Церковь Николы на Липне упоминается во всех исследованиях, посвященных древнерусскому зодчеству, и включена в учебники по истории архитектуры. Между тем ее изучение никак нельзя считать законченным. Место этого храма в истории зодчества Новгорода до сих пор не вполне определено. В нашей работе мы совсем не претендуем на окончательное решение всех вопросов и, тем более, на полный анализ всех форм памятника. Нам хотелось бы еще раз обратить внимание исследователей на наиболее важные проблемы, возникающие при сопоставлении церкви с процессом развития новгородской архитектуры конца XIII в.
Наиболее ранней работой, посвященной церкви Николы на Липне, была книга Г. Филимонова 1859 г., в которой содержалось только общее описание храма, а основное внимание автора было уделено вопросам устройства иконостаса, что отвечало подзаголовку работы.(1) На следующий год появился труд архимандрита Макария, в котором описание храма много подробнее, но основной вывод автора, что храм был «подобен другим древним церквам».(2)
Уже в конце прошлого столетия наступило время аналитического изучения древнерусской архитектуры. В. В. Суслов выделил в церкви Николы на Липне ее одноапсидность как отражение ориентации на более раннюю церковь Параскевы-Пятницы на Торгу в Новгороде. Кроме того, исследователь отметил отсутствие средних лопаток на фасадах храма и связал этот тип фасадной декорации, устройство кровли (В. В. Суслов предполагал здесь восьмискатное покрытие) и декор с влиянием немецко-романского стиля,(3) А. М. Павлинов вслед за В. В. Сусловым выделил несколько видов новгородских храмов и ко второму, описанному Сусловым, — без трехчастного деления фасада — отнес церкви на Липне и Рождества Богородицы в Перынском скиту (кроме того, было указано и на церковь Успения на Волотовом поле, фасады которой совсем не имели лопаток).(4)
Важнейшее значение для понимания архитектуры церкви Николы имела статья В. К. Мясоедова, который установил, что первоначально в храме не было подцерковья, а в его западной части располагались хоры с двумя палатками. В одной из них, северной, помещался придел Климента. Впрочем, сомкнутые своды палаток и сам придел исследователь все же не считал первоначальными. В. К. Мясоедов предполагал, что церковь Николы является родоначальником типа новгородских храмов, достаточно далеким от развитых памятников XIV—XV вв. Ученый не учел уже предложенных В. В. Сусловым и А. М. Павлиновым аналогий с храмами Параскевы-Пятницы и в Перынском скиту: наиболее близким памятником церкви Николы ему представлялась церковь Успения на Волотовом поле. Наконец, для В. К. Мясоедова было совершенно очевидным романское происхождение таких форм храма, как полукоробовые своды восточных угловых компартиментов, общее фронтонное покрытие над тремя нефами и характер орнаментики.(5)
Оценка церкви Николы на Липне в работах А. И. Некрасова как памятника во многом одинокого, стоящего в начале эволюции и при этом насыщенного романскими чертами, заимствованными из архитектуры Германии, восходит к более ранним трудам.(6) В то же время К. К. Романов впервые предположил, что храм первоначально имел трехлопастное покрытие каждого фасада, которое позднее было заменено на пофронтонное.(7)
В появившейся вскоре после разрушения храма в 1941—1943 гг. работе Ю. Н. Дмитриева церковь Николы на Липне предстала уже в совершенно новом свете. Исследователь не принял полностью идеи о романских формах памятника: и полукоробовые своды, и трехлопастное покрытие, и сам тип храма возводятся им к русским прототипам XI—начала XIII в. Аркатуру на фасадах храма и сомкнутые своды с нервюрами в западных угловых компартиментах все же пришлось признать западноевропейскими формами. Такая интерпретация памятника явно была связана с патриотическим подъемом в конце Великой Отечественной войны. Вместе с тем использование в качестве аналогий для формы покрытия церкви Николы смоленских и черниговских памятников рубежа XII—XIII вв. (церковь Михаила Архангела в Смоленске и церковь Параскевы-Пятницы в Чернигове) кажется необыкновенно удачным. Отрицая прямую зависимость церкви Николы от храмов Смоленска, Ю. Н. Дмитриев все же указал на принципиальное сходство типа и конструкции церквей в Смоленске и Новгороде.
Особенно интересно указание Ю. Н. Дмитриева на новое понимание формы в церкви Николы на Липне по сравнению с домонгольскими памятниками: исследователем было отмечено ощущение органического единства, нераздельности и нерасчлененности объема, порождающее особую монументальность.(8)
В общих работах М. К. Каргера, посвященных новгородскому зодчеству, констатировалось применение новой техники кладки в церкви Николы, а также указывалось на роль романского зодчества в формировании декора и конструкции нового типа новгородского храма, развитие которого начинается с храма на Липне.(9) П. Н. Максимов в большой статье опубликовал материалы исследований памятника и подобные чертежи. Подводя итоги, исследователь пришел к выводу об определенной зависимости архитектуры липненского храма от памятников Полоцка, Смоленска и Чернигова рубежа XII—XIII вв. Очень важно суждение о нем как о промежуточном звене между памятниками XII и XIV вв. Следует отметить, что П. Н. Максимов практически не видел западных элементов в архитектуре храма, за исключением сомкнутых сводов в палатках, которым была найдена убедительная аналогия в специфических сводах некоторых построек Готланда.(10) В несколько более поздней работе П. Н. Максимов хотя и добавил к романской часовне в Мургардте, предложенной В. В. Сусловым в качестве аналогии абриса фасадов церкви на Липне, еще и церковь в Дечанах и церковь Гереона в Кельне, но все же считал декорацию новгородских храмов результатом самостоятельной эволюции в сочетании с минимальным заимствованием форм.(11)
Определенным итогом в изучении церкви Николы на Липне явилась статья новгородских реставраторов,(12) в которой подробно описывались формы храма и приводились возможные аналогии. Авторы определенно указали на церковь Рождества Богородицы в Перыни как на прообраз церкви на Липне, а крестообразность верхних частей столбов церкви на Липне отнесли за счет обращения к новгородской архитектуре начала XII в. Подробно рассмотрена техника кладки храма. В статье еще раз указано на уникальные декоративные формы храма: крест из цветных плиток и крестообразные окна в юго-западном угловом компартименте, соответствующие крестообразным нишам в арочных нишах в боковых частях других фасадов. Очень важна публикация сведений об обнаруженной в церкви надписи-граффити, сообщающей о смерти заказчика архиепископа Климента.
Значительное количество специальных работ о церкви Николы на Липне позволяет считать этот памятник одним из наиболее изученных произведений новгородского зодчества. Однако в результате исследований его архитектура представляется локальным явлением. Несмотря на обнаруженную связь с церковью Перынского скита, храм, как бы возглавляющий список представителей новой традиции новгородской архитектуры, настолько оригинален, что в последующем развитии архитектуры, в частности в XIV в., зодчие ограничились лишь воспроизведением самой общей типологии — на уровне плана, некоторых конструктивных элементов и формы покрытия. Нам кажется, что связи храма с различными направлениями новгородской архитектуры были сложнее и при этом, несмотря на свою безусловную уникальность, памятник не был столь одиноким. Для того чтобы понять связи храма на Липне с новгородской архитектурой- XIII в., прежде всего следует обратиться к строительной ситуации в самом Новгороде и Новгородской земле в этом столетии.
В 1207 г. летописи сообщают о построении трех храмов в Новгороде: Володаревичи и Носовичи поставили церковь Луки на улице Лубянице, «заморские купцы» 30 августа завершили строительство церкви Параскевы-Пятницы на Торгу, а Федор Пинещинич закончил строительство монастырской церкви Пантелеймона.(13) Источники не донесли до нас сведений об архитектуре церкви Луки на Лубянице, по всей видимости, деревянной, а церкви Параскевы-Пятницы и Пантелеймона относятся к разным традициям. Церковь Пантелеймона, открытая П. А. Раппо портом, явно принадлежала к новгородской, сформировавшейся еще во второй половине XII в.: это был четырехстолпный трехапсидный одноглавый храм с трехчастным делением фасадов лопатками.(14) Церковь Параскевы-Пятницы относилась к смоленской архитектурной традиции: это был четырехстолпный одноглавый храм «сложного типа» с вимой и алтарной частью, с полукруглой средней апсидой и прямоугольными пониженными боковыми.(15) Необычность для Новгорода самого типа церкви Параскевы-Пятницы, а также ее притворов с трех сторон и смоленского декора с уступчатыми лопатками и окнами с бровками делает памятник ярким примером вторжения чужой архитектуры в сложившуюся местную школу. Сопоставление церкви Параскевы-Пятницы и храма Пантелеймоновского монастыря свидетельствует о демократичности в развитии архитектурных форм «местного» памятника с его пластичным, чуть упрощенным архитектурным языком, и рафинированного по формам, сложного по сочленению объемов и необыкновенного по разработанности декора храма, возведенного смолянами.
До сих пор не очень ясно, как новгородское зодчество прореагировало на «вторжение» смоленской традиции и смоленских мастеров. После 1207 г. в сообщениях о каменном строительстве наступает перерыв до 1211 г., когда по заказу Вячеслава Прокшинича была завершена каменная церковь Сорока Мучеников.(16) Об архитектуре этого храма, так же как об архитектуре каменной церкви Варвары, построенной архиепископом Антонием в 1218— 1219 гг.,(17) нам ничего не известно. Перерывы в строительстве не позволяют делать даже предположений о количестве артелей, работавших в эти годы.
В 1219 г. Твердислав и Федор заложили церковь Михаила Архангела на Прусской ул. с примыкающим к ней приделом Трех Отроков. Летопись сообщает, что придел был окончен в необычно короткий срок — в 4 дня, а сам храм завершен в 1224 г.(18) В результате археологических работ под руководством В. А. Булкина и Г. М. Штендера(19) выяснилось, что церковь Михаила Архангела принадлежала к смоленской архитектурной традиции, но ее тип был несколько упрощен по сравнению с церковью Параскевы-Пятницы: здесь отсутствовала вима, храм внутри был четырехстолпным, но в экстерьере боковые прямоугольные апсиды были выявлены лопатками, как в соборе Троицкого монастыря на Кловке в Смоленске.(20)
Церковь Михаила Архангела как будто дает основания для предположения о том, что смоленская артель осталась в Новгороде и продолжала работать в своей манере.(21) В любом случае, работали ли смоляне в Новгороде постоянно или приглашались для строительства отдельных храмов, остается неясным, когда же начался процесс адаптации самими новгородскими мастерами смоленских приемов. На этот вопрос ответить очень трудно, поскольку памятники 1220—1230-х гг. или не сохранились, или имеют «плавающую» датировку. В 1224 г. Семен Борисович выстроил каменную церковь Павла с двумя приделами Симеона Богоприимца (небесного покровителя заказчика) и Константина и Елены.(22) Об этом храме мы ничего не знаем, а вот о заложенной в 1226 г.(23) церкви Апостола Иакова в Неревском конце известно, что она была трехапсидной, т. е. относилась к новгородской традиции.(24) Это устройство алтаря как будто свидетельствует в пользу предположения о существовании в это время традиционной новгородской артели, никак не откликнувшейся на манеру смоленских зодчих.
Проверить это предположение чрезвычайно трудно, поскольку после сообщения о закладке в 1233 г. надвратной церкви Феодора в Детинце со стороны Неревского конца(25) новгородские летописи не говорят о каменном строительстве до 1280 г. Однако собор Никольского монастыря в Старой Ладоге, недавно исследованный археологами и датируемый в пределах 1230-1240-х гг.,(26) дает подтверждение высказанному предположению: этот четырехстолпный одноглавый храм имел традиционное трехапсидное решение алтаря, трехчастное членение фасадов лопатками и архаическое устройство восточных угловых компартиментов с Г-образными стенками. На фоне полной традиционности несколько неожиданно выглядят крестообразные западные столбы, которые вряд ли восходят к новгородским памятникам начала XII в. — скорее, это след влияния архитектуры Смоленска: в самом Смоленске крестообразные столбы почти обязательны, такими были и столбы церкви Михаила Архангела 1219—1224 гг. на Прусской ул.
Собор Никольского монастыря в Старой Ладоге показывает, что строительство в Новгороде продолжалось и в те годы, когда летописи о нем молчат, и что новгородская традиция XII в. продолжала существовать. Рядом с этой традиционной линией возникает уже не смоленская, а новгородская линия архитектуры, в которой новгородцы адаптировали формы смоленского зодчества. Единственным изученным представителем этой линии в 1230—1240-е гг. является церковь Рождества Богородицы в Перыни.(27) Обстоятельства сооружения этого храма нам неизвестны, как неизвестна степень его уникальности, однако, характер кладки свидетельствует о том, что памятник возведен еще мастерами домонгольской традиции.
Сам тип церкви в Перыни можно было бы счесть результатом упрощения типа церкви Параскевы-Пятницы или скорее церкви Михаила Архангела на Прусской ул. — последний храм уже был четырехстолпньш, так называемого простого типа. Но предположению об упрощении новгородцами смоленского типа противоречит сама смоленская архитектура: в ней есть одноапсидные четырехстолпные храмы «простого» типа, в которых на боковых фасадах прямоугольные боковые апсиды лопатками уже не выделялись, например, Пятницкая церковь и южный придел собора на Протоке.(28) В южном приделе собора на Протоке мы видим, кроме того, квадратные в сечении столбы — как в церкви в Перыни. Подобные одноапсидные храмы с трехчастным делением фасадов лопатками в начале XIII в. строились в Киеве. К это'му типу относятся: церковь на Вознесенском спуске, связанная со смоленской архитектурой, а также собор Гнилецкого монастыря и малый храм в Белгороде (последние два памятника имеют прямоугольные или квадратные в сечении столбы).(29) Судя по всему, мастера храма в Перыни заимствовали уже известный зодчеству Смоленска тип. Можно также предположить, что подобные храмы были сооружены смоленскими зодчими в Новгороде в 1210—1220-е гг.
Но, как мы уже говорили, смоленские и киевские храмы имели трехчастное деление фасадов, в то время как в Перыни лопатки отмечают только края фасадов, а верх фасада обведен единой трехлопастной кривой. Такое решение фасада, по нашему мнению, нельзя связывать с романской архитектурой: прямых аналогий мы просто не знаем. Более того, большинство аналогий трехлопастной кривой древнерусских храмов можно обнаружить в архитектуре Балкан XII—XIII вв.(30) Нельзя и окончательно решить — была ли такая декорация результатом упрощения «смоленского» фасада новгородскими мастерами, или этот вариант был известен в Смоленске и перенесен в Новгород в готовом виде. Тем не менее композиционная схема церкви в Перыни явно происходит от «башнеобразных» храмов рубежа XII—XIII вв., к этой же архитектуре восходит «восточное окно» над апсидой.(31) Но общий характер архитектуры храма явно новгородский — пластичная монументальность и лапидарность новгородских памятников второй половины XII—начала XIII в. передана полностью.
В интерьере восьмигранные части западных столбов, выражающие, по нашему мнению, идею так называемого двухколонного храма,(32) вряд ли могут быть связаны с новгородскими храмами первой половины XII в. — соборами Антониева монастыря в Новгороде и Иоанновского монастыря во Пскове. Этот тип столбов восходит скорее к восьмигранным западным столбам церкви у устья Чуриловки рубежа XII—XIII вв. в Смоленске(33) и даже собора Спасо-Ефросиниева монастыря в Полоцке (середина XII в.).(34) Палатки на хорах тоже можно связывать не только с новгородскими памятниками, но и с памятниками Смоленска: подобная палатка известна, например, в церкви Апостолов Петра и Павла в Смоленске середины XII в.,(35) хотя в церкви в Перыни палатки ближе к новгородскому варианту. И все же нам хотелось бы подчеркнуть, что Г. М. Штендер не совсем прав, утверждая, что "в храме
нет почти ни одной формы, которой прежде не знала бы архитектура Новгорода».(36) В создании нового типа храма смоленские формы играли значительную роль не только в формировании объемного построения, но и передавались в новгородской транскрипции — смягченно и упрощенно.
Церковь в Перыни не имеет никаких романских черт, она целиком принадлежит домонгольской традиции. Это свидетельствует о том, что в 1230—1240-е гг. в Новгороде новый тип храма сложился без влияния архитектуры Запада: в его создании участвовали Новгородские зодчие, адаптировавшие смоленские формы. Рядом с новым типом храма, новоархитектурой продолжала существовать старая традиция — ее представителем был собор Никольского монастыря в Старой Ладоге.
Церковь в Перыни и монастырский собор в Старой Ладоге частично заполняют лакуну в наших знаниях о новгородской архитектуре после 1233 г. (напомним, что к этому году относится последнее летописное сообщение о каменном строительстве, о котором нет известий вплоть до 1280 г.). Однако датировка этих памятников не выходит за пределы 1240-х гг. В 1250-е гг., по всей видимости строительство прекратилось, только в 1261 г. летописи сообщают о том, что архиепископ Далмат покрыл весь Софийский собор свинцом.(37) Эта работа должна была сопровождаться привлечением каменщиков для ремонта здания. В 1276 г. летописи рассказывают об обрушении «до основания» стены Софийского собора.(38) Вскоре после 1276 г. рухнувшая о верная стена была восстановлена.(39) Известия 1261 и 1276 гг. позволяют предположить, что в десятилетия «застоя» в строительстве каменщики могли служить при архиепископском дворе, где всегда были нужны квалифицированные мастера для ремонта в кафедральном соборе. Сохранение кадров мастеров-каменщиков при митрополичьем дворе во Владимире в XIII в. предполагал Н. Н. Воронин.(40) Именно в это время новгородские мастера могли сменить технику кладки, вернее, отказаться от плинфы и использовать только естественный камень. Следующим шагом в развитии техники кладки было применение брускового кирпича, характерного для стран латинского Запада: Ливонии, Польши и находившейся под их влиянием Литвы.
Уже в 1280 г. новгородский князь Дмитрий Александрович вместе с посадником Михаилом и «большими мужами» новгородскими заложили каменную крепость в Копорье, на северо-западных рубежах Новгородской земли.(41) Об этой крепости нам известно лишь, что 1282 г. она была разобрана.(42) Остатков укреплений 1280 г. археологи не обнаружили, но нас нет никаких сомнении в том, что первоначальная крепость была полностью каменной, без использования кирпича, как и построенная в 1297 г. копорская крепость.(43) Чисто каменная кладка из местного плитняка в Новгородской и Псковской землях встречается в конце XIII—первой половине XIV в. достаточно часто: кроме стен копорской крепости 1297 г., можно назвать стену Довмонтова города во Пскове, стену 1309 г., собор Снетогорского монастыря во Пскове, а также постройки Пскова 1330—1350-х гг.(44) Во Пскове бескирпичная техника кладки будет единственной в XIV— XVI вв., а в Новгородской земле в XIV—XV вв. постройки без использования кирпича появляются время от времени — в оборонительных сооружениях Орешка и самого Новгорода, в церкви Михаила Архангела в Яме и в церкви Николы 1412 г. в Порхове.(45) В чисто каменной технике сложены памятники новгородской архитектуры в долине р. Шелонь, которые мы датируем концом XIII в.
Летописи не упоминают о каменном строительстве в Новгородской земле в период с 1280 г. до 1292 г., когда в Новгороде началось строительство двух каменных церквей: новгородский архиепископ заложил монастырскую церковь Николы на Липне в окрестностях города, а неизвестные заказчики начали строить церковь Федора Стратилата на Щирковой ул. Софийской стороны вместо разрушившегося одноименного храма XII в.(46) Начавшееся в одном году возведение двух храмов могло бы означать наличие двух строительных артелей, одна из которых строила для архиепископа, а другая — для городских заказчиков. Церковь Федора строилась до 1294 г.,(47) вполне вероятно, что к этому времени закончена была и церковь Николы на Липне. Однако дальнейшие известия новгородских летописей опровергают предположение о двух артелях. В 1296 г. архиепископ Климент поставил в Детинце надвратную церковь Воскресения,(48) и только в следующем году сооружаются две каменные постройки: новгородцы поставили каменную крепость в Копорье, а игумен Юрьева монастыря Кирилл возвел надвратную церковь Спаса Преображения в своем монастыре.(49) После строительства двух храмов в 1297 г. вновь наступает перерыв до 1300 г., когда была заложена церковь Михаила Архангела на Михайлове ул., законченная в 1302 г. В этом году началась перестройка рухнувшей церкви Бориса и Глеба в Детинце и постройка каменных стен Детинца.(50) После 1302 г. и до 1310 г. с некоторыми перерывами в Новгороде закладывают по одному храму.
Летописные данные говорят о почти непрерывном строительстве с 1292 г., кроме того, уже в конце XIII в. дважды (1292 и 1297 гг.) закладывают по два храма. Все это свидетельствует о наличии своей устойчивой архитектурной традиции. Несмотря на то что полностью достоверных данных нет, все же можно предположить, что архиепископ короткое время имел в своем распоряжении артель, выполнявшую его заказы (церковь Николы на Липне и Воскресения в Детинце), затем эта артель перешла к игумену Юрьева монастыря, который сооружает каменную надвратную церковь сразу после архиепископского надвратного храма.
Мы уже видели, что церквам Николы на Липне и Федора Стратилата предшествовала каменная крепость в Копорье, но все же ощущение «начальности» строительства в 1292 г. не исчезает: слишком очевидно отсутствие в Новгороде в 1250—1270-е гг. самостоятельных построек. «Начальное» положение церкви Николы на Липне относительно последующих новгородских храмов заставляло, как мы видели, исследователей этого храма подчеркивать его роль как «родоначальника» новгородских форм XIV в. При этом возникало впечатление, что мастера храма появились «ниоткуда», восстановив утраченное ремесло каменщика.
В последнее время появилось несколько работ, в которых возобновление строительства Новгорода вводится в более широкий контекст строительства на Руси в конце XIII в. А. М. Салимов предположил, что начало строительства в 1285 г. Спасского собора в Твери связано с приездом мастеров из Юго-Западной Руси. Не исключая возможности участия мастеров и из Северо-Западной Руси, А. М. Салимов считает, что они не могли играть значительной роли в артели именно из-за того, что в новгородском строительстве был слишком большой перерыв. Исследователь связывает строительство церквей в Новгороде в 1292 г. с деятельностью той же артели, которая в 1285—1290 гг. возвела Спасский собор в Твери, а в 1287 г. — церковь Бориса и Глеба в Ростове.(510 О. М. Иоаннисян, исследовавший церковь Бориса и Глеба в Ростове, предположительно связал происхождение мастеров этого храма с Псковом, а традицию использования брускового кирпича церкви Николы на Липне — с Северной Германией или Скандинавией,(52) добавив к своим выводам
предположение о подобии техники кладки церкви Бориса и Глеба в Ростове не только с постройками Пскова, но и Литвы, где в середине XIII в. в Вильно был возведен собор с использованием аналогичной техники.(53)
Для того чтобы понять связь постройки церкви Николы на Липне и возобновления строительства в Северо-Восточной Руси, следует обратиться к архитектуре этого памятника, попытаться еще раз определить происхождение форм, из которых складывается его облик. Сам тип храма, как неоднократно отмечалось исследователями, восходит к церкви Рождества Богородицы в Перыни. Мы уже указывали на то, что церковь в Перыни полностью принадлежит домонгольской традиции и является новгородской переработкой принципов смоленской архитектуры. Липненский храм буквально повторяет все основные формы церкви Перынского скита: полопастное покрытие, лопатки по краям фасадов и трехлопастные их завершения, низкая апсида, характерное новгородское пирамидальное расположение окон.(54) Правда, объем церкви на Липне не только крупнее, но и шире. Это изменило не только общий абрис храма, гораздо более монументального, но и расположение окон: сохранив одинарные окна вверху и группу из двух окон в среднем регистре, зодчие на западном фасаде подняли два фланкирующих окна в нижнем регистре так, что они расположены лишь немного ниже двух окон среднего регистра. Общая пирамидальная композиция сохраняется, но ограничивается верхним полем стены. На боковых фасадах боковые окна заменены арочными нишами, здесь группу из двух окон мастера опустили ниже, на уровень боковых окон-ниш, что не только сбивает вертикальный ритм при сравнении фасадов, но и почти уничтожает пирамидальность на боковых фасадах. Напоминанием о расположении нижних боковых окон в Перыни являются небольшие проемы окон в восточных частях боковых фасадов церкви Николы. На восточном же фасаде окна расположены точно так же, как в Перыни, только нижние окна (в дьяконнике и жертвеннике) сделаны не арочными, а щелевидными. Эта щелевидная форма станет характерной для более поздних памятников.
Больший, чем в Перыни, диаметр барабана потребовал большего числа окон: вместо четырех в церкви Перынского скита в церкви Николы — восемь окон. Увеличено количество окон и в апсиде (три вместо двух в Перыни).
В церкви Николы на Липне многие формы восходят непосредственно к церкви Рождества в Перыни, т. е. к домонгольской архитектуре Новгорода в том ее варианте, в котором были сплавлены новгородская традиция XII—начала XIII в. и привнесенная смоленская. Но в церкви Николы есть и формы, которые не объясняются ориентацией мастеров на церковь Перынского скита. Это арочные окна с рамочными нишками, двухуступчатые арочные ниши над входными проемами и, наконец, — бровки с зубчиками над окнами барабана. Все эти формы имеют явно смоленское происхождение: подобные окна, арочные ниши и бровки мы встречаем в церкви Параскевы-Пятницы на Торгу 1207 г.(55) Вполне возможно, что некоторые формы могли быть заимствованы из других смоленских памятников на новгородской почве. Например, аркатура на барабане находит себе отдаленную аналогию в аркатуре барабана церкви Петра и Павла в Смоленске, сооруженной в середине XII в.,(56) — подобные формы могли повторяться и в более поздних памятниках смоленской школы.
Все эти аналогии говорят о том, что в церкви Николы на Липне фасады построены в основном с использованием форм новгородско-смоленской домонгольской архитектуры и в них нет форм, которые указывали бы на какую-то иную традицию внутри русской архитектуры. Исключение составляют крестообразные проемы в боковых нишах, заменяющих окна, а также выложенные из поливного кирпича кресты. Эти детали, по нашему мнению, указывают на Северную Европу, но прямых аналогий мы привести не можем. Аркатура, следующая изгибам трехлопастных фасадов, является несомненно романской, на что указывали почти все исследователи. Но приведенные В. В. Сусловым и П. М. Максимовым аналогии принадлежат далекой от Новгорода и иной по выполнению деталей каменной романской архитектуре XII в. в Западной и Центральной Германии. Эти аналогии слишком далеко отстоят от церкви на Липне и по материалу, и по времени. Нам кажется, что для объяснения романской аркатуры в нашем памятнике следует обратиться к более близкой — и территориально, и по времени — архитектуре Ливонии. Причем наибольшее внимание должно быть уделено кирпичной архитектуре на территории современных Латвии и Южной Эстонии: ведь нахождение сходных форм может объяснить и появление новой техники строительства — из брускового кирпича.
Действительно, в архитектуре Риги XIII в. мы находим кирпичный памятник, в котором щипец украшен почти такой же романской аркатурой, как и трехлопастные завершения церкви Николы на Липне. Это церковь Якоба, сооруженная во второй половине XIII в.: аркатура расположена на восточном щипце основной части храма.(37) Даже если бы церковь Якоба была единичным памятником, мы могли бы рассматривать ее как ближайший источник романской аркатуры церкви Николы на Липне. Однако на территории Ливонии есть еще два памятника, в которых существует подобная форма.
Речь идет прежде всего о расположенной на юге Эстонии церкви в Нью (немецкое название поселения — Нюгген). На восточном щипце прямоугольного хора этого кирпичного храма находится романского стиля аркатура, чрезвычайно близкая к аркатуре церкви Николы на Липне. Исследовавший церковь В. Вага указал на близость аркатур этих памятников и привел несколько прямых аналогий в архитектуре Мекленбурга.(58) В более поздней работе В. Вага, подчеркивая связи архитектуры церкви в Нью с архитектурой Риги и Мекленбурга, датирует ее временем около 1300 г.(59)
Еще одним памятником XIII в. с аналогичной романской формой является собор в Тарту (Дерпт), сильно перестроенный в XV в., но сохранивший части первоначальной декорации. Первоначально собор имел на западном фасаде открытый притвор, на боковых стенах которого сохранились ниши с завершением из средней высокой и двух боковых низких полуциркульных арок. В. Вага отмечает характерность ниш такой формы для романской архитектуры,(60) следует также заметить, что такие ниши в «сжатом» виде повторяют аркатуру церкви на Липне и построек Ливонии.
Мы видим, что прямые аналогии аркатуры церкви на Липне находятся в соседних с Новгородской землей землях Ливонии. Источником романской аркатуры церкви Николы послужила аркатура храмов тесно связанных друг с другом рижской и тартусской школ XIII в., которые не принадлежат полностью романской архитектуре. Стиль этих построек определяют как романо-готический, или переходный.(61) Именно с этим стилем мы и имеем дело при рассмотрении аркатуры церкви Николы на Липне.
В древнерусской архитектуре влияние романского зодчества наиболее наглядно проявилось в белокаменном зодчестве Владимиро-Суздальского княжества XII в.(62) Еще более сильным было влияние романики в белокаменной архитектуре Галицкого княжества.(63) Некоторые формы романской архитектуры проникали и в кирпичную архитектуру Поднепровья XII в.: следует назвать аркатуру Благовещенского собора и собора Елецкого монастыря в Чернигове, уже упомянутую аркатуру церкви Петра и Павла в Смоленске и целый ряд других форм в этих и других постройках.(64) Все эти памятники с признаками влияния романской архитектуры очень далеки от церкви на Липне, и их декорация не могла оказать воздействия на декорацию новгородского храма конца XIII в. (за исключением, может быть, упомянутой аркатуры барабана церкви Петра и Павла в Смоленске).
Появление брускового кирпича относится к 1230 г.: в это время в Киеве с использованием брускового кирпича ремонтируются древние храмы.(65) Это «вторжение» западноевропейской системы кладки также вряд ли повлияло на Новгород: мы видели, что в Новгороде в 1230—1240-е гг. еще употреблялась плинфяная техника кладки. Можно было бы предположить, что появление новой техники кладки в 1292 г. и романо-готической аркатуры связано с влиянием архитектуры Волыни и Черной Руси, где со второй половины XIII в. наблюдается проникновение форм кирпичной западноевропейской архитектуры.(66) Однако исследовавшая памятники этих земель М. В. Малевская связывает технику кладки и формы этих памятников с влиянием архитектуры Польши, хотя и не отрицает возможного влияния северогерманской архитектуры.
На наш взгляд, появление романских элементов в церкви Николы на Липне нельзя связывать с влиянием Волыни или Черной Руси: эти земли испытывали влияние западноевропейской архитектуры, но источник влияния все же был иным — не Ливония, а Польша. Новгород не был связан с Юго-Западной Русью во второй половине XIII в., а с Ливонией у него были самые тесные отношения соседства-вражды, выражавшиеся не только в военных столкновениях, но и в активной торговле. Прямые аналогии в кирпичной архитектуре Ливонии убеждают нас в том, что именно архитектура рижской и тартусской школ повлияла на появление романо-готической декорации и техники в 1292 г. Романо-готические элементы на фасадах церкви Николы на Липне (аркатура, крестообразные окна, керамические кресты) не смогли полностью изменить стиль памятника: новгородско-смоленские формы здесь преобладают. Западноевропейские детали, и прежде всего аркатура, придали фасаду остроту и жесткость, но при этом остались лишь дополнением к вполне самобытной, созданной на русской почве композиции фасадов.
В интерьере церкви Николы мы видим то же смешение новгородских и смоленских форм, которое было характерно для новгородских памятников второго и третьего десятилетий XIII в. Основные формы интерьера прямо заимствованы из церкви Рождества в Перыни, восьмигранные западные столбы, палатки на хорах, полукоробовые своды в восточных угловых компартиментах. Но ориентация мастеров и, возможно, заказчика, архиепископа Климента, на создание более монументального образа (следует учитывать и сразу заданные более крупные размеры) заставила ввести в интерьер формы, которых в церкви Перынского скита не было. Это, прежде всего, «крестообразные» участки западных столбов выше восьмигранных оснований, а также намеченная крестообразность восточных столбов, которые в то же самое время являются торцами необычно удлиненных межалтарных стенок, прорезанных только низкими узкими арками. На западных и восточных столбах лопатки обращены только в сторону западного и восточного рукавов креста и в сторону трансепта, в сторону же боковых нефов у столбов лопаток нет, так что это не полностью крестообразные столбы. Эта крестообразная форма заимствована, по нашему мнению, из памятников смоленской традиции, построенных на новгородской почве (ср. церковь Михаила Архангела на Прусской ул. 1219—1224 гг.). К домонгольским мотивам следует отнести и импосты, отмечающие пяты пониженных подпружных арок на всех столбах.
Созданный мастерами архиепископа Климента интерьер церкви Николы почти полностью принадлежит новгородской архитектуре в редакции 1230-х гг. Некоторые изменения в сторону монументализации и подчеркнутой значительности пространственного креста объясняются условиями заказа и большими размерами, а привнесение «смоленско-новгородских» форм совершенно аналогично привнесению этих же форм на фасады храма. Единственной конструкцией интерьера церкви Николы, которую нельзя объяснить обращением к собственной новгородской традиции, являются сомкнутые своды палаток на хорах в западных угловых компартиментах. П. Н. Максимов связывал эти своды со своеобразными нервюрами со сводами церквей на Готланде. Однако, не отрицая решительно этой аналогии, мы можем предположить, что такие формы являются не очень умелым подражанием крестовым сводам с упрощенными нервюрами, распространенным в постройках рижской и тартусской школ XIII в.(67)
Изучение отдельных форм интерьера и фасадов церкви Николы на Липне приводит к выводу о новгородской природе памятника: храм построен со знанием своей собственной традиции и смоленских форм, привнесенных в архитектуру Новгорода более чем за полстолетие до 1292 г. В архитектуре церкви Николы на Липне «чужими» являются только западноевропейские, романо-готические, формы и размер кирпича. Если размер кирпича можно объяснить привнесением романо-готической техники кладки в бескирпичную каменную кладку (т. е. считать дополнением к сложившейся системе кладки, что доказывают перечисленные выше новгородские и псковские памятники, сооруженные без использования кирпича), то романо-готические формы явно связаны с архитектурной «модой», желанием воспроизвести некоторые наиболее узнаваемые формы активно развивающейся архитектуры соседней Ливонии.
Аркатура фасадов, сомкнутые своды на нервюрах и крестообразные окна церкви Николы в других памятниках новгородской архитектуры не повторяются. Именно поэтому столь откровенные формы переходного стиля в Храме 1292 г. могут быть связаны с условиями заказа. При этом мы далеки от того, чтобы считать церковь Николы на Липне памятником, сооруженным немецким зодчим: уже говорилось о глубокой традиционности памятника, которая не могла быть воспроизведена чужим архитектором. По всей видимости, здесь отразилось восприятие новгородскими зодчими отдельных форм переходного стиля Ливонии и введение этих форм в сложившуюся местную архитектурную систему.
На первый взгляд, ситуация в новгородской архитектуре XIII—первой половины XIV в. противоречит этому предположению: уже шла речь об уникальности отдельных форм церкви Николы на Липне. Построенная почти одновременно с храмом на Липне церковь Федора Стратилата на Щирковой ул. 1292—1294 гг. хотя и сооружена с использованием кирпича того же размера, но типологически принадлежит к совсем иной группе: это поставленный на фундаменты церкви XII в. трехапсидный храм с квадратными столбами и необычно широкими лопатками.(68) В сооруженной новгородским архиепископом Давыдом в 1312—1312 гг. монастырской церкви Николы Белого уже появляются готические формы,(69) в дальнейшем во многом определившие развитие новгородского декора.
Но в Новгородской и Псковской землях все же есть несколько памятников, в которых отразился переходный, романо-готический стиль. Можно назвать церковь Рождества в небольшом новгородском городе Порхове на р. Шелони,(70) изученную нами в 1992 г.: этот сильно перестроенный памятник имеет композицию, непосредственно связанную с церковью Николы на Липне. Церковь в Порхове сложена из местного плитняка без использования кирпича. В результате перестроек XVII—XVIII вв. храм утратил столбы и своды, а также часть первоначального завершения. И все же, несмотря на эти переделки, можно с уверенностью сказать, что это был одноапсидный четырехстолпный одноглавый храм, края фасадов которого были отмечены лопатками, а фасады завершались трехлопастными арками. Низкая апсида храма и лопатки по краям в сочетании с трехлопастным завершением ставят этот памятник в один ряд с храмами в Перыни и на Липне, но чисто каменная кладка позволяет датировать его концом XIII в. Еще два новгородских храма с фасадами без деления на прясла — церкви Успения на Волотовом поле 1352 г. и Михаила Архангела на Сковородке 1355 г. — не имеют и лопаток по краям фасадов и несут на себе отпечаток совсем другого стиля.
Храм Рождества в Порхове не имел аркатуры на трехлопастной кривой, но на его фасадах есть элементы, свидетельствующие о том, что не только композиция церкви на Липне, но и стиль ее декорации имели в новгородской земле определенное распространение. Речь идет о щелевидном окне в среднем уровне северного фасада, помещенном в пятигранную нишу с треугольным верхом, и о композиции из двух пятигранных ниш и одной квадратной, поставленной на ребро над другими, — на западном фасаде. Эти пятигранные ниши с треугольным верхом заимствованы из архитектуры Ливонии XIII в.: подобные ниши есть на западном фасаде церкви в Ридала,(71) в интерьере здания XIII в. в Риге(72) и в церкви Екатерины первой половины XIV в. на о. Муху (Моон).(73) Такую же форму имеют окна церкви Михаила Архангела 1339 г. в Пскове и Никольского собора (около 1341—1349 гг.) в Изборске, находящиеся в русле новгородской архитектуры первой половины XIV в.(74) Таким образом, декорация церкви Рождества Богородицы в Порхове показывает некоторое распространение мотивов переходного стиля в новгородской архитектуре. Кроме того, сам тип фасадов и завершения церкви Николы на Липне имел, оказывается, определенное развитие на рубеже XIII—XIV вв.
Распространение мотивов переходного, романо-готического, стиля должно было бы закончиться с началом принятия готических мотивов, которое впервые фиксируется, как мы уже говорили, в церкви Николы Белого 1312— 1313 гг. Однако формы переходного стиля мы находим еще в двух памятниках первой половины XIV в.: в соборе Рождества Богородицы Снетогорского монастыря под Псковом (1310— 1311 гг.), который воспроизводит типологию собора Мирожского монастыря XII в. и этим продолжает архаизирующую линию, отмеченную нами в церкви Федора Стратилата 1292— 1294 гг. в Новгороде (по верху барабана проходит аркатурный пояс из арочек с треугольным завершением, напоминающих по форме нишки храма в Порхове и ниши храмов Ливонии XIII—XIV вв.). Этот фриз явно имеет романо-готическое происхождение.(75) В качестве источника этого фриза кроме пятигранных ниш можно указать стрельчатую аркатуру, проходящую по верху боковых фасадов среднего нефа церкви Симеона в Валмиере (Вольмаре), строительство которой началось около 1283 г.(76) В этой аркатуре арочки на консолях имеют очень небольшую стрельчатость, а сама аркатура как бы завершает прясла, образованные узкими лопатками.(77) К тому же направлению можно отнести аркатуру с полуциркульными арочками на барабане Никольского собора 1341—1349 гг. в Изборске.(78) По всей видимости, это наиболее поздний памятник переходного стиля в архитектуре Северо-Западной Руси. Памятники Новгорода и Пскова (в частности Троицкий собор) середины XIV в. обнаруживают уже знакомство с готической фасадной декорацией XIV в.
Следует еще раз подчеркнуть, что романо-готические формы не составляют стиля в архитектуре Северо-Западной Руси конца XIII— начала XIV в.: это отдельные декоративные элементы, лишь частично «замещающие» собой собственно новгородские или смоленско-новгородские. Вместе с тем само появление западноевропейских декоративных форм имеет очень большое значение: романо-готические и, позднее, готические формы станут для Новгорода (для Пскова в гораздо меньшей степени) фактором, определяющим направление развития фасадной декорации в сторону наполнения плоскости стены отдельными формами, организованными в орнаментальные композиции. Этот принцип, пришедший в Новгород из довольно провинциальной архитектуры Ливонии, в церкви Николы на Липне проявился впервые. Почти одинаковое отношение к фасадной плоскости и массиву нерасчлененной стены в домонгольской архитектуре Новгорода и в архитектуре Ливонии позволило новгородцам свободно использовать отдельные формы, не меняя тектоники фасада. При этом конструктивного влияния западноевропейской архитектуры мы практически не видим: своды палаток церкви на Липне являются исключением, принятым в единичном памятнике и тут же оставленным мастерами.
Основная же структура храма, его тип продолжали оставаться новгородскими и развивались и в дальнейшем в русле архитектуры византийского мира. Однако, в отличие от архитектуры северо-востока Руси, византийско-русская типологическая основа здесь была декорирована с помощью западноевропейских форм. Тем самым новгородская архитектура в развитии фасадного декора попадает в орбиту европейских стилей, на протяжении XIV— XV вв. следуя нескольким стадиям кирпичной готики. В середине XV в. новгородская кирпичная архитектура оказывает влияние далее на архитектуру Москвы.(79)
Романо-готическая декорация переходного стиля в церкви Николы на Липне 1292 г. означает распространение западноевропейской архитектуры на восток, новую экспансию западных форм в православную архитектуру. Аналогию романским формам церкви Николы на Липне в живописи Новгорода дает икона «Св. Никола» мастера Алексы Петрова, созданная для этого храма в 1294 г. Исследовавшая этот памятник Э. С. Смирнова отмечает романские детали памятника, при этом остающегося в русле новгородской традиции.(80) Романское влияние в живописи северо-запада Руси в XIV в. выделяет и А. А. Рыбаков.(81) Эти влияния в деталях и общем духе подчеркнутой выразительности параллельны распространению романо-готических форм в новгородско-псковской архитектуре конца XIII— первой половины XIV в.
Романо-готический стиль новгородских памятников конца XIII—начала XIV в. в специфической «ливонской» редакции и одновременная ориентация на свою, новгородскую домонгольскую архитектурную традицию позволяют отвергнуть предположение о влиянии архитектуры западнорусских земель на Новгород. Церковь Николы на Липне является, по нашему мнению, продолжением местной традиции, не до конца прервавшейся в середине XIII столетия. Привнесение декоративных мотивов переходного стиля означало смену ориентации в декоре, но не перемену традиции, как не означало смены традиции применение с 1292 г. брускового кирпича.
В связи с этим некоторое распространение в конце XIII в. в Северо-Восточной Руси одноапсидных храмов (церковь Бориса и Глеба в Ростове 1287 г.82 и Успенский собор Отроча монастыря в Твери, который можно связывать с концом XIII в. и в котором прямо в процессе строительства трехапсидный алтарь был заменен на одноапсидный(83)) следует связывать не с влияниями извне, а с распространением новгородской традиции во владимиро-суздальские земли, где и до, и после этого одноапсидный план не был распространен. Если это предположение верно, то архитектуру Новгорода можно рассматривать как источник для возрождения каменного строительства в Северо-восточной Руси, в которой зодчество вскоре вернулось к своей местной традиции.
Примечания:
1. Филимонов Г. Церковь Св. Николая Чудотворца, близ Новгорода: Вопрос о первоначальной форме иконостаса в русских церквах. М., 1859.
2. Макарий, архим. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. М., 1860. Ч. 1. С. 521—531.
3. Суслов В. В. Материалы к истории древней новгородско-псковской архитектуры. СПб., 1888. С. 12—14.
4. Павлинов А. М. История русской архитектуры. М., 1894. С. 104—105. И. Э. Грабарь в своем очерке истории новгородской архитектуры при описании церкви Николы на Липне опирался в основном на работы В. В. Суслова и А. М. Павлинова. См.: История русского искусства. М., 6. г. Т. 1. С. 194—203.
5. Мясоедов В. К. Никола Липный // Сб. Новгородского об-ва любителей древности. Новгород, 1910. Вып. 3. С. 1—14 (отд. пагинация).
6. Некрасов А. И. Великий Новгород и его художественная жизнь. М., 1924. С. 47—50; Он же. Византийское и русское искусство. М., 1924. С. 86—89; Он же. Очерки по истории древнерусского зодчества XI—XVII века. М., 1936. С. 142—144.
7. Романов К. К. Псков, Новгород и Москва в их культурно-художественных взаимоотношениях // Изв. Российской Академии истории материальной культуры. Л., 1925. Т. 4.
8. Дмитриев Ю. Церковь Николы на Липне в Новгороде // Памятники искусства, разрушенные немецкими захватчиками в СССР. М.; Л. 1948. С. 67—75.
9. Карге р М. К. Новгород Великий. М., 1946. С. 51—55; Он же. Новгородское зодчество // ИРИ. М., 1954. Т. 2. С. 46—50 (в этой работе М. К. Каргер уже указывал на церковь Рождества Богородицы в Перыни как на ближайшую аналогию церкви на Липне).
10. Максимов П. Церковь Николы на Липне близ Новгорода // АН. 1952. Вып. 2.
11. Максимов II. Н. Зарубежные связи в архитектуре Новгорода и Пскова XI—начала XVI веков // АН. 1960. Вып. 12. С. 34—36.
12. Гладенко Т. В., Красноречьев Л. Е., Штедёр Г. М., Шуляк Л. М. Архитектура Новгорода в свете последних исследований // Новгород: К 1100-летию города. М., 1964. С. 214—220 (далее — Гладенко и др., 1964).
13. НIЛ. С. 50, 247; Новгородские летописи. СПб., 1879. С. 128, 219; ПСРЛ. Л., 1929. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 592; ПСРЛ. Пг., 1917. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 195. (Мы даем сводные данные, поскольку показания летописей сильно различаются: часть летописей сообщает только о строительстве церквей Апостола Луки и Пантелеймона, НУЛ под 1207 г. говорит только о постройке церкви Луки, а «свершение» церкви Пантелеймона относит к 1208 г., а в Списке Никольского в НIVЛ сказано, что в 1207 г. «заморские купцы» не закончили, а только заложили церковь Параскевы- Пятницы.)
14. Pannonopm П. А. Церковь Пантелеймона в Новгороде // КСИА. Вып. 172: Археология и архитектура. 1982. С. 79—82.
15. Brounoff N. Un nouveau type d'eglise dans la Russie du Nord-Ouest au XII-e siecle // Vetenskaps-Societen i Lund& Arsbok. Lund, 1925. P. 5—37; Гладенко и др., 1964. С. 202—214; Воронин Н. Я., Pannonopm II. А. Зодчество Смоленска XII—XIII вв. Л., 1979. С. 348— 353 (далее — Воронин, Pannonopm, 1979); Седов Вл. В. Об иконографии внутреннего пространства новгородских храмов XIII—начала XVI веков // Иконография архитектуры. М., 1990. С. 103—105 (далее — Седое, 1990).
16. НIЛ. С. 52, 249—250; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 592.
17. НIЛ. С. 57, 258; Новгородские летописи. С. 219; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 593; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 194.
18. Н1Л. С. 59, 260; Новгородские летописи. С. 219; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 593; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 195; ПСРЛ. Т. 16. С. 49; об окончании и освящении храма в 1224 г. см.: Н1Л. С. 63, 267.
19. Булкин В. А. Церковь Михаила Архангела на Прусской улице в Новгороде: К вопросу о развитии башаеобразных композиций в древнерусском зодчестве XI—XIII вв. // Искусство Руси, Византии и Балкан XIII века: Тез. докл. конф. Москва. Сент. 1994. СПб., 1994. С. 49—50.
20. Воронин, Pannonopm, 1979. С. 196—220.
21. Недавно обнаружены остатки собора Борисоглебского монастыря в Торжке, который по технике кладки может быть отнесен к смоленско-полоцкой традиции и датируется авторами исследования рубежом XII— XIII вв.: Малыгин П. Д., Салимое А. М. Исследования Борисоглебского монастыря в Торжке // Археология и история Пскова и Псковской земли. 1989. Псков, 1990. С. 37—39.
22. Н1Л. С. 63, 277; Новгородские летописи. С. 219 (НIIIЛ сообщает еще и о приделе «на полатях»); ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 593; ПСРЛ Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 196; ПСРЛ. Т. 16. С. 49.
23. Н1Л. С. 65, 270; Новгородские летописи. С. 219; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 593; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 199.
24. Церковь Апостола Иакова на Яковлеве ул. несколько раз перестраивалась, но эти перестройки «на старой основе», по всей видимости, все же сохраняли характер древней алтарной части и расположение лопаток. О церкви Апостола Иакова см.: Гусев П. Три новгородские уничтоженные церкви // Вести, археологии и истории. СПб., 1914. Т. 22. С. 83—85; Мясоедов В. Два погибших памятника новгородской старины//Зап. русского археологического об-ва. СПб., 1915. Т. 10. С. 105—107; Седов Вл. В. Церковь Якова на Яковлеве улице // Новгород и Новгородская земля: История и археология. Новгород, 1992. С. 60—64; Item ров Д. А. V. вопросу о времени сооружения некоторых частей церквей Успения на Торгу и Якова на Яковлевой улице // Новгородские древности: Архив архитектуры. М., 1993. Вып. 5. С. 133—139.
25. Н1Л. С. 72, 282; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 594; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 207.
26. Гусева О. Г., Иоаннисян О. М., Стеценко Н. К. Исследование Никольского собора в Старой Ладоге // КСИА. Вып. 172: Археология и архитектура. С. 70— 74.
27. Кацнелъсон Р. Древняя церковь в Перынском скиту близ Новгорода // АН. 1952. Вып. 2. С. 69—85.
28. Воронин, Pannonopm, 1979. С. 274—279, 300— 329. Pannonopm П. А. Киевское зодчество рубежа XII и XIII вв. // Литература и искусство в системе культуры. М., 1988. С. 272—281; Воронин, Pannonopm, 1979. С. 363—365 (о церкви на Вознесенском спуске); Харламов В. А. Исследования каменной монументальной архитектуры Киева Х—XIII вв. // Археологические исследования Киева: 1978—1983. Киев, 1984. С. 118— 200 (о соборе Гнилецкого монастыря).
30. Кацнелъсон Р. А. К вопросу о взаимоотношениях архитектуры восточных и южных славян и Византии // ВВ. 1957. Т. 12.
31. Седов, 1990. С. 108.
32. О возможности использования термина «двухколонный храм» для новгородской архитектуры см.: Седов, 1990. С. 106—109.
33. Воронин, Pannonopm, 1979. С. 228—238, 382, 394—395; Седов Вл. В. Тема колонны в древнерусской архитектуре Xll—XIII вв. // Архитектура мира. М., 1994. Вып. 3. С. 34—35.
34. Pannonopm П. А.. Штендер Г. М. Спасская церковь Ефросиньева монастыря в Полоцке // ПКНО, 1979. Л., 1980. С. 459—468; Pannonopm П. А. Русская архитектура X—XIII вв. Л., 1982. С. 96—98.
35. Воронин, Pannonopm, 1979. С. 64—90.
36. Штендер Г. М. Архитектура Новгородской земли XI—XIII веков: Автореф. дис. ... канд. архитектуры. Л., 1984. С. 14.
37. Н1Л. С. 83, 311; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 597; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 208.
38. ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 231; ПСРЛ. Т. 16. С. 55.
39. Штендер Г. М. К вопросу о галереях Софии Новгородской (по материалам археологического исследования северо-западной части здания) // Реставрация и исследования памятников культуры. М., 1982. Вып. 2. С. 14, 17.
40. Воронин И. Н. Архитектура // Очерки русской культуры XIII—XIV веков. Ч. 2: Духовная культура. М., 1970. С. 235.
41. ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 599; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 231.
42. ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 232.
43. Кирпичников А. Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л., 1984. С. 150—179.
44. Стена Довмонта в Пскове обнаружена в 1992 г., исследователи датируют эту стену, сложенную из плитняка на растворе, 1270-ми гг.: Ершова Т. Е; Колосва И. О; Лабутина В. R. Исследования у Приказной палаты в Пскове (1992 г.): Вопросы стратиграфии // Археология и история Пскова и Псковской земли. 1993. Псков, 1994. С. 18—19; о стене 1309 г. см.: Лабутина И. К. Историческая топография Пскова в XIV—XV вв. М., 1985. С. 40—44; о соборе Снетогорского монастыря и постройках середины XIV в. в Пскове и Изборске см.: Седов Вл. В. Псковская архитектура XIV—XV вв. М., 1992. С. 37—65 (далее — Седов, 1992); Комеч A. Id. Каменная летопись Пскова XII—начала XVI в. М., 1993. С. 69—98 (далее — Комеч, 1993).
45. Об Орешке и храмах в Яме и Порхове см.: Кирпичников А. II. Каменные крепости Новгородской земли. Л.. 1984. С. 92—118 (Орешек), 207—209 (церковь в Яме), 241—248 (церковь Николы в Порхове); о стене 1331—1334 гг. Новгородского Детинца см: Алешковскии М. X. Новгородский детинец в 1044— 1430 гг. //АН. 1962. Вып. 14. С. 21. Рис. 16; о стене 1335 г. на Торговой стороне см.: Арцихоский А. В. Раскопки на Славне в Новгороде // МИА. 1949. Вып. 11. С. 135.
46. НIЛ. С. 327; Новгородские летописи. С. 221; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 600; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 235; ПСРЛ. Т. 16. С. 56.
47. НIЛ. С. 328; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 600; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 236; ПСРЛ. Т. 16. С. 56.
48. НIЛ. С. 328; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 236; ПСРЛ. Т. 16. С. 56.
49. НIЛ. С. 328; Новгородские летописи. С. 221; ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Вып. 3. С. 601.
50. НIЛ. С. 91, 330, 331; Новгородские летописи. С. 222; ПСРЛ. Т. 4, ч. 2. Вып. 1. С. 238.
51. Салимов А. М. К вопросу о строительстве в Твери, Ростове и Новгороде в последней четверти XIII в. // Памятники истории и культуры Верхнего Поволжья. Горький, 1990. С. 167—177.
52. Иоаннисян О. М. О возобновлении монументального строительства на Руси после монгольского нашествия (строительство в Пскове, Твери и Ростове во второй половине 13 в.) // Древний Псков: Исследования средневекового города. СПб., 1994. С. 80—82.
53. Иоаннисян О. М. Основные тенденции развития древнерусского зодчества в XIII в. // Искусство Руси, Византии и Балкан XIII века. С. 21—24.
54. О традиционности расположения окон на фасадах Перыни см.: Комеч А. И. Композиция фасадов новгородских церквей XII—XIII вв. // ДРИ: Художественная культура Х—первой половины XIII в. М., 1988. С. 111.
55. Гладенко и др., 1964. С. 202—214; Воронин, Pannonopm, 1979. С. 348—353.
56. Воронин, Pannonopm, 1979. С. 72—73.
57. Вага В. Проблемы пространственной формы в средневековой архитектуре Латвии и Эстонии // Учен. зап. Тартусского гос. ун-та. Тарту, 1960. Вып. 86. С. 8—12 (далее — Вага, 1960); Бирзениек А. Латвия // Всеобщая история архитектуры. Л.; М., 1966. Т. 4. С. 624.
58. Вага, 1960. С. 29—32.
59. Вага В. Памятники архитектуры Эстонии. Л., 1980. С. 45—46, (далее — Вага, 1980).
60. Вага, 1960. С. 67—75; Вага, 1980. С. 38—40.
61. Вага, 1960. С. 5—9; Вага, 1980. С. 10.
62. Воронин II. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV веков. М., 1961. Т. 1. С. 329—340.
63. Иоаннисян О. М. Основные этапы развития Галицкого зодчества // ДРИ: Художественная культура Х—первой половины XIII в. С. 41—58; Он же. Древнерусское зодчество и романская архитектура // V Междунар. конгр. славянской археологии: Тез. докл. сов. делегации. М., 1985. С. 152—153.
64. Иоаннисян О. М. Древнерусское зодчество и романская архитектура // Тр. V Междунар. конгр. славянской археологии. М., 1987. Т. 3. С. 109—116.
65. Там же. С. 116.
66. Малеиская М. В. Зодчество западнорусских земель второй половины XIII—XIV вв. // IV Междунар. конгр. славянской археологии: Тез. докл. советской делегации. М., 1980. С. 96—98; Она же. Романо-готические элементы в архитектуре Западной Руси второй половины XIII—XIV вв. // V Междунар. конгр. славянской археологии: Тез. докл. сов. делегации. М., 1985. С. 157.
67. Вага, 1960. С. 10, 14, 17, 29.
68. Штендер Г. М. О ранних Федоровских храмах Новгорода//ПКНО, 1977. М., 1977. С. 435—444.
69. Он же. Исследования и реставрация церкви Николы Белого в Новгороде // Реставрация и архитектурная археология: Новые материалы и исследования. М., 1991. С. 89—109.
70. По архитектуре церкви Рождества Богородицы в Порхове и новгородской архитектуре на Шелони нами готовится отдельное исследование. Фотографии храма опубликованы Б. С. Скобельцыным, который датировал памятник XV в.: Земля Псковская. Л., 1972. Ил. 95— 96. С. 188 (текст).
71. Раам В. Архитектурные памятники Эстонии. Л., 1974. С. 153; Вага, 1980. С. 29.
72. Caune A. Riga zem Rigas. Riga, 1985. S. 74—79.
73. Вага, 1980. С. 33.
74. Седов, 1992. С. 45, 49, 55, 167.
75. Там же. С. 42—44. А. И. Комеч также считает аркатуру собора романо-готической: Комеч, 1993. С. 79.
76. Вага, 1960. С. 17—21.
77. Arhitekturas piemineklis Valmieras Simana baznica. Valmiera, 1984. S. 1—3.
78. Седов, 1992. С. 58.
79. Выголов В. II. Архитектура Московской Руси середины XV века. М., 1988. С. 222—223.
80. Смирнова Э. С. Икона Николы 1294 года мастера Алексы Петрова // ДРИ: Зарубежные связи. М., 1975. С. 81—105.
81. Рыбаков А. А. Икона «Богоматерь на престоле» с предстоящими Николой и Климентом XIV в. из Вологодского музея: (К вопросу о романских реминисценциях в живописи Северной Руси XIII—XIV вв.) // Литература и искусство в системе культуры. М., 1988. С. 288—303.
82. Иоаннисян О. М., Зыков П. Л., Леонтъев А. Е., Торшин Е. Н. Архитектурно-археологические исследования памятников древнерусского зодчества в Ростове Великом // Сообщ. Ростовск. музея. Ростов, 1994. Вып. 4. С. 189—201.
83. Булкин В. А., Иоаннисян О. М., Салимов А. М. Успенский собор Отроча монастыря по археологическим данным: (Предварительные итоги) // Памятники железного века и средневековья на Верхней Волге и Верхнем Подвинье. Калинин, 1989. С. 97—107. А. М. Салимов выдвинул предположение о воздействии архитектуры Успенского собора на новгородскую архитектуру середины XIV в. См.: Салимов А. М. К проблеме архитектурных взаимосвязей Новгорода и Твери в XIV в. // Города Верхней Руси: Истоки и становление. Торопец, 1990. С. 109—119. С этим мы полностью не согласны и предполагаем обратное влияние Новгорода на Тверь, тем более что оно наблюдается в Твери в XV в. См.: Седов Вл. В. Черты архитектуры Северо-Западной Руси в церкви Рождества Богородицы в Городне // Новгородские древности. М., 1993. С. 62—69.