Шатровые колокольни – один из характерных  и очень узнаваемых элементов русской архитектуры XVII в., однако история возникновения этой типологии остается практически неизученной. Единственная версия, бытовавшая в советских изданиях, представляла ее как «глубоко национальную», «самобытную» форму, восходящую к гипотетическим деревянным шатрам через вероятное посредство каменных шатровых храмов XVI в., форма венчания которых считалась «перенесенной» на колокольни в процессе саморазвития русского зодчества.
В течение последних десятилетий теория происхождения каменных шатровых храмов от деревянных в подверглась развернутой и обоснованной критике, – однако новые, свободные от «теории самобытности» суждения об истории сложения типологии шатровых колоколен были высказаны лишь недавно – И.Л. Бусевой-Давыдовой, Вл.В. Седовым и автором настоящего сообщения. Ирине Леонидовне принадлежит гипотеза о происхождении шатровых колоколен XVII в. от кремлевской Филаретовой пристройки; Вл.В.Седов в качестве их прямых прообразов назвал весь круг построенных в Москве позднеготических шатров, построенных иностранными мастерами, работавшими над обустройством кремлевской резиденции Михаила Федоровича Романова в 20-е гг. XVII в., а именно – Филаретову пристройку, надстройку Спасской башни и Теремной дворец. Сказанное означает, что ведущую роль в появлении шатровых колоколен, также как и ранее, в XVI в.- шатровых храмов, играют западноевропейские прототипы.
Названная версия, будучи высказана вскользь, не была детально рассмотрена и обоснована, а также не был прослежен процесс усвоения новой западноевропейской формы в русском зодчестве, который представляется возможным осветить более точно, дополнив новыми гипотезами и дополнительной мотивацией, что необходимо сделать для формирования более точных представлений о становлении особенностей архитектуры московского государства XVII столетия.
Как показано в книге А.Л. Баталова, в архитектуре конца XVI в., в отличие от первой половины и середины столетия, столпообразные храмы «иже под колоколы» встречаются редко (единственная дошедшая до нас церковь такого типа конца XVI в. – колокольня Болдина монастыря).
Одной из последних по времени возведения грозненской столпообразной церковью стал храм, перестроенный в Александровой слободе во время опричнины из более раннего сооружения. Здесь же впервые для колокольни появляется шатер, однако это изобретение не получило никакого развития за последующие полвека. Шатровая церковь-колокольня Александровой слободы вызвала ни одного известного современным историкам подражания. Заметим также, что ее формы отличались от популярных в XVII столетии: грани шатра не имели слухов (те, которые мы видим сейчас, как удалось выяснить В.В. Кавельмахеру, появились в XVIII в.) и опирались на горизонтальную карнизную тягу. Таким образом, если колокольня Александровой слободы и может быть названа прообразом позднейших шатровых колоколен, то отдаленным.
В годуновское время преобладают звонницы стенообразного и «палатного» типа, затем получившие некоторое продолжение после Смуты в архитектуре 1620-х гг., несколько транформируясь – уходит тема отдельно стоящей звонницы-стенки, а «палатные» звонницы сокращают ширину и увеличивают высоту, приобретая сходство с башнями. Точно неизвестна форма венчания таких башен, вероятнее всего – четырехскатная деревянная кровля. Подобных примеров немного и ощутимого продолжения позднее они не получают.
Одновременно, в 20-е гг. XVII в. возникают первые шатровые колокольни, связанные с работой иностранных мастеров, приглашенных ко двору Михаила Федоровича.
Первый аргумент в пользу того, что появление типологии шатровых колоколен было инспирировано работой иностранцев, очевиден: приезжим мастером была построена первая документально датированная колокольня XVII века, о существовании шатрового завершения которой достоверно известно, хотя подлинная постройка не сохранилась. Речь о башне, пристроенной Джоном Талером к Воскресенской церкви на соборной площади Кремля, и известной как Филаретова пристройка.
Документы, подтверждающие авторство Джона Талера, были в недавнее время изучены И.Л. Бусевой-Давыдовой, которой удалось окончательно подтвердить сведения, бытовавшие в литературе ранее без ссылки на источник. И.Л. также впервые предположила, что именно Филаретова пристройка стала прообразом позднейших шатровых колоколен XVII в.
Эта колокольня, разрушенная наполеоновским взрывом, была вскоре восстановлена по проекту Жилярди, однако сохранилось несколько изображений (в частности, литография Хоппе 1805 г. из Исторического музея). Колокольня представляла собой прямоугольную в плане башню, в третьем ярусе которой размещалась большая арка звона, увенчанная восьмигранным шатром с крупными люкарнами, поставленными на карниз основания шатра, и образующими вместе с четырьмя башенками-пинаклями декоративную «корону», маскирующую основание шатра почти на треть его высоты. Насколько можно судить по изображениям, в декоре колокольни  преобладали маньеристические и раннебарочные элементы, наиболее заметным и достоверным из которых надо признать рустованные углы башни, присутствующие на всех изображениях, а также на существующей реконструкции Жилярди. С меньшей достоверностью можно говорить о венчающих люкарны треугольных фронтонах, пилястрах, оформляющих пинакли, люкарны и большую арку звона, с еще меньшей вероятностью – о триглифно-метопном фризе, показанном намеком между первым и вторым ярусом башни. В европейской архитектуре эти элементы позднеренессансной традиции к началу XVII в. были знакомы очень хорошо, поэтому надо признать вероятность их использования на фасадах колокольни Джона Талера.
Структура и объемная композиция постройки, напротив, в большей степени принадлежат готике: прежде всего, это сочетание венчающего восьмигранного шатра с четырьмя башенками на углах.
Совмещение готического построения объемов и ренессансной декорации, образно говоря, изложение средневековой темы средствами маньеристического ордера было распространено во всех европейских странах севернее Италии вплоть до начала XVII в., это одна из больших тем архитектуры раннего Нового времени. Один из хрестоматийных и наиболее ярких примеров направления, представленного в Москве Филаретовой пристройкой – парижская церковь Saint-Eustache (1532-1640). Таким образом, с работами Джона Талера в Москве возник пример модного в заальпийских странах в XVI в. архитектурного направления. Первенство в исследовании путей восприятия этого варианта европейских влияний в России принадлежит А.А. Ароновой, сформулировавшей понятие «заказ Михаила Федоровича».
Причин вероятного внимания современников к архитектурным формам Филаретовой колокольни достаточно много, их можно подразделить на три группы: художественные, священные и политические.
Она могла стать объектом для воспроизведения, только будучи работой приглашенного архитектора в стране, разоренной войной и утратившей собственных квалифицированных зодчих.
Однако пристройка к ансамблю звонницы Успенского собора также входит в комплекс работ по восстановлению главной святыни страны после Смуты (тогда же, в 1624 г. те же мастера перекладывают своды собора). Новая колокольня главного собора страны, построенная для «Царь-колокола» Бориса Годунова, фактически – главная звонница Кремля, не могла не стать объектом подражаний.
Возведение Филаретовой пристройки, помимо церковного, также имеет отчетливо выраженный политический смысл, наглядно иллюстрируя позицию Романовых по отношению к наследию Бориса Годунова, хорошо известную по официальным документам начала царствования, где найденные при Годунове формулы тщательно цитируются, при старательном вытеснении его имени. Буквальную иллюстрацию такого поведения мы наблюдаем в истории перестройки ансамбля Успенской звонницы. По указу Бориса Феодоровича столп Ивана Великого получил надстройку и надпись о том что «…храм совершен и позлащен во второе лето…» правления царя Бориса и его сына Феодора Борисовича . Романовы пристраивают звонницу с другой стороны Воскресенской церкви, и помещают на ней похожую надпись о строительстве колокольни при царе Михаиле и его отце патриархе Филарете . Ситуация зеркальная; при этом годуновскую надпись замазывают, копируя поведение Годунова, но вымарывая само упоминание о нем. 
Итак, есть все основания согласиться к И.Л. Бусевой-Давыдовой в том, что Филаретова пристройка должна была стать важнейшим импульсом к развитию русских шатровых колоколен XVII в.
Однако можно привести лишь один пример прямого подражания кремлевской колокольне – и возникает он удивительно рано, уже через пять лет после возведения башни Джона Талера. Таким подражанием была колокольня построенного по указу царя и патриарха в 1628-1629 гг. в Нижнем Новгороде Архангельского собора, которая повторяет как структурно-композиционные, так и декоративные особенности колокольни английского мастера : она приложена к стене собора так же, как московская звонница – к стене Воскресенской церкви, ее прямоугольный в плане ярус звона прорезан большими арками, по одной в каждой стене, она увенчана восьмигранным шатром, а ее углы декорированы рустом, до Джона Талера в русской архитектуре, по-видимому, неизвестным.
Следует оговориться, что Святослав Леонидович Агафонов, реставрировавший нижегородский собор в начале 1960-х гг., считал верхнюю часть колокольни переложенной в XVIII в., однако по текстам самого реставратора можно заключить, что эта атрибуция – стилистическая, исследователи попросту не представляли себе возможности появления рустованных углов колокольни в архитектуре раньше петровского времени. Однако открытия, сделанные недавно Еленой Григорьевной Одинец при реставрации Потешного дворца в Московском Кремле, доказывают, что руст был известен московским мастерам, по меньшей мере, уже в середине XVII столетия. На наш взгляд, эта любимая маньеризмом форма была принесена на русскую почву Джоном Талером, и не исключено, что ее повторили в соборе Нижнего Новгорода, построенном подмастерьями каменных дел, которые, несмотря на их нижегородское происхождение, в 1628 г. были присланы из Москвы. Любопытно заметить, что в 20-е гг. мы знаем не одного, а двух подмастерий Возоулиных, один из них, Лаврентий строил нижегородский собор, а Федор Возоулин, по-видимому, родственник Лаврентия, участвовал вместе с Баженом Огурцовым в строительстве Можайской крепости, на которое тогда же был послан и Джон Талер. Приведенный пример показывает, насколько тесным было сотрудничество приезжих мастеров и подмастерий Приказа, которые были первой «аудиторией» новой волны европейских новаций.
Возникающее в итоге заимствование разочаровывает ценителя, т.к. совмещает буквализм цитирования и заметное упрощение, отказ от наиболее сложных элементов; оно лишено творческого перетолкования форм и не становится основой для сложения новой типологии – нижегородская ветка шатровых колоколен, оказывается тупиковой – помимо соборной колокольни, она представлена единственным памятником – колокольней Печерского монастыря, повторяющей колокольню Архангельского собора уже без прямой оглядки на Филаретову звонницу (руста здесь уже нет), и оказывается последним в коротком ряду ранних подражаний кремлевской  колокольне.

Формы шатровых колоколен середины века убеждают нас в том, что кремлевская звонница была не единственным прототипом форм этой любимой в XVII столетии типологии. Источником значительной части характерных приемов, известных нам по шатровым колокольням XVII века, должны были стать другие памятники. Среди сохранившихся построек на это роль претендует одна – это верхняя часть Спасской башни Московского Кремля, предположительно связанная с работой «часовых дел мастера» англичанина Христофора Галовея, построенная практически одновременно с Филаретовой звонницей, в 1624/25 гг. и затем исправленная после пожара при участии того же мастера. Документы, связанные со строительством и с личностью Галовея, в недавнее время были изучены Jeremy Howard’ом и И.Л. Бусевой-Давыдовой.
Для нашей темы важна степень идентичности  архитектурных форм башни изначальным. Основной аргумент в пользу сохранности наиболее характерных черт – изображения XVIII в., а также верх Троицкой башни Кремля – копия галовеевской надстройки, сделанная в конце XVII в.
Мы видим, что Спасская башня, скорее всего, обладала шатром с гуртами на ребрах, опирающимся на восемь арок звона (более ранние шатры опираются на прямой карниз); столбы яруса звона украшены сдвоенными полуколонками. Наиболее сложный вопрос – о первоначальности небольших окошек с гранях шатра, которые могут быть как изначальными, так и поздними.
В чем же причина того, что композиционное решение яруса звона, предложенное надстройкой Спасской башни, приобрело впоследствии большую популярность, чем формы новой колокольни Успенского собора? С точки зрения функциональной типологии Филаретова пристройка – значительно более логичный пример для подражания, что подтверждается его почти мгновенным восприятием в постройке Лаврентия Возоулина. Почему же эта линия не получила продолжения, тогда как другая, воплощенная в сугубо секулярной постройке, получила широчайшее распространение? На мой взгляд, ответ лежит в сфере практики колокольного звона: восьмиарочный ярус звона оказался более удобен для размещения множества колоколов, чем большая арка Филаретовой колокольни, построенная для одного большого колокола.
Однако возможно, что существовали и другие, не дошедшие до нас колокольни работы иноземцев. Наш взгляд, к их числу принадлежала шатровая церковь «иже под колоколы» Саввы Освященного, построенная в Новоспасском  монастыре в 1622 г. и разобранная во второй половине XVIII в. Нам известно только одно, очень обобщенное изображение этого храма на гравюре Пикара н. XVIII в. а также – ее описание 1650-х гг. из кормовой книги монастыря, которое и является наиболее содержательным источником .
«Устроил Великий Государь, Святейший Патриарх Филарет Никитич, своею Государскою Патриаршею казною колокольню шатровую, а по углам с средняго пояса столпы круглые толщие, да на той же колокольне изволил он Великий Государь построить часы боевыя, колокол боевой, да два колокола перечастных, да около той же колокольницы под верхним поясом обведено на листе белого железа, а на нем подписано…» далее книга цитирует текст надписи о свершении храма в 1622 г., и сообщает, что «всяких запасов на колокольное строение по цене изошло и на каменщиков за дело дано всего три тысящи рублев» - сумма по тем временам большая.
Память Саввы Освященного связывается с освобождением Филарета из польского плена: 1 декабря с поляками договорились об обмене пленными, а известие об этом находившийся в Варшаве Филарет мог получить 5 декабря в день памяти Саввы Освященного. Возвратившись, патриарх строит в память об этом храм-колокольню в Новоспасском монастыре - родовой усыпальнице бояр Романовых.
В вероятности участия иностранного мастера нас убеждает более всего – упоминание о «столпах круглых толщих», расположенных по углам «с среднего пояса». Я убеждена, что речь здесь идет о четырех пинаклях, подобных известным нам по Филаретовой пристройке и Спасской башне. Разумеется, надпись можно истолковать и иначе, например, предположив, что круглые столпы были опорами арок звона. Однако заметим, что форма опорных столбов звона вряд ли могла показаться столь заметной в середине XVII века, чтобы попасть во вкладную книгу, кроме того, вряд ли писавший сказал бы о несущих арки столбах, что они расположены по углам. Другой вариант реконструкции – со стоящими на углах дополнительными главками, следует отвергнуть потому, что автор середины XVII в. не мог назвать церковные главки столпами. Этот элемент мог попасть в описание только по причине своей исключительности для человека XVII в., а т.к. угловые башенки не прижились в русском зодчестве, то можно признать, что свидетельство вкладной книги описывает именно их.
Слова Павла Алеппского «…эта колокольня древняя, удивительная по своей архитектуре…» - также убеждают нас в готических формах постройки, - вероятно, именно они стали причиной суждения о ней как о «древней».
Благодаря архивным исследованиям И.Л. Бусевой-Давыдовой мы знаем, что Христофор Галовей был «взят ко государеву делу» в декабре 1620 года, а «нарядчик» Вилим Граф мог приехать в Москву в 1615 с группой «англинских немцов». Неизвестно, когда прибыл Джон Талер, его первая датированная работа – Филаретова звонница. Назвать вероятное имя мастера церкви Саввы было бы слишком смелым шагом, но нельзя не заметить, что ко времени строительства Христофор Галовей и Вилим Граф уже были в Москве, и того, что на церкви-колокольне располагались часы, мастером устройства которых был Галовей, хотя его имя в источниках связанных с церковью Саввы, и не упомянуто.
Итак, мы располагаем тремя шатровыми колокольнями, построенными в 20-е гг. XVII в., о которых можно предполагать, что они были построены иноземцами: церковь Саввы Освященного Новоспасского монастыря, Филаретова пристройка и верх Спасской башни Московского Кремля. Общая черта всех трех памятников – сочетание шатра с четырьмя пинаклями. Эта готическая композиция была широко распространена в европейской архитектуре, но в XVI – начале XVII в. она особенно любима в странах Северной Европы и прежде всего в Англии, что созвучно выводам А.А. Ароновой о североевропейском влиянии. Нельзя не заметить, что все связанные с архитектурой матера, имена которых мы знаем в 20-е гг. XVII в. – это английские мастера, следовательно искать постройки, схожие с московскими, следует прежде всего в Англии, однако подчеркнем, что распространение упомянутой формы гораздо шире, поэтому, не делая попыток найти ближайший по формам памятник, хочу показать широкий круг аналогий. Здесь хотелось бы уйти от вопроса, был ли Христофор Галовей шотландцем или англичанином: то, что подборка показываемых аналогий принадлежит несохранившимся шотландским памятникам, в данном случае не имеет принципиального значения.

Восприятие и адаптация шатровой колокольни в русском зодчестве – тема отдельного исследования. По-видимому, оно происходит в памятниках середины 1630-х гг. Здесь надо назвать несохранившуюся колокольню Троице-Сергиева монастыря и храмы московского Китай-города: Казанский собор на Красной площади, церковь Всех Святых на Кулишках, церковь Троицы в Никитниках. К сожалению колокольни первых двух не сохранились, а датировка никитниковского храма остается предметом споров. В этом контексте нельзя не упомянуть роли еще одного прототипа – ансамбля кремлевского Теремного дворца, оказавшего влияние на все три храма. В архитектуре дворца не было колоколен, но в нем можно найти минимум два шатра с люкарнами – над крыльцом и над лестничной башней.
В заключение надо сказать – несколько слов об особенностях адаптации готической типологии шатровой колокольни в архитектуре XVII в. А.Л. Баталов на примере архитектуры второй половины XVI в. сформулировал важную закономерность процесса адаптации новых влияний русским зодчеством: «…появление нового типа … происходит в результате внешнего импульса … дальнейшее его существование происходит по пути адаптации к местной традиции и преобразования созвучно имманентному развитию русской архитектуры…».
Легко заметить, что эта же закономерность наблюдается при адаптации готической шатровой колокольни в зодчестве XVII в. – быстро и безболезненно приживается прежде всего знакомая форма шатра, а также элементы функциональные или же понятые как таковые – восемь арок звона, слухи шатра. Отброшенными оказываются наименее привычные и не обоснованные функционально угловые пинакли – мотив, для наших современников прямо указывающий на готическую природу типологии. Ссылка на готические образцы становится менее ясной и в итоге складывается типично русская вариация колокольни, увенчанной шатром.