С точки зрения историографической системности это время является кульминацией плавного перехода от эпохи модернизма к постмодернизму в мировой и отечественной архитектуре, растянувшегося на три десятилетия между 1940 – 1960-ми гг., что обусловлено именно в изменениях понимания современности, нашедших отражение в архитектурном «тексте» в тех его срезах, где возникало подлинно новейшее в формообразовании. Поверхностная визуальная различность разнонаправленной архитектуры сталинской эпохи и столь же неоднородной новой советской архитектуры конца 1950 – 1960-х гг. не видятся существенными при всех сущностных сходствах формотворческих новаций, которые имели скрытое поступательное развитие. То есть связи инновации и трансформации понимания современности сквозь 1920 – 1950-е и в отечественной архитектуре прослеживаются непрерывными, так что 1930 – 1950-е видятся отражением развития модернизма, но сквозь призму обращения к «началам», искомых в слоях истории. Значимое ментальное влияние на архитектуру оказывали изменения, произошедшие в фундаментальной науке: если возникновение теории относительности определяло обобщенно супрематистский характер поисков и впоследствии в 1950 – 1960-х повлияло на введение обостренного четвертого параметра времени в архитектурное формотворчество. То к 1970-м на фоне разрешения спора Эйншейна – Бора, показавшее недетерминистскую сущность квантового мира, вкупе с рядом философских направлений привело к разыгрыванию сущностной неопределенности и относительности мироустройства в архитектуре постмодернизма, что в случае отечественной архитектуры несло подчеркнутый отстраненно натуроцентристский характер принятия истинности бытия через реальную данность и ее предъявление. Советская архитектура в этом процессе выступает, как универсальная пространственная модель, как «вмещающий сосуд», в котором и возникает современность, а не приходит извне в виде вторичной рефлексии.