Я много лет работал в небольшом институте теории и истории архитектуры, расположенном в здании музея архитектуры, что на углу Воздвиженки и Старо-Ваганьковского переулка (тогда это были, соответственно, - проспект Калинина и улица Маркса-Энгельса).  Нельзя не заметить, что в диспропорции названия этой крохотной улочки и символической значимости имен основоположников научного коммунизма есть некоторая ирония истории. Эта ирония сквозит и во многом другом, что связано с этим участком Москвы, в двух шагах от Кремля, Кутафьей башней, старым зданием Московского университета на Моховой, манежем, в котором лошадок сменили произведения изобразительного искусства, с неясным пока общим художественным итогом этой смены, и многими другими феноменами, историческими памятниками и сооружениями о которых чуть дальше.
 Сейчас Манежная площадь, на которую выходит и здание Библиотеки, обустроена Лужковым и Церетели в духе недорогих курортных мест, состязающихся с Версалем, о чем мы уж говорить лучше не станем. Работая в этом небольшом и небогатом институте, сотрудники часто проводили рабочее время  в залах самой Библиотеки Ленина. Главным препятствием для тех, кто имел туда пропуск  (а для этого надо было иметь специальное разрешение или ученую степень) был гардероб, очереди в который в зимнее время съедали половину рабочего дня. Мы это препятствие обходили, раздеваясь в своем институте, и перебегая в здание библиотеки по улице. В последующей истории, в 80 е годы, нашим работникам пришлось участвовать и в совсем неблагодарном деле – партийные и  советские органы мобилизовывали нас на строительство станции метро «Боровицкая», располагавшейся под зданием Румянцевского музея, с которого началась Библиотека Ленина и которое по сей день входит в ее состав.  Станцию построили, но при этом повредили способность грунта и здание Румянцевского музея, бывшего библиотекой  в 18 веке и сохранившего некоторые читальные залы и хранилища рукописей по сей день, так называемого Дома Пашкова, который единодушно считают величайшим шедевром Василия Баженова, стало трещать по швам. Сейчас разрушение здания приостановлено, но оно все еще находится под угрозой .
Для меня эта библитека, в просторечии называвшаяся «Ленинкой», ( милое слово, что то вроде каменки ( буржуйки) или мазанки – то есть печки или  хижины) стала столь привычным местом работы  - как научной, так и физической, что я уже перестал замечать ее архитектуру.
Название «Ленинка» прочно прижилось к этой библиотеке, так что ее новое имя РГБ – Российская Государственная Библиотека ( напоминающее  КГБ)  воспринимается как чужое, равно как и памятник Достоевскому, который не попав в библиотеку, устроился в какой-то странной позе  у входа наподобие вахтера. Как ни банально было в те времена именоваться чем-то ленинским, как раз библиотеке это шло, как и имя Салтыкова-Щедрина для питерской публички. Книжные хранилища освещались каким-никаким, но все же человеческим символом.
Имя  Ленина в 30 годы и позднее во время советской власти, использорвалось где только возможно, но в особености оно прижилось ко многим библиотекам и хотя Ленин своих книжных коллекций книгохранилищам  не передавал, ( правда в Библиотеку попал его письменный стол и стул, что тоже не мало)  большинство библиотек на просторах родины чудесной носили тогда Имя Ленина. То, что Библиотека Ленина могла по ошибке быть принята за собрание книг самого Ленина, - фантазия,  которая  усиливалась предысторией библиотеки и ее имени. Ведь до 1917 года называлась она Библиотекой Румянцовского музея, так как в ней располагалась коллекция книг, рукописей и картин графа Румянцева. Решение о переводе этой коллекции из Санкт-Петербурга в Москву было принято тогда, когда самого графа уже не было в живых, а именно в знаменательный для истории России 1861 год, но все же собственность колекции корреспондировала с именем музея. Коллекция была размещена в Пашковом доме, который по проекту Баженова выстроил себе не кто нибудь, а внук денщика Петра Великого, что говорит о демократических корнях российской аристократии.Эти демократические реминисценции были усилены жестом правительства, даровавшего Москве петербургскую коллекцию Румянцева именно в год осовобождения крепостных крестьян.
Сам Пашков дом находится на вершине Ваганьковского холма ( не путать с Ваганьковским кладбищем, расположеным совсем в другом месте). Это придает трехэтажному дворцу доминирующее положение в гордской среде, отчего, как рассказывают, отца будущей жены Николая 1 в 1818 году повели на бельведер здания, дабы позволить ему осмотреть печальную картину послепожарной Москвы. Тогда еще он был деревянным и украшался скульптурой Минервы, богини мудрости и знания. Фридрих  Вильгельм Ш, чуть не плача,  воскликнул – «вот она, наша спасительница», имея в виду поражение Наполеона, которому ему пришлось уступить половину Пруссии. Однако идеи Просвещения, которые нес Наполеон на восток все же одержали победу и здесь, и самый музей как и выросшая в 30\-40\-60\ годах рядом с ним огромная новая Библиотека могут считаться некоторой подводной компенсацией поражения Наполеона, пусть не в успехах завоевания его империи, зато в успехах того самого Просвещения, которое, несомненно, было дочерью вскормившего его Просветительства. И не случайно, что нарком соответствующего министерства, А.В. Луначарский как раз  и подписывал декреты, передававшие в библиотеку все новые собрания книг и рукописей.
Правда начались пожертвования материалов в фонды библиотеки сразу же после исторического решения о перенесении в Москву Румянцевской коллекции. Сюда попали замечательные фонды Солдатенкова и многие другие.
Строилось основное здание библиотеки с 30х по 60е годы, но главный корпус с читальными залами, к которому ведет любимая нашей архитектурой необычайно широкая и столь же скользкая в зимнее время лестница, был открыт в 1941 году, как раз накануне новых больших битв России, теперь уже не против Франции, а скорее за нее, против Германии..
Строительство продолжалось до 1960 года, а позднее, когда фонды библиотеки уже в ней не помещались, началась эвакуация их за пределы Москвы и  залы периодики переместились в Химки.
Случайно возникшие французские исторические ассоциации однако оказались неожиданно поддержаны и самим  видом новых зданий Библиотеки, построенных по проекту архитекторов  В.Щуко и  В.Гельфрейха. Проектирвоание библиотеки началось в 30 годы, в период перехода от конструктивизма к сталинскому классицизму. Здание библиотеки не вписывается ни в тот, ни в другой стиль и исследователи, за неимением лучшего, отностят его к стилю Ар-Деко, с которым у него и впрямь есть много общего. Хотя, если считать вместе с Г.Ревзиным. что стиль Ар-Деко есть прежде всего гедонистическое прославление богатства или роскоши, то применить этот термин к библиотеке будет не так уж и легко. Конечно в библиотеке нет ощущения какой-то особой бедности и военно-коммунистической экономии, но все же видеть в нем безумное опьянение роскошью тоже нет никаких оснований. В нем есть радость жизни, но в этой радости нет ничего высокомерного. Библиотека – что бы о ней ни говорили – свидетельствует о демократических веяниях тех самых тридцатых годов, которые в России и Германии начались славно, а кончились плачевно, отбив у наших граждан привычку думать о демократии и социализме в розовых тонах.
Тем не менее сама библиотека и снаружи и изнутри несет в себе некий праздничный демокоратический привкус.
Строилась она одновременно со знаменитой международной промышленной выставкой в Приже, где архитекторы возвели комплекс сооружений по оси моста, ведущего к Эйфелевой башне. Прямо перед мостом тогда были выстроены друг против друга два самых монументальных павильона выставки – СССР и Германии. Автором немецкого павильона был знаменитый любимец Гитлера Альберт Шпеер и скульптор , авторами советского Борис Иофан  и  Вера Мухина, установившая на ступенчатом заднии советского павильона свою знаменитую скульптурную композицию Рабочий и Колхозница, долгое время украашавшую площадь сбоку от входа на ВДНХ. Поскольку идея этого монумента принадлежала все же Иофану, остается только удивляться, как смогла она войти в советский Пантеон без проблем. Ведь прототипом ее была скульптурная композиция тираноубийц Гармодия и Аристогитона, что едва ли пришлось бы по душе товарищу Сталину, даже если сам он тираном себя не считал. Скорее всего, ему могла импонировать идея превращения тираноубийц в образцовую семью стахановцев, готовых жать и ковать во имя его утопии.
В противоположном конце главной оси парижского выставочного комплекса был раположен Дворец Шайо, выстроеннный на месте старого дворца Трокадеро. Вот этот  дворец, раскинувшийся по сторона холма и в котором сейчас действует несколько музеев и хочется сблизить с архитектурой Щуко и Гельфрейха, так как оба комплекса покрываются понятием Ар-Деко, стиля, сочетавшего новые технические матералы и формы и старые, классические композиционные идеи с необычной свободой и легкостью. Нечто подобное в то же время строили и в США, где главный небоскреб Мангхэттена Эмпайр Стэйт билдинг считается именно шедевром Ар-Деко. Можно заметить, что он относится к разрушенному ВТЦ Ямасаки как Библиотека Ленина к посохинским зданиям Нового Арбата. Первое- выдающаяся архитектура. Второе - материализация голой схемы-символа.

Здание библиотеки 40х годов непредсказумым образом поддержало и тему Пашкова Дома. Оно также как старый дворцовый корпус открыто городу. Но если Пашков дом смотрит на Кремль и замоскворечье с ваганьковского холма, оказываясь как бы за чертой города, то угловой вход в новый корпус библиотеки втягивает пространство города внутрь, заглатывает горожанина, соблазняет его таинственными сокровищами культуры. Да, конечно, не все помещения библиотеки так просторны как двухсветный  главный читальный зал,  или как двухэтажный вестибюль с каталогами, но тема широкой лестницы вводит в здание как во дворец и обещает читателю путешествие в мир знаний.
Тем самым  сходство дворца Шайо, Эмпайр стейт билдинга и Библиотеки обнаруживается именно в этой паноптичности зрения и созерцания. Это урбанистическая тема полета, подъема и в какой-то степени – ускользания, исчезания. Здание библиотеки Ленина хоть и причисляется к шедеврам сталинской архитектуры, по духу сталинскому ощущению города противоположна. Протитип сталинской архитектуры  пирамида, столп, вавилонская башня средь чиста поля. Здесь, наоборот, здание вырастает из среды и ведет человека в пещеру и лабиринт, поначалу открываясь ему приветливой колоннадой и двориком – кортиле, соединяющем в себе приветливость с некоторой торжественностью крематория. Да, это, конечно противоречивые мотивы. Но знание принадлежит загробному миру, а в сталинское время и вовсе становится катакомбной сферой. Поэтому приветливость входа и парадность дворцовой лестницы становятся маской, за которой секретные сведения. Фонды библиотеки чистятся от всех идеологических зараз, книги становятся недоступными, уничтожаются или  отправляются в спецхран,  а чаще -  просто не читаются. Кажется, статистика говорит о том, что из десяти с лишним миллионов единиц хранения читатели за всю историю библиотеки не востребовали и двух процентов. Рядовой читатель берет тут газеты и те книги, которые можно найти в любом киоске. Но есть и избранные, которые открывают в фондах сокровища, неведомые даже самим хранителям. И вот архитектура этого здания каким-то образом унаследовала от румянцевского музея эту двойственность, она распахивает широкие  ворота, в которые входят немногие.
Здесь в румянцовском музее некогда работал архивариусом и библиотекарем занаменитый философ Николай Федоров, незаконный сын князя Гагарина, автор уникального утопического проекта воскрешения мертвых отцов. Трудно найти более точный символ библиотеки, ведь как ни крути а подавляющее большинство авторов книг – отцы. Она даже в большей степени, чем музей, представляет нечто вроде спиритического сеанса, беседы с мертвыми, чьи голоса продолжают звучать и говорить.
Эта  устремленность библиотеки из пространства города во время истории оказывается и сегодня мощнейшим средовым и архитектрным символом, во много раз превосходя символику нелепых «книг» Нового Арбата.
Пусть само здание и не шедевр архитектуры, в среде Москвы оно занимает уникальное место. Игрой и иронией случая тут, напротив библиотеки, в начале Воздвиженки  в советское время располагалась Больница ЦК, где воскрешали к жизни давно изживших себя политически геронтократов Политбюро, а истлевшие в своих могилах авторы книг из библиотеки продолжали вещать истины, этим геронтократам неведомые. Впрочем, не все так, и вот анекдотический факт из жизни советского периода. В принципе ограниченные стеллажи книгохранилища библиотеки постоянно заполнялись своего рода священной  макулатурой, неисчислимыми изданиями полного собрания речей членов плитбюро и генсеков. Их без конца переводили на все языки мира и аккуратно складывали на полки библиотеки, хотя их никто никогда не читал и едва ли станет читать в обозримом будущем. Так что, лечившиеся в Больнице ЦК советские лидеры и физически и духовно выпадали из жизни по соседству. Все эти факты составляют как бы систему гротескных черт истории, во главе которых стоит поместить тело Ленина в Мавзолее, еще одном и, может быть, даже самом выдающемся памятнике Ар-Деко, тело, которое еженедельно моют в ванной и переодевают. Но толпа любопытсвующих насчет трупа и очередь читателей библиотки никогда не сливались в один поток. Каждый из них тек в противоположном направлении.
В известном, смысле, тем не менее, Ленина-Сталина можно считать продолжателем Наполеона. Он продолжал дело Просвещения и той же Революции, которая не только объявила культ Разума и Знания, но и поставила Бонапарта во главе империи и придала самой империи новый и весьма агрессивный характер. Нечто подобное произошло и с Лениным-Сталиным. Культ Разума и Знания – которое есть Сила, и в советской империи проявил тенденции к глобальной экспансии.  Ленинская библиотека в этом отношении дает символ обратного движения. Библиотека ведь не столько символ экспансии по пространству нашей планеты, сколько символ втягивания этого пространства в свои глубины, освоения этого пространства не оружием, а сознанием.
Рабочий и колхозница Мухиной не появились на крыше здания библиотеки, так как к тому времени сам Ленин уже претендовал вскарабкаться на самый высокий в мире небоскреб Дворца Советов на месте взорванного храма Христа Спасителя, неподалеку от Библиотеки напротив музея изобразительных искусств имени Пушкина. Пушкин имеет отношение к истории изобразительного искусства, более косвенное чем Ленин к библиотке, все таки, если Ленин и не завещал ей своей коллекции, то несомненно был фанатичным читателем. При всем при том, статуи подлинного божества эпохи, Иосифа Виссарионовича Сталина в Москве так и не появилось. В этом парадоксальном факте должно быть заключен какой-то метаисторический смысл, как и в неудаче строительства Дворца Советов. И хотя формула «Сталин- это Ленин сегодня» позволяла Сталину рассматривать статую Ленина на здании Дворца советов как собственную, а имя Ленина в Библиотеке тоже как собственное, что-то все таки тут не сходилось.
Здание Дворца Советов задумывалось и начинало строиться еще в тридцатые годы, открывая эпоху сталинского ампира. В какой-то мере авторство Иофана тут оказалось продолжением его же павильона на парижской выставке. Вновь само здание превращалось в гигантский постамент под скульптурой. На сей раз ваятелем стал Дмитрий Меркуров, племянник Георгия Ивановича Гурджиева, мистика и оккультного учителя, к тому времени уже прочно обосновавшегося в Фонтенбло.
Говорили, что в голове 80-метровой статуи Ленина, которой увенчивалось здание Дворца, будет не то библиотека, не то кабинет Сталина. Так или иначе великий читатель возносился под облака. Это, в какой-то мере, возможно и подкосило замысел. В зимние дни почти вся фигура, или во всяком случае ее верхняя часть должна была бы скрываться в облаках. В отличие от «облака в штанах», штаны вождя мировой революции высовывающиеся из облака не только не усиливали мифологического и религиозного звучания монумента, но самым неопровержимым образом его разоблачали. Предлагали противостоять стихии мощными вентиляторами, которые в этом месте всегда бы облака разгоняли, и прожекторами по ночам подсвечивать статую снизу. Но тут возникал образ вулкана, из жерла которого вздымалась бы фигура книголюба и человеколюбца, приобретая некие нежелательные инфернальные черты.
Сталин, вслед за Федоровым изобрел идею Мавзолея, настаивая если не на воскрешении, то во всяком случае на нетленности телесного бытия отцов, в данном случае это существительное применяется в переносном смысле, так как Ленин был бездетным, хотя Сталин и создавал свой образ как образ некоего архаического инцестуального потомка-брата, рожденного Лениным, как Минерва Зевсом – прямо из головы вождя.
Рождение из головы, вообще смысл итнтеллектуального рождения. И тесно связано с идеей знания и книги. Книгохранилище не есть крематорий, но в качестве хранилища, оно несмненно, принадлежит к типолгии кладбищ. Чтение, как и размышления не есть жизнь в полном смысле слова, это состояния некоторого транса, погруженности в прошлое, выключенности из бытия. В этом отношении Библиотека имени Ленина как и его мавзолей, стоящий буквально рядом, говорили о какой-то разорванность сплошного бытия, каких то щелях или складках этого бытия, куда можно на время ускользнуть, спрятаться, схорониться.
В то же время посещение трупа Ленина и углубление в исторические предания дают образец взаимодополнительных культов приобщения к времени и авторитету. Первый – бессловесное созерцание,  второй насыщенный оживающими словами диалог. Это убегание из пространства городской среды во время памятников и памяти, забвения и воспоминаний, то есть время ритуала.
Библиотека имен Ленина была местом такого ритуала, это было, как и Дворец Советов,  ритуальное здание и, обретая его в самом центре города,  стремящегося прочь от прошлого, устремленного к будущему, оно  свидетельствовало о том, что и будущее, и прошлое уводят человека от жизни,  на чем их сходство, впрочем, не кончается, а только начинается.
И тут то мы и получаем возможность увидеть особый смысл архитектуры Ар-Деко, суть которого далеко не только в том, что в нем савозит порой наслаждение богатством, таковое встречалось и в других стилях. А в том, что в нем мы видим точку равновесия между прошлым и будущим, еще или уже не влекущими человека ни в утопию будущего, ни в утопию прошлого, позволяющую ему, человеку, играть обеими песрпективами и прячась от настоящего в воспоминаниях или фантазиях, не становиться их беззащитной жертвой. Библиотека Ленина остается в истории России и русской архитектуры одним из памятников такого счастливого, хотя и крайне недолгого равновесия.