Опубликовано в сборнике «Уваровские чтения-IХ, досуг в столице и провинции. Материалы всероссийской научной конференции Муром, 22-24 апреля 2014 г.», Владимир, 2014, С. 118-129
Во втором томе фундаментального исследования Селима Омаровича Хан-Магомедов «Архитектура советского авангарда» есть глава «Рабочие клубы и избы-читальни - проблема формирования новой социалистической культуры». В ней рассказывается о массовом проектировании и строительстве рабочих клубов в середине и второй половине 20-х годов.
За ней следует глава «Зрелищные сооружения нового типа...» – о проектировании и строительстве театров, развернувшемся в то же самое время, в конце 20-х – середине 30-х годов.
Далее следует глава «Формирование системы коммунально-бытового обслуживания» – о проектах новых фабрик-кухонь, хлебозаводов, универмагов, рынков, бань, тоже усиленно разрабатывавшихся в СССР в конце 20-х.
Предшествует всем этим главам раздел о разработке новых типов жилища. А ему предшествует глава о новых градостроительных концепциях и строительстве социалистических городов. Время то же.
В целом у читателя создается ощущение, что в конце двадцатых годов в советском обществе происходил культурный взрыв, сопровождавшийся бурным развитием жилищного строительства, обслуживающей инфраструктуры и массовым строительством общественных и культурно-зрелищных сооружений.
Эта картина абсолютно ложная.
На самом деле за опубликованными Хан-Магомедовым проектами и постройками стояла грандиозная гуманитарная катастрофа.
Уничтожение НЭП в 1928-1930 г. привело к полной ликвидации не только частной промышленности и торговли, но и индустрии развлечений. Прекратилось частное строительство жилья. Исчезли частные рестораны, кафе, трактиры, театры, прекратили свое существование ярмарки и ярмарочные развлечения.
Новая чисто государственная архитектурная типология была симптомом не социального прогресса, а наоборот, новой волны тотальной социальной и экономической деградации страны и населения. Второй за 10 лет.
***
Первая волна накрыла страну сразу после захвата власти большевиками в1917 году и реорганизации ими всей социально-экономической структуры общества.
Эти реформы, по их мнению, должны были покончить с капитализмом в стране. Была проведена тотальная национализация всей экономики, запрещена торговля. Это привело к экономическому краху и массовым восстаниям.
Задним числом эта система получила название «военного коммунизма» и рассматривалась в советской историографии как временная и вынужденная. В действительности Ленин с коллегами вводили ее навсегда, и только безвыходность ситуации заставила их отказаться от «военного коммунизма». В 1921 году Политбюро под нажимом Ленина объявило так называемую «новую экономическую политику».
В середине 20-х годов в Москве существовала подпольная группа, созданная несколькими бывшими меньшевиками – видными экономистами и юристами, состоявшими на советской службе. Сами себя они назвали «Лигой наблюдателей». Члены Лиги (восемь, иногда – девять человек)[1] регулярно собирались, чтобы обсуждать политику советской власти, в первую очередь экономическую, благо большинство из них занимало высокие посты в управлении советской экономикой. О существовании Лиги известно из написанных в 50-е годы и опубликованных впервые в 1971 г. мемуаров единственного члена Лиги, оказавшегося на Западе – Николая Валентинова (Вольского).[2] Удивительным образом ОГПУ не узнало о Лиге даже во время процесса меньшевиков 1931 г, где главным обвиняемым был член Лиги Владимир Громан.
Все члены Лиги были противниками советского режима, но с энтузиазмом включились в работу с наступлением НЭП. Они считали, что в обозримом будущем другого режима в России не будет, но последовательное развитие НЭП позволяло надеяться на постепенное улучшение как экономического, так и политического климата в стране. Как вскоре выяснилось, этот прогноз оказался полностью несостоятельным.
Собрания членов Лиги проходили с 1922 г. до 1927. В 1923 г. один из членов Лиги сделал доклад о том, что реальность опровергла идеи, которые Ленин провозглашал в 1917-18 гг. и вынудила большевиков ввести Новую Экономическую Политику. Этот доклад многократно обсуждался со всех сторон и, в конечном счете, принял форму меморандума под названием «Судьба основных идей Октябрьской революции», объемом 38 страниц, выражавшим мнение всего кружка. Текст меморандума пропал, но его основное содержание восстановил в мемуарах Валентинов[3]. Главный вывод меморандума состоял в том, что основные идеи Ленина, которые он начал реализовывать после захвата власти в 1917 году, оказались несостоятельными и были замещены другими идеями. Таких опрокинутых жизнью основных идей революции члены Лиги насчитали девять.
Первая идея заключалась в том, что российское общество уже было готово к переходу в социализм, поскольку: «социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией». [4]
Вторая идея заключалась в том, что для управления страной вполне достаточно национализировать все банки и создать один огромный Государственный банк.
Третья идея – привлечение к выполнению государственных функций поголовно всего населения
Четвертая идея – тотальная национализация всего, включая крохотные предприятия с одним-двумя рабочими, что привело к быстрой гибели мелкой промышленности и ремесел.
Пятая идея – о том, что идеальной формой сельского хозяйства является– общественная обработка земли. С целью организации коллективных хозяйств, были созданы в деревнях, «комитеты бедноты», отмененные через несколько месяцев, поскольку они ничем кроме грабежа односельчан не занимались.
Шестая идея. Ленин планировал заменить во всем государстве свободную торговлю государственным распределением товаров
Седьмая идея – отмена денежного обращения.
Восьмая идея – превращение профсоюзов в правящий аппарат, занимающийся организацией производства.
Девятая идея. Ленин был убежден, что война 1914-18 гг. должна была закончиться мировой пролетарской революцией, и что только при этом условии может окончиться успехом и Октябрьская революция. Неуспех нескольких революционных попыток в Европе (Германия, Бавария, Италия, Венгрия) изменил его отношение к идее мировой революции и к отношениям с внешним миром.
Члены Лиги сделали вывод, что все эти идеи были либо откровенной демагогией и самообманом, либо проявлением банального невежества. Отказ от них был неизбежен для экономического и политического выживания режима.
Приведенный Валентиновым анализ политико-экономической ситуации в Советской России 1923 года трудно переоценить. Он много объясняет в политической борьбе, которая развернулась в верхах партии в середине 20-х годов.
Фактически, от идей, с которыми партия большевиков захватила власть в России в 1917 году, через несколько лет не осталось почти ничего. Под сомнение не ставились только необходимость самой диктаторской власти ВКП(б) и ее право владеть и распоряжаться крупной промышленностью.
В 1923 г. Ленин, чей авторитет в партии был непререкаем, практически выбыл из политической жизни, и партийная верхушка разделилась на две группы – «правых» и «левых». На тех, кто всерьез воспринял принципы НЭП и рассчитывал их углублять, и на тех, кто продолжал надеяться на возврат к исходным принципам и идеям Октябрьской революции.
Вплоть до 1927 г. экономикой СССР руководили «правые коммунисты» во главе с председателем СНК СССР Рыковым, а «левые» во главе с Троцким находились к ним в оппозиции.
Если исключить из внутрипартийных дискуссий элементы собственно борьбы за власть, то идеологическое противостояние сводилось к вопросу о том, как следует большевистской власти обращаться с крестьянами. Следует ли выжимать из них средства для ускоренного строительства принадлежащей правительству промышленности («левая оппозиция), или наоборот, обеспечить с помощью промышленности нужды сельского населения, чтобы опираясь на развитое сельское хозяйство развивать промышленность («правые коммунисты»).
Второй вариант предполагал первоочередной рост уровня жизни и рост потребления населения СССР и ставил темпы развития промышленности в зависимость от темпов развития частного сельского хозяйства. Первый вариант предполагал ускоренное развитие государственной крупной промышленности за счет снижения темпов развития сельского хозяйства и роста благосостояния населения.
А за этим вопросом маячил другой, редко озвучиваемый напрямую, но очевидный для всех участников дискуссий. Ускоренный рост промышленного производства и индустриализация народного хозяйства обеспечивали в первую очередь быстрое развитие военной промышленности, что увеличивало внешнеполитические возможности Советской России, и, в конечном счете, приближало «мировую революцию». Наоборот, установка на промышленность, производящую в первую очередь товары народного потребления и обслуживающую потребности сельского хозяйства делала такие перспективы отдаленными и призрачными.
Перспектива военного усиления СССР и создания угрозы «капиталистическим странам» была в равной степени привлекательна для всех фракций большевистского правительства. Споры шли о темпах, то есть, о цене, которую предстояло заплатить населению страны за реализацию идеологических целей правящей партии.
Начало НЭП традиционно отсчитывается от резолюции Х съезда партии, принятой 15 марта 1921 г. «О замене разверстки натуральным налогом».
Расцвет НЭП можно датировать 1925 годом, На апрельском пленуме ЦК РКП(б) 1925 г. было решено облегчить процедуру получения крестьянами земли в аренду и разрешено использовать наемную рабочую силу. Коллективизация должна была проводиться «постепенно» и «на добровольной основе» «Сталин неоднократно подчеркивал, что крестьяне могут делать накопления, а Бухарин в своем знаменитом лозунге призывал более зажиточных крестьян «обогащаться». [5]
Но уже в 1926 году тон правительственных постановлений изменился.
В декабре 1927 г. состоялся XV съезд партии, получивший название «съезд коллективизации». В его резолюциях указывается, что «крупнейшей отрицательной чертой современной деревни <…> является так называемое «аграрное перенаселение», т.е. большое количество «излишних рабочих рук», не находящих себе трудового применения в деревне». [6] За этим утверждением стояло готовившееся Сталиным массовое насильственное изъятие рабочей силы из деревни для нужд строительства тяжелой промышленности.
В качестве основной задачи партии указывалась задача «преобразования мелких индивидуальных хозяйств в крупные коллективы» [7] и «вытеснение кулака и частника из области товарооборота» .[8]
Процесс реформирования политики партии в отношении крестьян завершился призывом к «уничтожению кулачества как класса», прозвучавшим в речи Сталина на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г.[9]
Никаких иллюзий по поводу экономических преимуществ колхозов перед частными хозяйствами у советского руководства в конце 20-х годов не было. Существовавшие к тому времени колхозы были заведомо неэффективны. Но объединение крестьян в колхозы, управлявшиеся в централизованном порядке, чрезвычайно облегчало руководству страны изъятие из деревни сельскохозяйственной продукции и свободное манипулирование большими массами рабочей силы. Без этого были не реализуемы начатые разработкой как раз в 1927 году планы сталинской ускоренной индустриализации.
Переход к НЭП не означал принципиального отказа партийной верхушки от канонических большевистских догм. Но в тактическом отношении партия разделилась на две фракции.
Одна фракция – т.н. «правые коммунисты – под нажимом Ленина согласилась отложить реализацию коммунистических идеалов на неопределенное время в расчете на то, что в отдаленном будущем население само придет к мысли о порочности частной собственности, торговли и прочих проявлений индивидуализма. Одновременно были отложены и ставшими очевидно нереальными планы разжигания беспорядков в соседних странах и поддержки их вооруженным путем. Одним из следствий такой тактики стала политика иностранных концессий, которая в середине 20-х годов выглядела вполне долговременной, но была уничтожена Сталиным к концу 20-х.
Другая фракция - «левая оппозиция», возглавлявшаяся Троцким, – настаивала на том, чтобы продолжать давление на частный сектор и крестьян-единоличников с тем, чтобы выжимать таким путем средства для строительства государственной промышленности и государственной военной машины. И не откладывать на неопределенно долгий строк попытки захвата власти в сопредельных странах.
«Левая оппозиция» была разгромлена «правым» большинством в Политбюро, к которому принадлежал и Сталин, в 1927 г. Но сразу же после этого под руководством Куйбышева в Госплане началась переработка первоначальных планов пятилетки, предполагавшая сворачивание принципов НЭП, непропорционально быстрое строительство индустрии и все более растущее давление на крестьян, выражавшееся в первую очередь в установке на массовую принудительную коллективизацию.
После разгрома «правых» весной 1929 г. и выведения в ноябре 1929 г. из состава Политбюро Бухарина (а позднее, в 1930 г., Рыкова и Томского), процесс этот принял необратимый характер.
***
Первоначальные планы первой пятилетки, разрабатывавшиеся в Госплане и ВСНХ в 1926-27 гг. исходили из продолжения НЭП. То есть из сбалансированного и взаимно обусловленного роста сельского хозяйства и промышленности. Рост числа колхозов и совхозов (которых в масштабе страны было исчезающе мало) не планировался вовсе. Рост городского населения планировался очень умеренным и сугубо естественным. В соответствии с естественным ростом экономики планировался и рост уровня жизни.
План первой пятилетки, принятый под нажимом Сталина в 1929 году, уже утратил всякие признаки экономических расчетов. В нем был заложен противоестественно быстрый рост городского населения, необходимого для промышленного производства и строительства и такой же противоестественный рост обобществленного сектора в сельском хозяйстве и промышленности.
Фактически пятилетний план, принятый в 1929 году и немедленно начавший изменяться в сторону увеличения производственных показателей и темпов обобществления экономики, представлял собой странный, чисто пропагандистский документ.
Он состоял с одной стороны из партийных директив по части промышленного строительства и промышленного производства, которые предписано было выполнить любой ценой. С другой стороны, он состоял из заведомо невыполнимых показателей роста производительности труда, производства товаров народного потребления, роста всевозможных социальных благ и уровня жизни, которые никто выполнять и не собирался. Эти показатели напрямую противоречили плановым установкам на рост обобществления экономики, ускоренные темпы промышленного производства.
В плане пятилетки были заложены и массовые репрессии – в виде показателей роста городского населения, роста численности занятых наемных трудом и темпов обобществления экономики. Достичь выполнения этих плановых показателей можно было только с помощью массовых репрессий и фактического превращения всего труда в СССР в принудительный. Что и было достигнуто к концу первой пятилетки
Результаты первой пятилетки были вполне успешными с точки зрения задач, которые решал Сталин, и катастрофическими для страны и населения.
***
Численность населения СССР в 1932 г. составила 165,7 млн. человек, увеличившись с 1928 г. на 11,5 млн. чел. Городское население составило – 38,7 млн., сельское – 127 млн. Городское население увеличилось с 1928 г. на 11,1 млн. человек, сельское – на 0,4 млн. чел.[10]
Численность населения, занятого в сельском хозяйстве, уменьшилась в целом со 119,9 млн. чел. до 117,2 млн. чел.
Эти данные отражают интенсивную насильственную перекачку сельского населения в города, точнее, на стройки пятилетки. По плану пятилетки ВСНХ 1927 года, исходившему из естественной миграции в города из деревни, городское население должно было вырасти лишь до 30,1 млн. чел., то есть оказаться на 8,6 миллионов человек меньше.
Сельское население за пятилетку почти не выросло, а численность населения, занятого сельским хозяйством уменьшилась на 2,7 миллиона. Это говорит о колоссальных изъятиях населения из колхозов.
Колхозное население, составлявшее в 1928 г. два млн. чел., выросло до 66,7 млн. чел. (рост – 3 300%).
Удельный вес колхозников в сельскохозяйственном населении увеличился с 1,7% до 61,6%. [11]
Число совхозов выросло к 1932 г. с 3 125 до 10 203. Число работающих в них выросло с 345, 5 тыс. до 1 046,6 тыс. человек. [12]
Число колхозов выросло с 33,3 тысяч в 1928 г. до 209,6 тыс. в 1932 (620,4% роста). Число коллективированных хозяйств выросло с 416,7 тыс. до 14 707,7 тыс. (3 529,4% роста). [13]
Рост числа колхозов в 38 раз и совхозов в три раза означал фактическую экспроприацию личной собственности у абсолютного большинства сельского населения и подчинение ее бывших владельцев непосредственно Политбюро в качестве подневольных рабочих. Производительность колхозов была намного ниже чем у личных хозяйств, но гораздо важнее была возможность без особых хлопот и без необходимости договариваться с каждым отдельным фермером изымать весь произведенный продукт в собственность государства и свободно манипулировать рабочей силой, перемещая ее в нужных количествах туда, где она требовалась в данный момент.
Коллективизация сельского хозяйства проводилась под официальным лозунгом увеличения его производительности. Это был заведомый блеф. В реальности, производство сельхозпродукции не могло не упасть.
Как пишет исследователь советской экономики Наум Ясный, «Вместо увеличения на 55% за пятилетний период с 1927/28 по 1932/33 гг, что было предусмотрено утвержденным вариантом пятилетнего плана, общий выпуск сельскохозяйственной продукции снизился на 14% в промежуток между 1928 г. и 1933 г. [14] Выпуск животноводческой продукции сократился на 48% вместо запланированного роста на 50-54%. Это означает, что пятилетний план по этим показателям был выполнен чуть больше, чем на треть <…> В 1928 г. в сельскохозяйственном производстве наблюдался незначительный рост. (3%). После утверждения первого пятилетнего плана в в 1928 г. наблюдалось ежегодное снижение как общего выпуска сельскохозяйственной продукции, так и выпуска продукции животноводства, причем даже в большей степени<…> в последние годы первой пятилетки миллионы людей умерли от голода. Голод продолжался и в период второй пятилетки».[15]
Массовый голод в СССР был обусловлен не только падением производства и тотальным изъятием продовольствия из коллективизировавшейся деревни, но еще и вывозом продовольствия заграницу. Само по себе падение производства продовольствия не могло вызвать такую катастрофу, если бы не экспорт. Экспортная выручка была основным источником валюты, необходимой для закупки промышленной современной технологии, оборудования для строившихся заводов и оплаты специалистов, устанавливавших западное оборудование. А основным предметом экспорта, наряду с лесом, было продовольствие, в первую очередь – зерно.
Коллективизация сельского хозяйства шла параллельно «обобществлению» городской экономики. Крупная промышленность и так практически целиком принадлежала государству, но мелкая промышленность и торговля были на подавляющую долю частными. Мелкая промышленность обеспечивала жизнедеятельность всего населения страны. Она производила одежду, обувь, продукты питания.
По первым планам пятилетки 1927 года предусматривался значительный рост мелкой промышленности (29.36%). [16] В утвержденном пятилетнем плане упоминания о мелкой промышленности нет вообще. Начиная с1929 г. информация по выпуску мелкой промышленности исчезает из статистических сборников.
Фактически, ликвидация НЭП и обобществление мелкой промышленности означала полное уничтожение производства товаров народного потребления одновременно с ликвидацией торговли. Население, занятое в этих областях экономики насильственно «обобществляется», то есть перекачивается в государственные отрасли экономики – в промышленное производство и строительство.
В 1931 году частная патентованная торговля была полностью запрещена. [17]
Постановлением Наркомснаба от 13 января 1931 г. «О введении единой системы снабжения трудящихся по заборным книжкам в 1931 году» была введена иерархия потребителей.[18]
Население, получавшее карточки, было разделено на три категории. Официально самой привилегированной группой были индустриальные рабочие. Не получали карточек вовсе крестьяне и «лишенцы» (лица, лишенные политических прав).
Существовала еще и скрытая иерархия снабжения, зависящая от социального положения. Руководство предприятий, партийные и советские функционеры снабжались намного лучше, чем рядовые рабочие и служащие.
Немецкий архитектор Рудольф Волтерс, работавший в 1932-33 гг. в Новосибирске так описывал иерархию питания на производстве: «Особенно отчетливо разница в обеспечении продуктами проявлялась во время обеда. Почти все русские ели в столовых на предприятиях, поскольку только немногие семьи имели возможность готовить пищу дома, и к тому же самостоятельно приготовленный обед стоил гораздо дороже, чем готовая еда на работе. В нашем управлении было три столовых. Одна предназначалась для рабочих и низших служащих. Еда этих людей была очень плохой и стоила 1,50 рубля при месячном заработке от 80 до 150 рублей. Для среднего уровня, более высоких служащих и для инженеров с заработком от 200 до 500 рублей имелась еще одна столовая, в которой первое блюдо стоило один рубль, второе — два рубля и простой десерт тоже один рубль. В третью столовую нашего управления имели доступ высшие служащие, начиная с руководителей отделов, с заработком от 600 до 900 рублей и партийцы. Обед здесь был относительно хорошим и обильным, состоял из супа, мясного или рыбного блюда и десерта, но стоил только 2,50 рубля. В этой последней столовой, где столы были накрыты скатертями и прислуживали чисто одетые девушки, получил право есть и я. Большинство инженеров и техников нашего управления вообще не знали о существовании этого закрытого заведения. Зайти в эту столовую, как и в две других можно было только по предъявлении соответствующего удостоверения. Контроль был очень строгим.»[19]
Вся система распределения товаров в СССР носила жестко иерархический характер, каждый социальный слой обеспечивался по установленным для него нормам.[20]
Интересно, что в 1930 г., когда карточная система вводилась, никто из партийных функционеров не предполагал, что она временная. В утопических описаниях будущих «соцгородов» с «обобществлением быта», которые встречаются во многих сочинениях партийных функционеров разного уровня, и датируются как 1929-30-31 годами[21], торговля отсутствует полностью, она заменена распределителями и это рассматривается как обязательный элемент прогрессивного общественного устройства.
Характерно в этом смысле описание организации питания рабочих в статье Хвесина «Как мы строим социалистический Сталинград» в журнале «Революция и Культура» (№1, 1930): «…мы организуем столовые распределители, состоящие из залы для принятия пищи, типа американских кафетерий, с достаточно длинным прилавком для самостоятельного разбора пищи посетителями. Кроме того, в каждом доме будет достаточное количество буфетов для продажи готовых закусок, сладостей и минеральных вод с возможностью пользоваться ими после закрытия столовых распределителей. Одновременно в каждом из жилых комбинатов устраивается распределитель для тех товаров, снабжение которыми не будет организовано в общественном порядке».[22]
Карточная система в более или менее неизменном виде просуществовала до 1935 г. О грядущей отмене карточек на хлеб Сталин заявил в речи на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 1934 г. Карточки должны были быть отменены с 1 января 1935 г.[23]
Но проходила система восстановления торговли медленно, с неоднократным частичным возвращением к карточной системе.
***
Катастрофически ухудшилась за время первой пятилетки ситуация с жильем.
Любопытные данные по статистике жилищного строительства первой пятилетки можно найти в книжке инженера Н. Стамо «Индустриализация жилищного строительства», выпущенной в 1935 г.. Фактически, написана она в 1933 г., так как сдана в набор в марте 1934 г. и отражает ситуацию сложившуюся сразу после окончания первой пятилетки в декабре 1932 г.
По оптимальному плану первой пятилетки, утвержденному в качестве основного и единственного в 1929 г., жилой фонд в городах должен был вырасти с 147,48 млн. м2 до 175,92 млн. м2, то есть, на 28, 44 млн. м2.
Население за это же время должно было вырасти на 5,1 млн. человек. На каждого нового городского жителя таким образом должно было быть выстроено 5,8 м2. жилплощади.
Душевая норма жилплощади росла по плану с 5,33 м2 до 5,73 м2. [24]:
План пятилетки, принятый в 1929 г. еще до введения сталинского плана «ускоренной индустриализации», уже был искусственно раздут и фактически не рассчитан на выполнение, во всяком случае, в области роста социальных благ.
Предыдущие планы пятилетки, делавшиеся в ВСНХ и Госплане в 1926-1927 гг. и исходившие из продолжения НЭП, предполагали гораздо более осторожные показатели роста жилстроительства. В них было заложено незначительное снижение душевой нормы к концу первой пятилетки и переход к ее росту только во второй пятилетке.
По данным Стамо реально было построено 28,2 млн. м2. городского жилья (включая незавершенное строительство).
Городское население при этом выросло с 26,314 млн. чел. в 1926 г. до 36, 702 млн. чел. в 1932 г. – всего на 10,4 млн. человек. Тут надо уточнить, что городским считалось все не сельское население, то есть жители городов и заводских поселков, городами не считавшихся.
Городской жилой фонд на 1 января 1933 г. составил 189,87 млн.м2 (на 7,93% больше запроектированного).[25] Таким образом, душевая норма в целом по городам СССР составила в конце пятилетки 5,1 м2.
Но при этом на каждого нового городского жителя реально (по официальным данным!) было построено 2,7 м2 жилья, а фактически еще меньше.
Согласно таблице 1 максимум жилой площади за пятилетку (12 млн. м2) было построено в 1932 г. Можно предположить, что практически во всех данных такого рода очень велик процент туфты (приписок). Очень маловероятно, что в 1932 г. было построено жилья почти вдвое больше, чем в 1930 или 1931 гг. Скорее всего это результат лихорадочных приписок, требовавшиеся для отчетов о выполнении пятилетки. Но даже они рисуют ужасающую картину.
1932 г. – это пик гуманитарной катастрофы в стране, массовый голод, унесший миллионы жизней (в первую очередь – в деревне). Массовое жилое строительство этого времени – бараки, которые даже по советских санитарным нормам жильем не считались. По нашим прикидкам (на основе строительства 1930-31 г. в Магнитогорске) только где-то около 10% построенной площади подпадало под понятие жилья. Это были либо квартиры, либо общежития, достаточно утепленные, обеспеченные водой и канализацией. На этой площади могло быть расселено около 2-4% населения, руководящие кадры заводов и советская партийная и военная администрация.
Эти 10% в свою очередь отражали сложную иерархию внутри правящего в СССР слоя – от простых общежитий для низовых руководящих кадров до роскошных вилл заводского начальства с комнатами для прислуги и ухоженными садами.
Все остальное новое строительство называлось «временным», но планов его замены на «постоянное» не существовало вплоть до начала хрущевских реформ.
Данные по отдельным областям, приведенные Н. Стамо выглядят так: «…в Ивановском промкомбинате — 4,70 м2, в Саратове — 4,44, на Урале — 3,15 и наконец в Кузбассе и Магнитогорске — 2,5- 2(?)[26] м2 на человека»[27]
Согласно более поздней публикации в Магнитогорске в 1933 г. на человека приходилось в 1933 г. 1,6 м2 на человека.[28]
Видимо, последняя цифра соответствует реальному положению дел в новых промышленных районах. Магнитогорск характерен тем, что строился на пустом месте, поэтому его статистика отражает ситуацию в любом новопостроенном рабочем поселке. В старых городах, где к началу индустриализации уже имелся некий жилой фонд, происходило постоянное уплотнение. Жилищная катастрофа была растянута во времени, а общие данные о средней душевой норме не отражали реальное положение с жильем строителей и рабочих объектов первой пятилетки. В городах-новостройках уплотнять было нечего, поэтому катастрофа возникала сразу и в крайне резкой форме.
Особенностью публикаций по статистике жилстроительства времен индустриализации (и более поздних) является отсутствие разделения данных по типам жилья и конструкциям домов. И разделения данных на собственно жилье (отвечающее санитарным нормам) и на так называемое «временное жилье», под которым понимались в тридцатые годы дешевые коммунальные бараки без всякого благоустройства.
***
Вышеприведенный экскурс в историю первой пятилетки необходим, для того чтобы понять, на каком фоне и по каким причинам возникали в 20-е годы новые типы жилых и общественных зданий.
Вместе с НЭП в стране была уничтожена мелкая промышленность, обеспечивавшая население едой, одеждой и обувью; частная торговля, инфраструктура обслуживания и развлечений.
Государство фактически приняло на себя обязательство обеспечивать всю жизнедеятельность городского населения и делало это в свойственной ему безжалостной манере. Сельское население было вовсе оставлено на произвол судьбы – карточная система на него не распространялась, а снабжение промышленными товарами было сведено к абсолютному минимуму.
Новая система обслуживания населения возникала на выжженной земле, с нуля.
Планы жилищного строительства и при НЭПе не предполагали решения жилищной проблемы в обозримом будущем, а с принятием программы индустриализации в 1927 году и, особенно, с началом ее реализации в 1928-29 гг. ситуация резко ухудшилась, когда государственные средства оказались перераспределены в пользу строительства заводов тяжелой промышленности. С уничтожением частного предпринимательства, частной торговли, независимых ремесел практически прекратилось частное и кооперативное строительство жилья. Жилищные кооперативы формально продолжали существовать, но фактически превратились в государственные организации, занимавшиеся строительством ведомственного жилья.
Для решения насущного жилищного вопроса требовалась срочная разработка новых, массовых и дешевых типов жилья. Предусмотренное первыми умеренными планами пятилетки финансирование жилья предполагало незначительное уменьшение душевой нормы и резкое уменьшение средней стоимости квадратного метра уменьшения построенной жилплощади в полтора-два раза.[29] Практически это означало резкую социальную дифференциацию типов жилья.
В 1928-29 гг., одновременно с началом индустриализации и коллективизации был придуман новый обязательный лозунг – «обобществление быта». Он означал, что квартира на одну семью в качестве массового типа жилья переставала существовать как понятие. Все городское население страны следовало селить в общежития («дома-коммуны») – без индивидуальных кухонь и без возможности вести семейную жизнь и воспитывать детей. Идеология пропагандировала идею домов-коммун и «обобществления быта» и объясняла это необходимостью избавить женщину от тягот семейной жизни и вовлечь ее в культурную жизнь и в производство.[30]
В реальности за этим стояло две причины:
1. Готовность государства финансировать массовое жилье только в виде примитивных общих бараков без благоустройства.
2.Стремление максимально использовать труд женщин и подростков. (даже в тяжелой промышленности и на вредных производствах).[31]
При этом, для небольшой привилегированной части населения продолжали строиться квартирные дома с полным или частичным благоустройством. Массовым же типом жилья – для расселения более чем 90% населения – были деревянные коммунальные бараки разных типов, без водопровода и канализации («стандартные дома» по терминологии того времени») и землянки. Такое жилье считалось «временным», поскольку не соответствовало санитарным нормам, но планов его замены на постоянное не существовало вплоть до середины 50-х годов. В такие бараки рабочих расселяли по норме 3,5-4 [32]кв. метра в лучшем случае. В начале 30-х годов средняя душевая норма в советских городах упала где-то до 3-3.5 (а в некоторых исключительных случая и до 1,7) кв. м. на человека.
Для примера, в Челябинске, где строился гигантский тракторный завод, средняя душевая норма в 1933 г. составляла 2,2 кв. м., в Перьми – 2,8 кв. м. В Магнитогорске, строившемся в чистом поле, – 1,6 кв. м., а в Свердловске, обладавшем старым фондом – 4,2 кв. м. (в 1928 г. – 5,3 кв. м.)[33]
В 1929-30 гг. по явному недосмотру Политбюро, занятого другими делами, в СССР развернулась инициированное партфункционерами среднего звена кампания по проектированию «социалистических городов» с благоустроенными домами-коммунами. Эти проекты вошли в историю архитектуры как примеры разработки «новых типов жилища». Эта деятельность была прекращена постановлением ЦК «О работе по перестройке быта» от 16 мая1930 г., в котором разъяснялось, что все средства должны быть направлены на промышленное строительство. После этого прекратилось и публичное обсуждение темы рабочего жилища.
***
Новый массовый тип расселения населения в коммунальных бараках без кухонь, воды и канализации исключал возможность полноценной семейной жизни, приготовления пищи, мытья и стирки одежды. Новые типы зданий коммунального обслуживания задумывались как способы обеспечить население всеми этими благами, но уже на совсем другом уровне, в другом количестве и совсем другого качества.
Это была утопическая архитектура карточной системы, реализованная в катастрофически малом объеме.
Огромные хлебозаводы должны были заменить прежние маленькие частные хлебопекарни и булочные. Они производили товар в гигантском количестве, минимальном ассортименте и очень низкого качества.
Фабрики-кухни задумывались как замена домашнему приготовлению пищи и одновременно уничтоженной вместе с НЭПом частной системе общественного питания – продовольственным лавкам, трактирам, кафе, ресторанам. Вместе с ними исчезла и традиционная народная гастрономическая культура. Как, впрочем, и городская культура кафе и ресторанов. Питание должно было быть типовым, одинаковым для всех, и однообразным. Оно и стало таким на много десятилетий. Редкие государственные рестораны, рассчитанные на привилегированную публику, не сильно меняли эту картину.
Бани с огромной пропускной способностью стали абсолютно необходимыми в условиях, когда люди потеряли возможность мыться дома. Они должны были обслуживать все население барачных поселков и городских коммунальных квартир.
Механические прачечные, о которых много говорилось в конце 20-х годов, так и остались в чистом виде мечтой. Они обслуживали только высшие слои партийной элиты.
Клубы предназначались для замены ликвидированной ранее инфраструктуры развлечений времен НЭП. В них должна была быть сосредоточена и протекать под сторгим идеологическим надзором вся культурная жизнь населения.
При НЭПе рабочие клубы,создававшиеся из идеологических соображений влачили жалкое существование и не выдерживали конкуренции с существовавшей инфраструктурой развлечений. По мере ее уничтожения во второй половине 20-х годов проектирование рабочих клубов разной вместимости стало одной из приоритетных и идеологически важных тем. Крупные профсоюзы в 20-е годы строили большие заводские клубы, особенно в центральных городах.
Параллельно шла ликвидация всех общественных организаций в СССР – научных, художественных, краеведческих. К 1932 году их уже практически не осталось вовсе. На их месте создавались немногочисленные псевдообщественные организации, находившиеся под партийным контролем.[34]
К концу 20-х произошло изменение к подходе к назначению клубов. Вместо мелких клубов при заводах стали проектироваться Дворцы культуры, представлявшие собой не столько места для индивидуального отдыха, сколько большие концертные залы.
Иллюстрацией к этому процессу может служить заметка в журнале Строительство Москвы за 1930 год: «Рабочие дворцы в Москве. Президиум МОСПС обсуждал план строительства новых клубов в Моск. области. По прежнему плану предполагалось построить в области 59 зданий для клубов, стоимостью в 30 млн. рублей. Этот план теперь отменен. Президиум МОСПС пришел к выводу, что более целесообразно строить взамен небольших клубов при предприятиях рабочие районные Дворцы. В ближайшие два года МОСПС предполагает построить крупные рабочие дворцы в Краснопресненском и пролетарском районе и Орехово-Зуеве. Во вторую очередь будут строиться рабочие дворцы в Замоскворечье, Серпухове, Вагжановке и в Твери. Стоимость постройки такого Дворца намечена примерно от 3 до 5 млн. р. Каждая» [35]
По структуре обычный клуб состоял из одного или нескольких относительно небольших залов и развитой клубной части. Как писал Николай Лухманов в 1930 году, «...современный советский клуб — партшкола и очаг нового коммунистического быта».[36]
В сталинскую эпоху бытовая функция начинает отмирать, а театральная разрастаться. Это хорошо видно по программе конкурса на Дворец культуры Пролетарского района 1930 года, первой ласточки новой эпохи. Клубная часть с кинотеатром на тысячу человек неожиданно дополняется массово-зрелищной частью с залом на 5000 человек, слишком большим даже для театра. В 1930 году был объявлен международный конкурс на театр массового музыкального действа в Харькове с залом на 4000 мест. Потом началось проектирование Дворца Советов с двумя залами на 6000 и 15 000 мест. В 1931 году начал строиться (первоначально по конструктивистскому проекту архитектора А. Гринберга) театр в Новосибирске с залами на 2 800 и 1 135 мест135. Рудольф Волтере, описавший всеобщую нищую и голодную жизнь в Новосибирске 1932 года, помянул ситуацию с театром: «Здание театра было маленьким, уродливым и очень редко полным. Это не помешало городу начать строительство гигантского театра на 4000 мест. Неслыханное безумие, которое жестоко за себя отомстит».[37]
В 1933 году проектировались и строились театры в Ростове-на-Дону, Иваново, Свердловске, Харькове, Минске, Ташкенте, Воронеже, Нальчике, Алма-Ата, Горьком, Вятке, Новосибирске137. В Москве проектируются театр Красной Армии, театр им. Мейерхольда, театр МОСПС (арх. Чечулин), театр им. Немировича-Данченко. Реконструируются театры Камерный и им. Станиславского. В 1934 году объявляется конкурс на театр в Ашхабаде. Массовое строительство театров, совпавшее по времени с массовыми репрессиями и массовым голодом, вовсе не означало всплеск всеобщей любви к театральному искусству. К середине тридцатых годов из-за жесточайшей цензуры его уровень резко снизился даже в московских театрах. Советский театр должен был служить местом проведения массовых мероприятий, праздничных концертов, митингов, съездов, совещаний и т. д. И лишь во вторую очередь местом, где играют спектакли. В 1929—1930 годах конкурсные программы и задания уделяли (еще по инерции) большое внимание современной функциональной организации и экспериментальной технической оснащенности театров. К 1933 году творческие проблемы при проектировании театров свелись к классической обработке фасадов.
***
Вторая половина 20-х годов– это время расцвета современной архитектуры в СССР, условно определяемой по самоназванию одного из тогдашних художественных течений – конструктивизма. За считанные годы где-то между 1926 и 1931 годами было создано огромное количество отличных проектов, вошедших в историю мировой архитектуры в качестве «советского конструктивизма». И если рассматривать их в отрыве от исторического контекста, как это сделано в великолепной во многих отношениях книге С.О. Хан.Магомедова (с упоминания которой начинается эта статья), то можно предположить, что художественному расцвету соответствовал и расцвет социальный.
Нет ничего более далекого от этого предположения.
За государственными идеологическими утопиями, породившими большинство из этих проектов стояла плановое уничтожение гражданской экономики, снижение уровня жизни населения до минимума, введение массового принудительного труда и ликвидация остатков гражданских прав и свобод.
До поры до времени эти процессы не сопровождались художественной цензурой. Да и само архитектурное проектирование выходило за рамки интересов высшего партийного руководства. Вплоть до 1930 г. в Политбюро шла подковерная борьба, не дававшая возможности ее участникам отвлекаться на художественные проблемы.
Разгромив сначала «левую», а потом и «правую» оппозиции, Сталин обеспечил себе абсолютную власть и начал выстраивать новую художественную культуру. Ввод архитектурной цензуры в 1932 г за считанные месяцы уничтожил «советский авангард». Той страны, в которой он возник несколько лет назад, к этому времени тоже больше уже не существовало.
К концу 20-х годов население СССР практически полностью потеряло возможность самостоятельно выбирать образ жизни, место жительства и способы зарабатывать на жизнь. Возможности и способы проведения досуга тоже были сужены до минимума и регулировались государством. Фактически, они сводились к участию в официальных тщательно контролируемых цензурой культурных мероприятиях на работе и в казенных клубах.
[1] «Участники Лиги Наблюдателей.
В. Г. Громан. Экономист-статистик. Активнейший член президиума Госплана.
Проф. Л. Б. Кафенгауз. Начальник статистического отдела ВСНХ СССР. При Временном Правительстве — товарищ министра Торговли и Промышленности.
Н. В. Валентинов-Вольский (он же Юрьевский). Фактический редактор органа ВСНХ «Торгово-Промышленная Газета».
П. Н. Малянтович. Выдающийся московский адвокат. Министр юстиции Временного Правительства.
Э. Л. Смирнов (Гуревич). В моей рукописи назван «Юристом». Старый литератор, знаток европейской политики. Влиятельный сотрудник Института Маркса-Энгельса.
В. А. Левитский. Очень известный в Москве врач-общественник, специалист по гигиене труда. Председатель московского губернского исполнительного комитета до октябрьской революции.
Вл. Ник. Малянтович — брат П. Н. <..> Известный московский адвокат. Постоянный защитник политических в царское время, защитник подсудимых в советское время, в частности — обвиненных в шахтинском процессе.
Мария Викторовна Малянтович — его жена. Давняя участница революционного и общественного движения. Это ее я называю «Кассандрой».
Проф. Букшпан. Экономист. Не всегда присутствовал на собраниях кружка.
За исключением Букшпана и д-ра Левитского все остальные лица прежде принадлежали к меньшевистской партии или таковыми себя считали.
В. Г. Громан — был главным обвиняемым в меньшевистском процессе 1931 г. Приговорен к 10 годам тюрьмы. Мне — его старому другу — абсолютно непонятно как мог он дойти до унизительного и лживого покаяния на этом процессе. Все-таки он на суде ни слова не произнес о «Лиге наблюдателей».
Проф. Кафенгауз — был сослан куда-то в Среднюю Азию. Неизвестно жив ли он.
П. Н. Малянтович — по слухам — расстрелян в эпоху кровавых чисток 1937—1938 гг.
Смирнов (Гуревич) умер и будто бы умер и Левитский. Остальные лица, может быть, еще живы. Из страха им повредить, пока ни в коем случае нельзя оглашать состав «Лиги наблюдателей». 23 июля 1956 г. Н.В.». Валентинов, Николай(Н.Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. Hoover Institition Press, Stanford.- 1971, - 256 P., P. 255-256.
[2] Валентинов, Николай(Н.Вольский). Новая экономическая политика и кризмс партии после смерти Ленина. Современник. М., 1991.- 267 с.
[3] Валентинов, Николай(Н.Вольский). Новая экономическая политика и кризмс партии после смерти Ленина. М., 1991, см: Глава I. Рождение НЭПа и «Лига наблюдателей»
[4] Валентинов, Николай(Н.Вольский). Новая экономическая политика и кризмс партии после смерти Ленина. Современник. М., 1991.- 267 с. , с. 34.
[5] Ясный, Наум. Советские экономисты 1920-х годов. Долг памяти. М., 2012, 343 с. , с.71-72.
[6] XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчсет. М., 1928, 1416 стр. , с. 1306.
[7] XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчсет. М., 1928, 1416 стр. , с. 1308.
[8] XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1928, 1416 стр. , с. 1313.
[9] Сталин И.В. Сочинения. М.,1952.Т. 12. С. 167-169.
[10] Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народнеого хозяйства Союза ССР», М., 1933, с. 252.
[11] Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народнеого хозяйства Союза ССР», М., 1933, с. 252.
[12] Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народнеого хозяйства Союза ССР», М., 1933, с. 264.
[13] Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народнеого хозяйства Союза ССР», М., 1933, с. 265.
[14] Народное хозяйство СССР в 1958 г. Стат. Ежегодник. М. Статистика, 1959, С. 350.
[15] Наум Ясный, Советские экономисты 20-х годов. Долг памяти. М. 2012, с. 95-96
[16] Наум Ясный, Советские экономисты 20-х годов. Долг памяти. М. 2012, с. 99
[17] Осокина, Елена. За фасадом сталинского изобилия. Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М. Росспэн, 271 с., с.73.
[18] Постановление коллегии Наркомснаба СССР«О введении единой системы снабжения трудящихся по заборным книжкам в 1931 году» от 13 января 1931 г.
«1. Установить с 1 января 1931 г. во всех городах Союза разбивку трудящегося населения для получения заборных книжек на следующие группы:
I группа: «рабочие»:
«а» индустриальные рабочие,
«б» лица физического труда.
II группа: «трудящиеся».
III группа: дети до 14 лет.
2. К I группе «а» отнести:
а) рабочих фабрично-заводских предприятий;
б) рабочих, занятых на транспорте, народной связи, коммунального хозяйства;
в) инженерно-технический персонал, работающий непосредственно на производстве;
г) комполитсостав Красной армии и флота, войск ОГПУ;
д) строевой состав милиции и оперативных работников уголовного розыска;
е) учеников и постоянно работающий преподавательский персонал школ ФЗУ.
3. К I группе «б» отнести:
а) рабочих, занятых на холодильниках, складах, бойнях, элеваторах,
б) кооперативных кустарей, работающих по заданиям артелей, по договорам с госорганизациями,
в) студентов и преподавателей индустриальных вузов, техникумов, рабфаков.
4. Ко II группе отнести:
служащих, членов семей служащих и членов семей рабочих I группы «а» и «б»;
студентов неиндустриальных вузов, техникумов и курсов; пенсионеров;
художников, скульпторов, кустарей, ремесленников, имеющих регистрационные удостоверения;
лиц, занятых извозом, частнопрактикующих врачей, преподавателей частных уроков, зарегистрированных в органах просвещения, а также членов их семей.
5. К III группе отнести детей до 14 лет (родившихся в 1917 году независимо от даты рождения) всех групп населения (вне зависимости также от занятий родителей).
6. Лишить заборных книжек лиц, лишенных избирательных прав и не занимающихся общественно-полезным трудом: арендаторов, живущих на нетрудовые доходы, владельцев контор, лечебниц, бюро, частных маклеров, служителей религиозных культов всех вероисповеданий, торговцев рынков». Цит. по:
[19] Волтерс, Рудольф. Специалист в Сибири. Изд. «Свиньин и сыновья», Новосибирск, 2010, 257 с., с. 76-77
[20] Осокина, Елена. За фасадом сталинского изобилия. Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М. Росспэн, 271 с., с.101
[21] Леонида, Сабсовича, Николая Милютина, Юрия Ларина, Станислава Струмилина, Эииануила Квиринга и др.
[22] Т. Хвесин. «Как мы строим социалистический Сталинград». «Революции и Культуры», ??? №1, 1930, с. 67-68.
[23] Осокина, Елена. За фасадом сталинского изобилия. Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М. Росспэн, 271 с., с.179
[24] Н.Стамо «Индустриализация жилищного строительства». Главная редакция строительной литературы, ОНТИ-Госстройиздат-НКТП. Москва-Ленинград 1935, с. 6-7.
[25] Там же, с 7.
[26] Отсутсвует часть цитаты.
[27] Н.Стамо «Индустриализация жилищного строительства». Главная редакция строительной литературы, ОНТИ-Госстройиздат-НКТП. Москва-Ленинград 1935, с. 6
[28] А.В. Бакунин, В.А. Цыбульников. Градостроительство на Урале в период индустриализации. Свердловск, 1989, с. 34
[29] Стоимость квадратного метра благоустроенного квартирного жилья колебалась в СССР в конце 20-х годов между 150 и 190 рублями. В 1931 г. вышло постановление, ограничивающее среднюю стоимость кв.м. жилплощади по РСФСР – 103,5 рубля. («Постановления и директивы сектора капитальных работ Госплана СССР. Выпуск 81. Москва-Ленинград, 1931).
Массовым образом строились бараки стоимостью 4-60 руб. за кв. м. Например, в пятилетнем плане Казахстана планы финансирования жилстроительства исходили из 60-90 руб. за кв. м. (Пятилетний план развития промышленности Казакстана, Алма-Ата, 1930, стр. 144).
[30] «Миллиарды рублей, которые мы тратим на наше жилищное и социально-бытовое строительство, должны служить делу внедрения нового быта, то есть социалистической организации культурного и бытового обслуживания населения, что является предпосылкой к освобождению женщины от домашнего рабства». Милютин, Николай. «Соцгород», М., 1930, с. 8
[31] «…Принятый пятилетний план народного хозяйства обеспечивает огромный рост промышленности на базе реконструкции и социалистической рационализации, которая в отличие от капиталистической рационализации, основанной на эксплоатации рабочей силы, дает возможность без ущерба для функций материнства, расширять применение женского труда в производстве, в том числе и в тяжелой индустрии. В связи с этим ЦК. считает необходимым, чтобы соответствующие советские и общественные организации (Госплан, НКТ, ВСНХ и профсоюзы) обеспечили проведение а жизнь предусмотренное в пятилетнем плане вовлечение во все отрасли промышленности женской рабочей силы, приспособив к этому и план ее подготовки, обеспечивая неуклонный рост количества женщин во всех звеньях по подготовке квалифицированной рабочей силы (ФЗУ, ЦИТ, вечерние курсы, втузы)».
Постановление ЦК ВКП(б) от 15/IV 1929 г., Изв. ЦК ВКП (б) № 19,1929. Цит. по: Б. Маршева, И. Окунева. «Женский труд в условиях социалистического строительства». Большевик №11-12, 1932, с. 110.
[32] «Согласно заключенному в июне 1931 г. между профкомом и руководством Метростроя коллективному договору, все вновь принятые рабочие имели право на четыре квадратных метра жилой площади, дезинфицированную простыню, одеяло, наволочку и матра». Neutatz, Dietmar. Die Moskauer Metro. Von ersten Plänen bis zur Grossbaustelle des Stalinismus (1897-1935).S. 185-202. «К январю 1932 г. на одного магнитогорца в среднем приходилось 1,75 кв. .<…>В частности, 3,5 кв. м. на человека полагалось кадровым рабочим, 1,3 кв. м. - членам их семей». Макарова Н. И. Повседневная жизнь Магнитогорска в 1929 – 1935 гг. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. 2002., стр. 72-73.
[33] А.В. Бакунин, В.А. Цыбултникова. Градостроительство на Урале в период индустриализации. Свердловсе, 1989, Табл. 1. .
[34] «К моменту завершения перерегистрации в марте 1930г. число действующих организаций сократилось во много раз. Оставшиеся организации должны были отвечать всем требованиям, которые предъявлялись к ним уже новым нормативным актом – «Положением о добровольных обществах и союзах (объединениях, клубах, ассоциациях, федерациях)» от 30 августа 1930 г.» Ильина М.Н. Общественные организации в России в 1920-е гг. М., 2000. глава 2.
[35] Строительство Москвы, №2, 1930, с.40
[36] Лухманов Н. Архитектура клуба. М., 1930, с. 11
[37] Wolters R. Spezialist in Sibirien. Berlin, 1933, S. 131.