Архитектуру застойного тридцатилетия – 1960-1980-х годов – принято ругать. Ни для какого другого периода отечественного зодчества, пожалуй, не придумано столько обидных штампов, как для этого. «Типовухи»  – это про жилье, «мраморная слизь» – про здания обкомов и горкомов, «унылые стекляшки» – про многочисленные параллелепипеды НИИ. А было ли искусство? И оставило ли это время после себя хоть что-то, что достойно изучения, сохранения и тренировки чувства законной гордости? 

Поговорить о том, как постройки советского модернизма воспринимаются сегодня, Николай Малинин пригласил известных критиков и кураторов – Григория Ревзина, Наталью и Анну Броновицких, Андрея Кафтанова, Андрея Гозака, Елену Гонсалес, Дмитрия Фесенко, а также архитекторов, начавших работать в 1980-е, но по-настоящему реализовавшихся уже после перестройки – Александра Скокана, Николая Лызлова, Владимира Юдинцева. Дискуссия, которая затянулась на три с лишним часа, не отличалась ни стройностью композиции, ни четкостью выводов – каждый из участников в весьма свободной и пространной форме поделился собственными мыслями и воспоминаниями о (сравнительно) недавнем прошлом отечественной архитектуры. Впрочем, Николай Малинин и не ждал от гостей однозначных ответов. Основной задачей встречи стало – ввести вопрос о значении архитектуры модернизма в поле активного обсуждения профессионалами. Одновременно с дискуссией состоялась презентация нового цикла работ  Юрия Пальмина, одного из лучших архитектурных фотографов России. Уже много лет Пальмин снимает московские объекты 1960-1980-х, эти фотографии составят иллюстративный ряд готовящегося путеводителя. 

Об архитектуре хрущевско-брежневского времени заговорили недавно, лет 5-6 назад, когда были снесены первые постройки того времени. Но памятники 1960-1980-х до сих пор остаются, пожалуй, самой незащищенной и одновременно наименее исследованной частью архитектурного наследия. Гигантские бетонные сооружения 1960-1980-х, обделенные любовью власти и народа (хоть тут они заодно), и обойденные вниманием историков, стремительно исчезают: снесены «Интурист» и «Минск»; готовятся к сносу ЦДХ, кинотеатр «Саяны», техцентр «Жигули», монреальский павильон на ВДНХ; радикально перелицованы гостиница «Юность» и одна из «книжек» Нового Арбата, за новыми постройками скрылись фасады ЦЭМИ и Плехановского института, в помойную яму превращен пруд ИНИОНа, а аналогичный бассейн Института океанологии стал парковкой… «Каждая историческая эпоха строит себя на отрицании предыдущей. Так было в 1917 году, так случилось и в 1990-е, – убежден Малинин. – Горбачевская перестройка и последовавшие за ней перемены осуществлялись в яростной борьбе со всем советским. Иначе быть не могло, иначе бы – не победили. Но проходит 20 лет – и на всякую победу начинаешь смотреть другими глазами…»

Среди участников дискуссии единства мнений не обнаружилось. Архитекторы говорила преимущественно о том, насколько непростыми в творческом плане были годы, когда на плечи проектировщиков оказалась взвалена тяжкая ответственность за борьбу с излишествами. Любой, даже самый крошечный художественный жест воспринимался как героизм, и сегодня, почти 40 лет спустя, именно это дает архитекторам право называть лучшие постройки того времени честными. Определение «честная архитектура» применительно к советскому модернизму звучало на круглом столе едва ли не чаще всех остальных. А честность, как известно, качество позитивное, но в жизни не самое удобное…

Другая проблема модернизма, как очень точно заметила Анна Броновицкая, заключается в том, что здания этого периода, к сожалению, «плохо и некрасиво стареют». Бетон – не тот материал, который способен долго сохранять свежесть лица без специальных косметических процедур, но чтобы эти процедуры обеспечить, требуются очень немалые средства. Особенно если учесть, что среди памятников обсуждаемой эпохи почти нет камерных, скромных по площади построек. И функционализм, и брутализм, и пресловутая «максимальная полезность, одухотворенная наличием коммунистических идей» оперировали лишь крупным или очень крупным масштабом, постичь который готов, безусловно, не каждый. Про новое здание ГТГ/ЦДХ на Крымском валу тогдашняя архитектурная пресса, например, писала: «Архитектура здания современна. Оно монументально. К этой монументальности авторы пришли через композиционную простоту, крупную масштабность и тектоническую значимость. Но нам хотелось бы, и даже необходимо, чтобы, глядя на здание, было над чем задуматься, помечтать и вымолвить… «Красиво!» («Архитектура СССР», №10, 1974). Пожалуй, вот он, самый болезненный момент для наследия эпохи модернизма – оно некрасиво в общепринятом смысле этого слова. И тем очень неудобно, поскольку для того, чтобы понять и прочувствовать такую красоту, требуется немалая внутренняя работа. Ведь и люди такие есть, про которых хочется сказать «их очень много» – они крупные, громогласные, бурно жестикулируют и много говорят, причем напирают на истинность только своего мнения. Это очень неудобные собеседники. И их, конечно, можно избегать. Только там, где все остальные, скорее всего, опустят глаза к полу и промолчат, эти скажут вам правду. Вот и модернистские громогласные великаноподобные объемы говорят о своем времени правду, порой очень неловко, но честно. В современном городе они выглядят порой слишком брутально, громоздко, даже нелепо, и в своей прямолинейности и нелепости, к сожалению, очень беззащитны.

«Если общество не понимает, в чем уникальность и ценность этих объектов, то, может быть, и не стоит ждать, когда оно, наконец, прозреет? Да и прозреет ли? Сохраняет же профессиональное сообщество памятники других эпох и при этом далеко не всегда бывает понято так называемым народом», – считает Елена Гонсалес. Однако Григорий Ревзин резонно возразил коллеге: «Мнение общества в данном случае необходимо, поскольку самостоятельно профессиональное сообщество не способно обеспечить средства на сохранение столь масштабных объектов». Сам Ревзин, к слову, особого пиетета к обсуждаемой эпохе не испытывает, считая, что 1960-е были бесспорным взлетом модернистской мысли, но позже она была задавлена идеологией. «Эпоха в этих объектах ощущается очень хорошо, а вот личность, увы, нет». И поскольку речь, по мнению Ревзина, идет не о штучном товаре, а об индустриальном производстве, то и подходить к сохранению этого наследия необходимо соответствующе. Иными словами, сохранять не каждый экземпляр, а всего один, но самый характерный. Конечно, таких «характерных экземпляров» по стране тоже наберется немало, и вывод о том, что еще не снесенным модернистским постройкам необходима комплексная ревизия и своего рода каталогизация, напрашивается сам собой. Готовность профессионального сообщества заниматься составлением такого каталога, пожалуй, можно считать главным итогом прошедшей дискуссии. Глядишь, лет через двадцать (а выступивший на круглом столе последним английский архитектор Джеймс МакАдам подтвердил, что у него на родине о спасении наследия модернизма говорят уже очень долго, а конкретные действия начали предприниматься относительно недавно) он станет основанием для реального спасения памятников оттепели и застоя.