Каждые два года в павильоне России на Биеннале в Венеции что-то выставляется: то лиричные инсталляции Бродского, то деловой проект обустройства Вышнего Волочка. Но российская архитектура далеко не так известна в мире, как европейская или – лишь с недавних времен – китайская.

Григорий Ревзин
архитектурный критик, комиссар российского павильона на Архитектурной биеннале в Венеции

– Мы хотим поговорить про культурный экспорт, в частности архитектурный. Вот мы что-то делаем на каждой Биеннале архитектуры в Венеции – это замечают, про это говорят, пишут?

– Какая есть реакция на Западе? Есть в виде статей, очень небольшого количества. Возьмем Биеннале, которую мы делали в 2000 году, – там Илья Уткин получил «Золотого льва», поэтому упоминаний было безумное количество, под тысячу. А по поводу павильона – по абзацу, 5–10 статей. Если брать павильон 2010 года, куратором которого был Сергей Чобан, то упоминаний довольно много, особенно в немецкой прессе – для них это интересно, немецкий архитектор в России, – но все равно не больше 20 статей. В 2008 году, когда мы делали в павильоне «Партию в шахматы», было много статей и даже специальная передача на итальянском телевидении. Но это было связано только с тем, что Биеннале открылась на следующий день после обвала бирж, а в павильоне все архитектурные модели были на тележках из магазина, – это скорее не архитектурная, а социологическая, экономическая идея, и она привлекла внимание. Но никто из наших архитекторов не стал строить на Западе, никто не получил никаких заказов, даже к участию в конкурсах не стали приглашать. Мы остались довольно герметичной в этом смысле страной.

– Но некоторым странам и даже отдельным выставкам в рамках Биеннале удается привлекать к себе внимание – как это у них получается?

– Есть три сферы внимания. Первая – это внимание посетителей. Это поток, 100–150 тысяч человек, для них крупные страны – это самое интересное. А Россия входит в список… ну, допустим, полутора десятков стран, за которыми надо следить, с нашими всеми минусами и проблемами. Это один раз считалось, в 2008 году: по Биеннале в целом 140 тысяч, у нас 120 тысяч – практически каждый человек заходит в наш павильон. И точно так же они обязательно заходят во Францию, Германию, Англию, США. Вторая – пресса, у которой совершенно другая задача: на Биеннале показывается в среднем порядка полутора тысяч единиц архитектуры – проекты, инсталляции и так далее. Вы не можете их описать все, вы должны каким-то образом сказать, что интересно. А интересными для читателей во всем мире являются архитекторы-звезды. И наконец, есть интерес организаторов, интересы самой Биеннале как культурной институции. Их интерес – экспансия. Смысл заключается в том, что те, кто пришел на Биеннале, – они и так уже твои, за них бороться уже не надо. Бороться нужно за тех, кто сюда не ходит, поэтому давайте дадим одной арабской стране «Льва» – за что угодно. Это управление вниманием, но не нужно думать, что это про качество. Было такое исследование: кто из тех, кто получил «Золотого льва» на Биеннале за все время его существования, остался в истории искусства – три процента. Каждый раз, когда они объявляют, кто получил «Льва», по Биеннале высунув языки бегают журналисты: «Где он? Ты его видел? О ком речь? Это вот этот?!»

– Получается, что особенного интереса к нам нет, зачем мы тогда туда ездим?

– Это очень просто: у нас там есть павильон. Понимаете, рядом с нашим павильоном стоит павильон Венесуэлы. И Венесуэла ничего не делает. И каждый, кто ходит на Биеннале, знает, что Венесуэла – это полный отстой, даже павильон сделать не может. Поэтому делаем. Государство тут не ставит никаких задач, кроме как заявить, что Россия – одна из культурных стран. Даже по тому, как наша Биеннале финансируется, видно, что это не самая приоритетная задача: в 2000 году на выставку давали 10 тысяч долларов – с учетом затрат на все командировки, включая командировки чиновников, на павильон оставалось три. А выставка тогда стоила что-то порядка полумиллиона. Сейчас государство дает 100 тысяч долларов, а выставка стоит полтора-два миллиона. То есть, в общем, ему не важно, что там будет. Если бы мы сделали выставку на какую-то политическую тему, типа «Путин – подонок», то, несомненно, получили бы самую лучшую прессу, которую можно себе представить. Но мы не сможем найти два миллиона под тему «Путин – подонок». Ни девелоперы, никто не даст. Кроме того, это национальный павильон, довольно странно там такое делать – это не в наших традициях. В Германии можно. В Австрии, например, когда правые побеждали на выборах, выставку делал Макс Холляйн, и в австрийском павильоне не было ни одного австрийца: мы открытая страна и поэтому показываем только иностранцев, которые строят в Австрии. Жест против правительства. Там это больше принято, а у нас – не знаю, как это делать. Вот в этот год глава фонда «Сколково» Виктор Вексельберг обратился к министру Авдееву с просьбой показать Сколково на Биеннале. Гарантируя, что, естественно, фонд «Сколково» и оплачивает выставку. И почему бы и нет, могли бы предложить Олимпиаду или остров Русский. А будет довольно культурный проект, в котором к тому же участвуют и все звезды, те, за кем охотится пресса, включая куратора Биеннале Дэвида Чипперфилда.

– Пока, видимо, самой успешной остается Биеннале 2006 года, на которой был Александр Бродский – его все западные журналисты знают.

– Согласен, из всех художников, из всех архитекторов, которые выставлялись, Бродский самый интересный. Но он уже и на Западе был признанным художником, и Биеннале в этом смысле ему ничего не добавила. Куратором павильона тогда был Евгений Асс, которому памятник можно поставить за то, что он наконец вывез Бродского на Биеннале. Но формально самой успешной у нас была Биеннале, на которой архитектор Илья Уткин получил приз за фотографию. А куратором в этот момент была Лена Гонсалес. Формально это является наивысшим успехом России за время всех Биеннале.

– Но это был приз за фотографию – получается, опять про нашу архитектуру ничего там не поняли.

– А вот, скажем, современная архитектура Индии в России кому-нибудь интересна? А это большая страна, довольно богатая. У них последние 10 лет побеждает партия под лозунгом «Индия блистает», и им нужно показывать, как именно она блистает. Они до фига всего строят. И что? В Бразилии нам интересен Нимейер, а современная бразильская архитектура? Некоторые вещи привозил Барт Голдхорн на Московскую биеннале – по-моему, об этом вообще не было никаких публикаций, а там были интересные темы экономичного жилья. Интерес вызывают все-таки звезды, иногда процессы – как, например, экологическое направление в архитектуре. А кто, собственно, у нас в России большие экологические проблемы поднимает?

– Но Китай же сделал себя интересным для публики, и их архитектор получил Притцкеровскую премию.

– Есть большая государственная программа по выстраиванию легитимности Китая как рынка в глазах Запада. Она дорого стоит – это интерфейс. В этом интерфейсе большую роль играли архитекторы. Всем западным звездам были даны заказы в Китае, и все там что-то сделали. Но можно ли при этом сказать, что китайская архитектурная школа продвинулась на Запад? Ну ни на йоту. Для имиджа России было бы полезнее проводить честные выборы и вообще делать все то, что, как вы сами знаете, нужно делать. Если уж совсем не выходит – давайте попробуем как Китай. Но тогда вы будете получать статьи типа «Отличный стадион Херцога и де Мерона, а, кстати, тут всего 500 метров до площади Тяньаньмэнь, сейчас мы вам про нее расскажем».

– То есть дело не в том, что у нас какая-то плохая и неинтересная архитектура, которую и не покажешь никому?

– Нет, это совсем наивно, дело совершенно не в этом. Когда мы делали «Партию в шахматы», многие посетители не видели разницы между русскими и иностранными проектами. Если вы сравниваете московскую выставку «Зодчество» с выставкой RIBA, которая тоже показывает средний уровень за год, то в Англии, конечно, разница в качестве хорошо видна. А когда вы сравниваете постройку Скуратова или Григоряна с голландцами – то нет. И качество у Григоряна может быть гораздо выше и просто умнее, интереснее.

– К тому же нет никакого своего специального языка, стиля, который бы нас выделял.

– А разницу между французской и немецкой архитектурой вы на раз определяете, да? Между французской и немецкой я, может, еще и пойму. А между немецкой и голландской – попробуйте, я бы, пожалуй, напрягся.

– Зато сильно отличался Филиппов, которого показывали в павильоне в 2000 году.

– Вот да, второго Филиппова в мире нет. Как нет и Атаянца. Но эти люди – причем мне лично представляется, что это единственное, что есть интересного в российской архитектуре, – они же выступают против мировой строительной индустрии, против прогресса.

– Еще очень выразительным был наш павильон на «Экспо» в Шанхае.

– Россия же получила премию за этот павильон, чего вообще никто не заметил. Удивительно: мы страшно переживаем по поводу того, что мир нас не признает. Одновременно, условно говоря, выиграв чемпионат мира по футболу, мы не замечаем этого – мило? Не знаю, это можно считать экспортом архитектуры?

О чем писала зарубежная архитектурная пресса

«Мариинка-2» (2003), Доменик Перро

Архитектурная пресса и публика любят следить за «стархитекторами» – группой из нескольких десятков архитекторов-звезд, которые строят по всему миру. В России судьба их проектов чаще всего печальна, но они не устают пытаться – а про их попытки не устают писать. Одним из первых попытался француз Доменики Перро, выигравший конкурс на новое здание Мариинского театра в Санкт-Петербурге. Золотое облако должно было вырасти за старым зданием театра, но осело только в журналах и блогах.

«Охта-центр» (2006), RMJM

Башню сперва в 300, а потом и в 400 метров должны были строить британские архитекторы RMJM – одно из крупнейших бюро в мире, но без своего лица. Они обошли на конкурсе первостатейных звезд – Даниэля Либескинда, Рема Колхаса, Жана Нувеля, Массимилиано Фуксаса, Жака Херцога и Пьера де Мерона. Конкурс с такими участниками – и так стопроцентный кандидат на внимание прессы, а тут еще и скандал – звездные члены жюри Кишо Курокава, Норман Фостер и Рафаэль Виньоли прилетели в Петербург только для того, чтобы отказаться участвовать в заседании в знак протеста против абсурдной высоты башни. Теперь RMJM снова герой новостей – похоже, фирма на грани банкротства.

Башня «Россия» (2006), Норман Фостер

Сэр Норман Фостер, эталонная архитектурная звезда, пытался что-то построить в России несколько раз – например, в Зарядье он должен был разбить по заказу Шалвы Чигиринского квартал с офисами, магазинами, концертным залом и т.д. В Москве-Сити же должна была вырасти 600-метровая башня, самое высокое в Европе здание с естественной вентиляцией и вообще очень «зеленое» здание.

«ВТБ-Арена-парк» (2010), Эрик ван Эгерат

Голландец ван Эгерат мог бы считаться одним из самых успешных иностранных архитекторов в России – ему, по крайней мере, удавалось что-то построить – например торговый центр в Ханты-Мансийске. С более крупными проектами ему тоже не очень везло – гонорар за две башни «Города столиц» в Москве-Сити ему, например, пришлось отбивать у девелопера «Капитал-групп» в суде – о чем писали и на Западе. Проект «ВТБ-Арена» – перестройка стадиона «Динамо» – стал появляться в прессе еще и потому, что его должны построить к чемпионату мира по футболу 2018 года, который пройдет в России.

Школа управления «Сколково» (2010), Дэвид Аджайе

Единственный законченный крупный проект иностранного архитектора – которого притом очень любит пресса. Выходец из Танзании Аджайе начинал с домов для знаменитостей, часто мелькал в журналах и даже дослужился до титула «переоцененный». Школа «Сколково» тоже стала подарком для прессы – Аджайе строит свое первое большое здание, строит в далекой России, для олигарха Варданяна, а архитектура – по словам самого Аджайе и по картинкам – напоминает про русский авангард.

Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» (2010)

Единственным пока проектом, который привлек к себе внимание прессы – и, возможно, в разы больше всех остальных сюжетов, – остается «Стрелка». Заполучив в преподаватели самого известного в мире архитектора и архитектурного мыслителя, Притцкеровского лауреата голландца Рема Колхаса, «Стрелка» сразу попала на радары не только профессиональной прессы, но и таких изданий, как The Financial Times или Monocle. В августе 2010 года «Стрелка» делала презентацию школы на Венецианской биеннале архиетектуры, и там же Колхас получил «Золотого льва» – и медиаэффект был усилен еще в несколько раз.

Взгляд со стороны

Тони Чемберс
главный редактор журнала Wallpaper*

Я, конечно, не могу считать себя экспертом по современной русской архитектуре, но когда я был студентом на отделении графического дизайна – тогда я серьезно интересовался историей архитектуры. И моим героем был российский архитектор Бертольд Любеткин (учился во Вхутемасе, в 1931 году переехал в Лондон. – Прим. ред.). Он на меня очень сильно повлиял, мне удалось с ним пообщаться, пока он еще был жив. И идеи, которыми он был полон, все то, чему он научился в России в начале века, в то героическое время, – все это очень сильно повлияло не только на меня, но и на всю британскую архитектуру. Может быть, Любеткин повлиял больше, чем кто-либо другой из всех модернистов. И конечно, русская архитектура того времени ценится очень высоко и сейчас. А вот что касается сегодняшнего дня, то пока российская архитектура – величина неизвестная. Наверное, из-за всех политических проблем, всех подъемов и падений она еще не успела достаточно развиться, мы еще не видим какой-то зрелой, действительно современной архитектуры. Очень многое, судя по всему, зависит просто от настроения и вкуса клиента. Тем не менее российский павильон на последней Биеннале был довольно популярен, и все знают Бродского, хотя не так уж хорошо знакомы с его творчеством.

Конечно, всем больше интересно, что у вас пытаются сделать иностранные архитекторы: Заха Хадид, которой заказывали виллу, – она ее еще строит? Дэвид Аджайе со «Сколково» – похоже, клиенты интересуются западной архитектурой, но не слишком доверяют российским архитекторам. Но тут надо понимать, что весь этот феномен архитекторов-звезд потихоньку выдыхается. В последние пять-десять лет им, конечно, многое удалось, особенно в развивающихся странах, таких как Китай, – они построили гигантские штуковины. Но теперь это должно сойти на нет, и в следующие пять лет интерес в том числе и к российской архитектуре будет расти. Надо надеяться, что к этому времени и Россия начнет выходить из какой-то культурной апатии. Мы делаем серию номеров, примерно по одному в год, посвященных странам БРИК, сделали уже все, кроме российского, летом приедем в Москву, тогда узнаем вас получше. Китай, конечно, потряс нас объемами строительства и одновременно тем, что они пытаются сохранить свою идентичность при такой экстремальной скорости изменений. Бразилия культурно нам все-таки ближе и гораздо лучше известна благодаря модернизму, Нимейеру. С Индией тоже было проще, все-таки это бывшая британская колония, многие вещи у нас похожи. Но что там поражает – это безумный уровень бедности в непосредственной близости от небоскребов или дворцов нуворишей. Это просто пугает. В России же не так, да? Китай не назовешь богатой страной, но там это не так бросается в глаза. Что касается России – думаю, вы окажетесь ближе к бразильской модели – богатое наследие модернизма, которое подпитывает будущее. Когда все устаканится и клиент будет более уверен в себе, более зрел, утончен, то он будет и заинтересован в качественной современной архитектуре.