Использованная в названии конференции формулировка «архитектура Германии, Италии и России «тоталитарного» периода» имеет иной смысл, чем обиходное выражение «тоталитарная архитектура (неясно, правда, почему слово «тоталитарный» в названии взято в кавычки). Но обе фрмулировки нуждаются в расшифровке, поскольку обозначают разные вещи.

     На мой взгляд, выражение «тоталитарная архитектура» имеет право на существование только в смысле «подцензурная архитектура». Специфика такой архитектуры не в некоем конкретном стиле, а в организации профессиональной деятельности.

     Диктаторские режимы отличаются от всех прочих наличием системы контроля над взглядами подданных, в том числе и над художественными взглядами. Степень этого контроля может быть разной – от относительного мягкого в Италии Муссолини, весьма жесткого в Германии при Гитлере и до абсолютного в СССР сталинской эпохи, но суть сохраняется. Тоталитарная архитектура – это архитектура, сделанная по государственным заказам и под государственным художественным контролем.

     Тут, однако, сразу начинаются терминологические сложности. Формально, государственной была вся советская архитектура с момента создания советского государства — просто ввиду отсутствия частных заказчиков. Частников, способных заказывать архитектурные проекты, практически не было даже во время НЭПА. Поэтому архитектурой тоталитарной эпохи применительно к СССР можно с полной уверенностью называть всю советскую архитектуру – с 1917 г. и до конца существования СССР – просто потому, что строй в СССР был, при всех изменениях, тоталитарным. Можно, наверное, и кое-какую более позднюю – но это особая тема.

     Под понятие «архитектура тоталитарной эпохи» попадает и эпоха современной архитектуры 20-х годов (условно говоря «конструктивистская»), и архитектура сталинского времени, и хрущевско-брежневский «трущобный модернизм».

     Но художественной свободой советские архитекторы до определенного момента – начала 1930-х годов – обладали. Поэтому имеет смысл называть советской тоталитарной архитектурой лишь ту, которая делалась под цензурным контролем и, как следствие, не обязательно соответствовала воззрениям самих архитекторов.

     Полностью подцензурное искусство возникает тогда, когда художественные взгляды авторов больше не определяют результат, уступив место цензурным установкам, и при этом автоматически вводится запрет на самостоятельное теоретизирование. В СССР произошло именно так.

     Из этого следует, что неподцензурная «конструктивистская» архитектура 20-х годов из понятия «тоталитарная архитектура» выпадает, хотя по-прежнему остается в категории «архитектура тоталитарного режима».

     С какого точно момента выпадает – это должно быть предметом специальных, не проделанных еще исследований. Во всяком случае, не с весны 1932 г, когда официально был введено «освоение наследия» и распущены отдельные архитектурные объединения, а значительно раньше, когда верховная власть занялась архитектурой и начала готовить тотальную стилевую унификацию в СССР. Относительная свобода теоретизирования в архитектуре начинает сходить на нет уже в 1928-29 гг.
Важно то, что сам государственный режим в СССР настолько изменился на рубеже 20-30-х годов, что объединяющий термин «тоталитарный» мало что объясняет, а смысл его использования теряется. Во всяком случае, и сталинский, и досталинский режимы, оба, несомненно, тоталитарные, разительно отличались друг от друга.

В истории сталинской архитектуры, как и вообще в истории сталинского правления, имеет смысл различать три основные фазы:
     а) эпоха до начала индустриализации, до 1928-29 гг. Политически – это время, когда Сталин, будучи генеральным секретарем партии, еще не получил абсолютной власти и не начал государственные реформы.
     б) эпоха первой пятилетки и сталинских политических, экономических и культурных реформ – 1928-1932 гг.
     в) эпоха стабильного функционирования сложившегося сталинского режима – с 1932 г. и до смерти Сталина.

     Последний отрезок времени и включает в себя то, что собственно принято называть «сталинской архитектурой», подразделяющейся на несколько самостоятельных фаз формирования и развития стиля. Но ключ к пониманию того, что собой представляет сталинская архитектура, ключ к пониманию ее корней, скрыт, на мой взгляд, в промежуточной фазе 1928-1932 гг. – эпохе формирования сталинской системы управления страной и управления архитектурой в том числе. Это эпоха почти совершенно не изучена.

     История советской архитектуры в том виде, в каком она существует сейчас, в большой степени сформировалась в советское время. Те, кто ею тогда руководил, ставили перед исследователями цели, с наукой не имеющие ничего общего. В задачи историков архитектуры входило не понять и описать исторический процесс, а объяснить его политически правильно. То есть затушевать все противоречия и скрыть причины всех метаморфоз истории советской архитектуры. Можно только поражаться тому, что некоторым немногочисленным энтузиастам – в первую очередь Селиму Омаровичу Хан-Магомедову, Вигдарии Соломоновне Хазановой и др. – удалось заложить базис реальной истории архитектуры, собрать гибнувший исторический материал и сильно облегчить работу следующим поколениям исследователей.

     Тем не менее, многие профессиональные мифы сохранились и продолжают работать. В первую очередь, они обусловлены общеисторическими мифами советской эпохи и традиционно неверным представлением о взаимоотношениях советских архитекторов и советского государства.
Позволю себе перечислить несколько неверных, но все еще общеупотребительных тезисов из истории советской архитектуры.

     1) По-прежнему считается, что индустриализация конца 20-х годов была затеяна для того, чтобы улучшить жизнь советских граждан, повысить их благосостояние. Что правительство СССР во времена первой пятилетки планировало решение жилищной проблемы, но не имело возможности эти планы реализовать в связи с материальными трудностями. Поэтому не удалось построить запланированные комфортабельные социалистические города с полным набором объектов коммунально-бытового обслуживания. Государство собиралось строить квартиры для рабочих, но на первых порах было вынуждено делать их коммунальными, поскольку не могло обеспечить всех отдельным жильем. 
     В действительности сталинская индустриализация в принципе не была рассчитана на то, чтобы принести какую бы то ни было пользу населению страны. Ее единственной целью было строительство тяжелой и – как следствие – военной промышленности. Происходило это за счет снижения уровня жизни населения до возможного минимума. Строительство индивидуальных квартир для рабочих в СССР с 1929 г. не предусматривалось в принципе. Под выражением «рабочее жилище» с 1929 г. понималось только коммунальное жилье с покомнатно-посемейным расселением. В реальности это жилье представляло собой в подавляющей своей части бараки и землянки. Норма обеспечения населения жилой площадью планово уменьшалась в начале индустриализации (в новых промышленных городах иногда до 1, 7 кв. м. на человека) и ее увеличение выше 4 кв. м. на человека, не предусматривалось вплоть до середины 50-х годов. 
     «Соцгорода» 1930.х, краткий эпизод публичного проектирования которых в 1929-30-х годах считается одной из самых эффектных страниц истории советской архитектуры, – в реальности задумывались и строились для людей, занятых принудительным трудом и попавших туда не по своей воле. Они состояли из бараков и землянок с исчезающе малым количеством квартирных домов для высшего начальства. Причем эта социальная иерархия была типична для всей сталинской эпохи. Именно бараки и землянки в первую очередь заслуживают права называться жилой архитектурой сталинской эпохи, а не единичные дома для советского начальства.

     2) Еще один популярный миф гласит, что советские архитекторы во времена первой пятилетки были искренне увлечены планами переустройства общества и идеей «обобществления быта» и что проекты «домов-коммун» 1928-30 гг. были спонтанным ответом на «социальный заказ». В реальности кампания по «обобществлению быта» 1929 года была пропагандистской формой государственного запрета на массовое индивидуальное жилье. Нет оснований считать, что кто-то из архитекторов, тем более крупных, мог ею увлечься по доброй воле и искренне предпочитать общежития отдельным квартирам. Проектирование домов-коммун было принудительным выполнением партийных установок. 
     Что касается самого термина «социальный заказ», то к советской эпохе он просто неприменим. Это такой приплывший еще из советских времен эвфемизм, обозначающий «выражение общественных потребностей». Однако в сталинском государстве (и вообще в советском) начисто отсутствовал механизм выражения общественных потребностей в какой бы то ни было форме, поскольку отсутствовал механизм влияния общества на государственную власть. Следовательно, отсутствовал и «социальный заказ». Были только государственные заказы. Согласно советскому идеологический догмату, все действия советского руководства соответствовали общественным потребностям, то есть были якобы ответом на «социальный заказ». В реальности говорить о «социальном заказе» применительно к истории советского общества невозможно и исторически недопустимо.

     3) Следующий миф. Считается, (со сталинских еще времен), что конструктивизм  к 1932 г. исчерпал свои возможности, а в обществе назрела потребность в более красивой архитектуре, отвечающей массовым вкусам. Отсюда тезис о том, что возникновение комфортабельного «сталинского жилья» после 1932 г. было обусловлено реакцией общества на жилые дома эпохи конструктивизма  как на слишком примитивные, бедные и недостаточно красивые. 
     В действительности конструктивизм был уничтожен насильственно всего лишь после нескольких лет относительно свободного развития. Он практически не успел реализоваться. Об исчерпанности возможностей даже говорить не приходится. Замена современной архитектуры гораздо более дорогими стилизациями «под классику» означало выведение массового строительства «для всех» за рамки официальной архитектуры. Новая «богатая» архитектура должна была обеспечивать комфорт и потребности только высших слоев государственной иерархии. Реальная массовая архитектура была опущена на предельно примитивный уровень, соответствующий запланированному уровню жизни населения.

     4) В полном соответствии с прежними партийными установками, до сих пор считается (во всяком случае, такие утверждения встречаются в научной литературе), что, начиная с 1932 г., советские архитекторы искренне увлеклись сменой стилевых ориентиров, охотно отказались от изжившего себя конструктивизма и творчески включились в создание новой архитектуры, основанной на классических ценностях. В действительности, советские архитекторы – практически без исключения, и конструктивисты, и классицисты, – стали жертвами цензурного террора и были принуждены декларировать отказ от прежних взглядов и верность новым установкам. Исключения составляли те, кто убеждений не имел и раньше, а также студенты 30-х годов, изначально воспитанные уже по новым правилам.

     5) Согласно еще одному, относительно недавно появившемуся мифу, конструктивизм и «сталинский ампир» были художественными явлениями одного порядка и одной природы. Оба этих творческих течения развивались спонтанно, оба вышли на очень высокий художественный уровень и оба были уничтожены властью в апогее своего творческого взлета. Отсюда вывод: сталинский ампир – естественное и значительное художественное явление, требующее такого же стилистического исследования, как любой другой стиль.
     Мне, однако, представляется, что «сталинский ампир» был явлением противоестественным и вынужденным. Он возник в результате запрета на открытое выражение собственных художественных взглядов и необходимость приспосабливаться к цензурным установкам. Этим он отличается от спонтанно возникшей и естественно развивавшейся в бесцензурных условиях советской архитектуры «конструктивизма».
     Чисто стилистические исследования «сталинского ампира» совершенно недостаточны для понимания его природы, поскольку стилистика зданий «сталинского ампира» не была естественным следствием творческой эволюции их формальных авторов. Исследовать следует то, как преломлялись цензурные требования в их творчестве. То есть, занимаясь изучением «сталинского ампира», в первую очередь следует исследовать процесс формирования и изменения цензурных требований внутри сталинской архитектуры. 
     Из этого далеко не полного перечня архитектурно-исторических мифов хорошо видно, что источник у них один – советские общеисторические мифы, ложное представление о политической советской истории. А причина их живучести – отсутствие исследовательского интереса к ключевым для истории советской архитектуры проблемам: взаимосвязи архитектуры и государства, зависимости архитектурной теории и практики от государственной цензуры. 
     Это тем более странно, что против включения сталинской архитектуры в один ряд с архитектурами других тоталитарных стран – Италии, Германии... – никто открыто не выступает. А рассуждать о нацистской или муссолиниевской архитектуре, игнорируя участие государства в ее формировании, тоже никому в голову не приходит. 

     Однако в профессиональной среде – среди архитекторов и историков советской архитектуры – существует устойчивое представление о том, что «политику» и «художественное» надо разделять. То есть вообще не следует как бы то ни было связывать историю формирования советской архитектуры и государственную политику в этой области. Исследователям предлагается заниматься только «художественной стороной» архитектуры, то есть изучать закономерности фасадных композиций, апеллируя к историческим аналогам. Этот подход представляется совершенно несостоятельным, в первую очередь, с искусствоведческой точки зрения.

     История архитектуры (как и любого вида искусства) – это история творческих процессов, анализ эволюции художественных представлений на уровне как целых движений и течений, так и отдельных авторов.

     История индивидуальных творческих процессов – это, в свою очередь, анализ закономерностей творческого развития автора, изучение особенностей его личности, задач, которые он ставит, его персональных способов решения этих задач.

     В условиях художественной свободы творческая эволюция спонтанна и индивидуальна. Она выражает эволюцию личности автора и определяется степенью его собственной внутренней свободы или внутренней зависимости от внешних обстоятельств.

     В условиях несвободного творчества возникает совсем другая ситуация. Решающую роль в подцензурной творческой деятельности играют цензурные установки, требования и правила. Личные качества и художественные принципы автора подавляются, уходят на второй план и выражаются в опосредованной, иногда очень трудно различимой форме. Любое подцензурное искусство в принципе складывается из двух элементов – творчества цензоров и творчества их подопечных.

     Изучение подцензурного творчества и следует проводить именно в таком порядке. Сначала изучение эволюции цензуры и цензурных установок – изучение творческой личности цензоров. И только во вторую очередь – изучение того, как в рамках цензурных установок проявлялась творческая личность того или иного автора, его индивидуальность.

     Игнорирование цензуры как главного формообразующего фактора в эволюции подцензурного искусства ведет к придумыванию ложных искусствоведческих мифов, к научным фальсификациям. И очень часто к клевете на участников изучаемого процесса, к приписыванию им тех взглядов и установок, которые они были вынуждены декларировать вопреки собственной воле.

     История советской архитектуры сегодня – это поле, если и паханное, то очень неглубоко. Огромное количество локальных, более или менее разрозненных исследований никак не складывается пока в одну общую и убедительную картину. За рамками изучения по-прежнему остаются ключевые проблемы. Что странно, поскольку наше время крайне выгодно для тех, кому история советской архитектуры действительно интересна. Сенсационные открытия лежат буквально под ногами. Остается только их методологически грамотно подбирать.

     Я позволю себе перечислить некоторые нерешенные или недостаточно решенные проблемы истории советской архитектуры, которые в ближайшее время неминуемо окажутся в центре внимания исследователей истории советской архитектуры.

1. Очень поверхностно известна архитектурная жизнь 20-х годов и история архитектурных объединений 20-х годов – МАО, ОСА, АСНОВА, АРУ, ВОПРА и пр. Предстоит изучить обстоятельства и причины их возникновения; причины регистраций или отказов в регистрациях; юридические формы их существования и способы финансирования, их структуру, цели, задачи; их взаимоотношения с государством; иерархическое положение их руководителей в государственных структурах и влияние этого положения на судьбу объединений; причины смены названий и организационных форм; причины и обстоятельства их ликвидаций и самоликвидаций задолго до официального роспуска всех творческих объединений в 1932 г.

2. Полностью неизвестны процессы формирования и эволюции профессиональной архитектурной иерархии в 20-30 годы. Непонятны и необъяснимы причины включения в нее и исключения из нее отдельных архитекторов. Неизвестно: кто, где и когда работал; неизвестны взаимная подчиненность и обстоятельства развития карьеры ведущих советских архитекторов; характер их сотрудничества с государственными органами и положение во внутригосударственной иерархии; взаимосвязь государственной карьеры ведущих архитекторов с положением, ролью и активностью архитектурных объединений, к которым они принадлежали.

3. Не изучены архитектурные конкурсы 20-х годов. Предстоит выяснить, кто, как и почему их организовывал, на какой юридической и финансовой основе; как и кем организовывалось судейство; каковы были критерии присуждения премий; какую роль играло государство в организации конкурсов, присуждении премий и реализации проектов; как и почему начались изменения в конкурсной деятельности с началом индустриализации и к чему это привело.

4. Сталинское градостроительство – более чем таинственная область.  Единственное фундаментальное исследование на эту тему, которое, несомненно, станет основой для всего дальнейшего изучения этой темы – «Градостроительство в тени Сталина» Гаральда Боденшатца и Кристианы Пост – вышло в 2003 г. в Германии и не переведено на русский язык. Не изучены: специфика жилищной и градостроительной политики СССР в 1920-30-е годы и ее отличия от дореволюционной. Реальная типология жилья в СССР досталинской и сталинской эпохи; искусственные миграционные процессы как способ наполнения соцгородов; принципы использования и расселения рабочей силы в сталинском СССР; обстоятельства возникновения и прекращения «дискуссии о соцрасселении» 1929-30 гг. ...

5. Конкурс на Дворец Советов. История этого конкурса – несмотря на многочисленные публикации – по-прежнему черная дыра в истории советской архитектуры. Всем известно, что именно с него и началась сталинская архитектура. Но, кроме самих проектов (и то не всех) и списка участников, неизвестно практически ничего. Неизвестно, кто и зачем этот конкурс организовывал; по какому принципу и кем приглашались участники; кто составлял жюри и как это жюри работало; кто, по какому принципу и с какой целью распределял премии и формировал группы для участия в разных турах конкурса; как была организована и кем контролировалась работа над конкурсными проектами.

Из-за такого количества открытых вопросов совершенно неясна роль конкурса в истории советской архитектуры и обстоятельства (цели, методы) сталинской архитектурной реформы, ключевым моментом которой являлся конкурс.

6. История создания и функционирования Союза советских архитекторов СССР. Тут вообще крайне мало что известно.

7. Конкурсное проектирование 30-40-х годов. Оно резко отличалось от конкурсов 20-х годов, но эти отличия не изучены. Неизвестно, как эти конкурсы организовывались, кто составлял жюри, какими целями оно руководствовалось при раздаче премий. Не изучены и отдельные ключевые для формирования сталинской архитектуры конкурсы – на здание Наркомтяжпрома, Библиотеки Ленина, гостиницы Москва, театра в Новосибирске, правительственного центра в Киеве и т.д.

8. Механизм управления архитектурой и государственного контроля над формированием сталинского архитектурного стиля. Здесь неизвестно вообще ничего. В частности, особый интерес представляет изучение деятельности комиссии Щусева-Жолтовского при Моссовете, которая занималась утверждением (и переутверждением) ключевых архитектурных проектов в 1932-33 гг. То есть фактически осуществляла, по поручению Сталина, смену архитектурного стиля.

9. Наконец, отсутствуют серьезные комплексные исследования жизни и творчества отдельных, даже самых известных советских архитекторов.

     Можно назвать еще множество тем, без разработки которых связной и убедительной картины истории советской архитектуры получить невозможно.

     Хорошо одно. Любой, кто сегодня возьмется изучать историю советской архитектуры, имеет шанс в любой момент напороться на сенсацию. Как область исследований это – золотое дно.