В ноябре 2012 года а Лейпциге состоялась международная конференция, посвященная проблемам охраны памятников архитектуры советского времени в бывших соцстранах.
      Сам Лейпциг – замечательный фон для таких обсуждений. Каким он был до войны понять сегодня невозможно. Нынешний город сформирован архитектурой ГДР и выглядит очень тоскливо.
      В кулуарах конференции возникла дискуссия – чем так называемый «советский модернизм» отличается от западной современной архитектуры того же времени?
Кто-то утверждал, что принципиальных отличий нет, все формальные признаки те же самые. Кто-то считал, что различия ощущаются мгновенно, но сложно объяснить, в чем они заключаются.
      Я вспомнил, как в студенческие годы (70-е) с первого же взгляда отличал картинки в архитектурных журналах соцстран от картинок в западных журналах. И помню скуку, которую, советская архитектура, даже в польском или чешском варианте, навевала. Хотя формально она мало чем отличалась от того, что публиковалось во французском журнале «Современная архитектура», по которому мы буквально учились. И только теперь, кажется, нашлось вразумительное объяснение.
      Проблема в том, что советская архитектура – чиновничья. Она сделана одними чиновниками по заказам других и по типовым программам, разработанным третьими.
      Чиновник – это человек, включенный в государственную административную иерархию и имеющий начальника. Тот в свою очередь имеет своего начальника и так далее. В советское время все иерархические цепочки сходились в одном общем центре – ЦК КПСС-ВКП(б) с его Политбюро.
      После разгрома НЭПа в 1929 г. не существовало в СССР такого явления как «архитектор» в западном смысле этого слова, означавшего самостоятельного и юридически равноправного партнера заказчика проекта и строительных фирм, его реализующих.
      С определенного момента все архитекторы в СССР оказались служащими государственных проектных контор, и их деятельность подлежала ведомственному контролю. После 1932 г. ни один самый знаменитый советский архитектор не мог похвастаться проектом, сделанным и реализованным полностью самостоятельно или в содружестве с полностью самостоятельным же заказчиком.
      Не существовало также и независимых, свободно распоряжающихся средствами и имеющих индивидуальное представление о собственных потребностях заказчиков архитектуры. Ни в виде отдельных персон, ни в виде фирм.
      Созданная в СССР еще к 1930 году система проектирования в виде государственных проектных институтов исключала какие бы то ни было неожиданности и свободное проявление личного творчества. Любые решения – архитектурные, технические, социальные, кадровые – подлежали утверждению в ведомственных инстанциях. Любая попытка внести в проект некий индивидуальный элемент, проходила систему утверждений и, даже если частично удавалась, автоматически превращалась в типовое решение. При этом, строительная промышленность имела свои типовые методы строительства (и номенклатуры изделий), почти не поддававшиеся изменениям.

Программы для проектирования, разрабатывавшиеся соответствующими чиновными ведомствами, никогда не исходили из необходимости действительного решения жилищных и социальных проблем. Реальные потребности населения не оказывали и не могли оказывать на разработку программ никакого влияния. Между потребностями населения и архитектурными проблемами страны вообще не существовало обратной связи. Архитектура была пайковой. Ее потребительское качество и нормы распределения устанавливались для каждого иерархического слоя советского общества отдельно.
      Словосочетание «художественный уровень архитектуры» в таких условиях оказывалось понятием не менее абстрактным, чем выражение «достижения гастрономического искусства» применительно к советскому общепиту.
В этой системе личные способности, как бы велики они не были, практически не могли проявиться. Либо проявлялись в такой искаженной форме, что оценить их можно было только на общем фоне советского архитектурного производства, но никак не по большому счету.
      В сталинское время установка на типовые, пропущенные через ведомственные инстанции решения, отчасти компенсировалась абсолютным произволом диктатора и его окружения. Этот произвол часто порождал курьезные решения, которые, как правило, благодаря системе архитектурного производства тоже быстро становились типовыми.
      В постсталинское время, с восстановлением в правах современной архитектуры, курьезность советской архитектуры уменьшилась, общественная полезность резко увеличилась, но возможность появления неожиданных, индивидуальных решений свелась практически к нулю. Быстро возникли новые, обязательные для всех правила профессионального поведения, никак не менее жесткие и непреодолимые, чем раньше.
      На фоне разнообразной и – что самое главное, индивидуальной! - западной архитектуры, советская архитектурная продукция 50-80-х годов выглядит казенной, типовой и лишенной авторов. Даже если, формально-стилистически она и пытается соответствовать западным образцам. Все ее достижения, если таковые в принципе можно идентифицировать, были достижениями анонимных чиновников. И все «шедевры советского модернизма» - это тоже шедевры творчества чиновников. То есть, «шедевры» в кавычках.
      Система архитектурного формообразования чрезвычайно чувствительна к таким вещам. Разница между архитектурой индивидуальной и архитектурой усредненной, чиновничьей, воспринимается моментально, на уровне ощущений даже не сведущими в архитектуре людьми.
      Советская система архитектурного производства достаточно точно описывается одним словом – «цензура». И это же слово указывает на принципиальное различие между советской архитектурой, начиная года с 1932 и западной. Первая – подцензурная, вторая – индивидуальная.
      Надеяться, что подцензурное искусство может выйти на уровень, доступный неподцензурному – бессмысленно. Архитектурное наследие советской эпохи – прямое тому подтверждение. Несколько случайно получившихся вопреки обстоятельствам, приличных и относительно интересных зданий не меняют общую картину советского архитектурного производства за много десятилетий. Да их все и по пальцам можно пересчитать.
      Как сформулировал один немецкий коллега, следующую конференцию, посвященную истории архитектуры соцстран, следовало бы назвать – «Наследие цензуры».
      Это звучит обидно и даже оскорбительно для людей, любивших свою профессию и потративших жизнь на то, чтобы хоть чего-то в ней добиться.
Но факт остается фактом. За последние 60 лет существования СССР в нем не было хорошей архитектуры, и, следовательно, хороших архитекторов. И быть не могло. Как нет и не может быть сегодня хороших архитекторов в Северной Корее или Туркмении.
      Были люди, которые могли бы стать хорошими архитекторами в иных обстоятельствах и при иных условиях. Но им (нам) не повезло.
      Обижаться тут бессмысленно.