Цели и задачи сталинской индустриализации до сих пор представляются весьма туманными. С одной стороны вроде бы ясно, что ничего хорошего населению они не сулили. С другой стороны, по-прежнему даже среди историков популярна неотчетливая мысль о том, что рано или поздно индустриализация должна была привести какую-то пользу. Хотя какую и кому –  это, как правило, остается за скобками.

На самом деле из планов первой пятилетки вполне отчетливо вытекало, что резкое ухудшение качества жизни населения было непременным условием ее, пятилетки, выполнения. Из чего следует, что рост благосостояния населения в цели индустриализации не входил. Особенно очевидно это на примере планового и реального жилищного строительства времен первой пятилетки.

По публикациям конца 20-х – начала 30-х годов еще можно составить на этот счет более или менее ясную картину, несмотря на начавшиеся уже попытки тогдашних советских статистиков ее размыть, извратить и  замутить.

Любопытные данные по статистике жилищного строительства первой пятилетки можно найти в книжке инженера Н. Стамо «Индустриализация жилищного строительства», выпущенной в 1935 г.. Фактически, написана она в 1933 г., так как сдана в набор в марте 1934 г. и отражает ситуацию сложившуюся сразу после окончания первой пятилетки в декабре 1932 г.  

Вот несколько таблиц из книги Стамо ^[1] (см. Таблица 1, Таблица 2, Таблица 3). Данные этих таблиц не вполне соответствуют прочим тогдашним публикациям по итогам первой пятилетки, но анализ расхождений (сам по себе в принципе интересный) в данном случае в наши задачи не входит.

Итак, по оптимальному плану первой пятилетки, утвержденному в качестве основного и единственного в 1929 г., жилой фонд в городах должен был вырасти с 147,48 млн. м2 до 175,92 млн. м2, то есть, на 28, 44 млн. м2.

Население за это же время должно было вырасти на 5,1 млн. человек. На каждого нового городского жителя таким образом должно было быть выстроено 5,8 м2 жилплощади. Душевая норма жилплощади  росла по плану с 5,33 м2 до 5,73 м2.

План пятилетки, принятый в 1929 г. еще до введения сталинского плана «ускоренной индустриализации», уже был искусственно раздут и фактически не рассчитан на выполнение, во всяком случае, в области роста социальных благ. Предыдущие планы пятилетки, делавшиеся в ВСНХ и Госплане в 1926-1927 гг.  и исходившие из продолжения НЭП, то есть, из более или менее сбалансированного и взаимоувязанного роста сельского хозяйства и промышленности, предполагали гораздо более осторожные показатели роста жилстроительства. В них было заложено незначительное снижение душевой нормы к концу первой пятилетки и переход к ее росту только во второй пятилетке.   

По данным из Таблицы 1 реально было построено 28,2 млн. м2 городского жилья (включая незавершенное строительство). Городское население при этом выросло с 26,314 млн. чел. в 1926 г. до 36, 702 млн. чел. в 1932 г. – всего на 10,4 млн. человек. Тут надо уточнить, что городским считалось все не сельское население, то есть жители городов и заводских поселков, городами не считавшихся.  

Городской жилой фонд на 1 января 1933 г. составил 189,87 млн.м2 (на 7,93% больше запроектированного). ^[2] Таким образом, душевая норма в целом по городам СССР составила в конце пятилетки 5,1 м2. Но при этом на каждого нового городского жителя реально (по официальным данным!) было построено 2,7 м2 жилья, а фактически еще меньше.
  
Согласно Таблице 1 максимум жилой площади за пятилетку (12 млн. м2) было построено в 1932 г. Можно предположить, что практически во всех данных такого рода очень велик процент туфты (приписок). Очень маловероятно, что в 1932 г. было построено жилья почти вдвое больше, чем в 1930 или 1931 гг. Скорее всего это результат лихорадочных приписок, требовавшиеся  для  отчетов о выполнении пятилетки. Но даже они рисуют ужасающую картину.

1932 г. – это пик гуманитарной катастрофы в стране, массовый голод, унесший миллионы жизней (в первую очередь – в деревне). Массовое жилое строительство этого времени – бараки, которые даже по советским санитарным нормам жильем не считались. По нашим прикидкам (на основе строительства 1930-31 г. в Магнитогорске) только где-то около 10% построенной площади подпадало под понятие жилья. Это были либо квартиры, либо общежития, достаточно утепленные, обеспеченные водой и канализацией. На этой площади могло быть расселено около 2-4% населения, руководящие кадры заводов и советская партийная и военная администрация.

Эти 10% в свою очередь отражали сложную иерархию внутри правящего в СССР слоя – от простых общежитий для низовых руководящих кадров до роскошных вилл заводского начальства с комнатами для прислуги и ухоженными садами. 

Все остальное новое строительство называлось «временным», но планов его замены на «постоянное»  не существовало вплоть до начала хрущевских реформ.

Данные по отдельным областям, приведенные Н. Стамо выглядят так: 

«…в Ивановском промкомбинате — 4,70 м2, в Саратове — 4,44, на Урале — 3,15 и наконец в Кузбассе и Магнитогорске — 2,5- 2(?) ^[3] м2 на человека». ^[4] Согласно более поздней публикации в Магнитогорске  в 1933 г. на человека приходилось в 1933 г. 1,6 м2 на человека. ^[5]

Видимо, последняя цифра соответствует реальному положению дел в новых промышленных районах. Магнитогорск характерен тем, что строился на пустом месте, поэтому его статистика отражает ситуацию в любом новопостроенном рабочем поселке. В старых городах, где к началу индустриализации уже имелся некий жилой фонд, происходило постоянное уплотнение. Жилищная катастрофа была растянута во времени, а общие данные о средней душевой норме не отражали реальное положение с жильем строителей и рабочих объектов первой пятилетки. В городах-новостройках уплотнять было нечего, поэтому катастрофа возникала сразу и в крайне резкой форме. 

Данные по Кузбассу, приведенные в статье Я. Харита «Кузбасс в третьей и четвертой пятилетке» ^[6] за 1932 г. дают практически ту же самую картину:

«Весь жилфонд, предоставляемый рабочим за счет Кузбассугля составлял на 1 января 1931 г. 158 тыс. кв. м. Это обеспечивало 36 проц. трудящихся (16 тыс. чел.), средней жилплощадью 3,3 кв. м на живущего. По отдельным рудникам на 1 января 1931 г. норма была следующая:

Районы	Процент обеспечения квартирами	Жилплощадь на живущего в кв. м
Прокопьевский	27,8	3,5
Ленинский	29	3,9
Кемеровский	57,3	3,2
Анжеро-Судженский	38,3	2,8
Хакасский	64,8	2,1
Кузбассуголь	35,9	3,3

По плану на 1931 г. намечено было построить по линии Кузбасс-угля 365 тыс. кв. м стандартной жилплощади и 127,6 тыс. нестандартной. Это обеспечивало бы всех трудящихся средней нормой в пять кв. м. За год план жилстроительства выполнен на 30,4 проц. По стандартному и на 65,3 проц. по нестандартному строительству. Это увеличило жилфонд на 217,5 тыс. кв. м, или на 137 проц. к имевшейся жилплощади и на 1 января 1932 г. мы имеем:

Районы	Процент обеспечения квартирами	Норма жилплощади
Прокопьевский	65	2,8
Ленинский	53	3,3
Кемеровский	65	4,1
Анжеро-Судженский	60	3,7
Осиновский	60	2,1
Киселевский	45	3,0
Араличевский	90	2,4
Белово-Бабанаковский	70	3,3
Барзасский	90	2,0
Хакасский	75	2,4
Кузбассуголь	62,4	3,2

Рабочие поселки Кузбасса, как и Магнитогорск, строились практически с нуля. По данным видно, что по мере принудительного завоза на строительство рабочих, душевая норма падала.

Согласно другому источнику в 1931 г.  ситуация в городе выглядела так:

«Во временных жилищах на Нижней Колонии обитает 60 тысяч человек, т.е. две трети населения города. В бараках проживает 27 500 человек. Кроме того, 4 тысячи человек живет в палатках и шатрах. В землянках живет 8000 рабочих. Школы тоже помещаются в бараках. <…> Прибывающих в город колхозников привозили эшелонами, которые стояли по два дня на станции и грузились под открытым небом. Бараки для жителей строили бригады плотников, где нередко на 49 плотников приходилось 11 топоров. Квалифицированные шоферы живут прямо на улице. Иностранцы отказываются выходить на работу из-за скверных жилищных условий. Было принято решение поселить их в 27 заезжий дом на Верхней колонии, для чего пришлось оттуда выселить почти исключительно руководящих работников. <…> Как несомненный прогресс по сравнению с прошлым годом Кузнецов называет факт, что в городе появились койки, одеяла и простыни аж в 115 бараках. В остальных люди спят в одежде на топчанах. <…> В городе 600 больничных коек, но в некоторых больничных бараках на одной койке лежат по двое больных. Действует всего 12 медпунктов. Кругом эпидемии, вши и клопы. На весь город – 20 коек для рожениц». ^[7]

Нижняя Колония – это собственно рабочий поселок. Верхняя Колония – благоустроенный поселок для начальства.

***

Особенностью публикаций по статистике жилстроительства времен индустриализации (и более поздних) является отсутствие разделение данных по типам жилья и конструкциям домов.  И разделения данных на собственно жилье (отвечающее санитарным нормам) и на так называемое «временное жилье», под которым понимались в тридцатые годы дешевые коммунальные бараки без всякого благоустройства.
 
В цитировавшейся выше статье Харита есть описание таких бараков:

«...обследование, проведенное в ноябре на Ленинском руднике, отмечает: «бараки, занятые киргизами, перегорожены на отдельные комнаты, площадью по 6-9 кв. м. В каждой комнате живет от 1 до 4 семей. При проверке живущих в одной половине оказалось, что в 14 таких комнатушках живет 29 семей, численностью в 106 человек. В среднем на живущего приходится около 1 кв. метра». Это, правда, исключительный случай». ^[8]

Упомянутые в тексте киргизы – «раскулаченные» спецпоселенцы, у которых отнимали все имущество и которых целыми племенами загоняли на ближайшие стройки пятилетки. Всего до 62% строителей Кузнецкого комбината, были раскулаченными крестьянами и заключенными. ^[9]

Почти все цитировавшиеся выше источники относятся к началу –  первой половине 30-х годов. Уже в середине 30-х годов из советской прессы исчезают всякие упоминания о реальном положении дел на стройках пятилетки. Они заменяются  лживой пропагандой, ключевым тезисом которой становится  массовый трудовой энтузиазм  советского населения, сознательно шедшего на бытовые лишения ради прекрасного будущего.  Ни сроки наступления, ни характер этого будущего не уточнялись.