32.

[4] Там же. С. 81

[5] Подробнее см.: Ложкин А.Ю. Судьба утопии // Проект Россия, 2010, №48. URL: http://alexander-loz.livejournal.com/123023.html