«...вместо того чтобы написать
мастер пишется безумец».^[1]

Летом 1932 г. едва ли не все ведущие советские архитекторы сошли с ума. Во всяком случае, такое впечатление может возникнуть, если рассматривать проекты 1932-33 г. без задних мыслей и не вникая в обстоятельства появления этих  проектов  на свет. 
Начиная с третьего тура конкурса на Дворец советов советские архитектурные журналы заполняются  фантасмагорическими сооружениями, не имеющими никаких точек соприкосновения с архитектурной реальностью того времени и с недавним творчеством их авторов. И вообще с реальной жизнью. Как будто из сознания архитекторов внезапным приступом амнезии были стерты воспоминания о недавних, – полугодовой давности, – профессиональных ценностях, смысле и принципах архитектурного проектирования. Архитекторы сохранили способность чертить и рисовать, но начисто забыли, зачем это им нужно и для чего существует их профессия. Профессиональные навыки, не контролируемые профессиональной дисциплиной,  приводят к профессиональному безумию, и архитектор идет вразнос.
Так это выглядит со стороны, если не приглядываться к обстоятельствам. Советские учебники  истории архитектуры обстоятельства игнорировали всегда, а ответственность за психические изменения в творчестве возлагали на самих архитекторов. Всегда считая, впрочем, такие изменения заслугой и естественной эволюцией. Мудрой переоценкой ценностей в стремлении к еще большему совершенству.
Если же,  все-таки, приглядываться к обстоятельствам, то картина получается другая. Проекты не начинают выглядеть менее безумными, но проясняется природа этого безумия.

***

Проект Ильи Голосова на третьем туре конкурса на Дворец советов – один из самых ярких и известных примеров внезапной творческой метаморфозы  (http://community.livejournal.com/ru_sovarch/404810.html).
Здание представляет собой кессонированный (точнее, дырчатый или ячеистый) цилиндр, совершенно невероятных размеров – порядка 130 метров высотой,^[2]   Ячейки-кессоны, выглядящие мелкими на фоне всего здания – это что-то вроде лоджий, метра два высотой и шесть длиной. Верхняя часть цилиндра (около половины по высоте) –  пустая. Это декоративная стена, закрывающая высокую вантовую конструкцию перекрытия, явно надуманную, то есть придуманную  специально, чтобы увеличить высоту всего сооружения. Перед цилиндром странный, выгнутый вперед портал, образующий нишу, в  которой стоит статуя Ленина, метров 35 высотой. Все это установлено на ступенчатых стилобатах и украшено разнообразным декором – рустом,  барельефами, статуями, аркадами...
Понять, как возникло это чудо, необъяснимое никакими обстоятельствами  предшествующей личной творческой эволюции Голосова, можно только учитывая результаты второго тура и положение, в котором оказались участники третьего.

***

Третий тур конкурса проходил летом 1932 г. (с марта по июль) под очевидным надзором Сталина (это видно по его переписке с Кагановичем в августе  1932 г.)  Группа участников конкурса составлена странно. Помимо некоторого количества премированных  участников второго тура, в нее включены несколько не участвовавших в нем, но высокопоставленных в тот момент архитекторов – Веснины, Гинзбург, Голосов, Щуко и Гельфрейх. А также Щусев и Ладовский, принимавшие участие только в предварительном (первом) туре. Есть все основания полагать, что для узкой группы близким к властям архитекторов не было секретом, что второй тур – не конкурс, а провокация, формальный повод для заранее решенной реформы стиля.  А настоящее проектирование начнется позже. И наградой за успех в нем будет даже не реализация проекта, а сохранение или упрочение положения во вновь создаваемой архитектурной иерархии.   Во всяком случае, Щусев, сделавший в первом туре конструктивистский проект, уже осенью 1931 г., за полгода до решения по второму туру, работал над эклектическим проектом третьего тура – со ступенчатой башней, статуей Ленина на вершине и прочими атрибутами будущего сталинского стиля.
Легко можно предположить, что участие не было добровольным. Отобранным кандидатом сделали предложение, которое невозможно  было отклонить.

***

В проекте Дворца Советов Голосова бросается в глаза в первую очередь, не позитивная программа, а негативная. Не то, что он хочет выразить, а то, что он,  во-первых,  не может, во-вторых, не хочет делать. 
Не может он больше разговаривать на привычном языке современной архитектуры, на языке конструктивизма, которому он, собственно, и обязан своей известностью.  Конструктивизм недвусмысленно запрещен в феврале 1932 г. Об этом сигнализируют Высшие премии Жолтовского, Иофана и Гамильтона, фраза об использовании классики в тексте решения «Совета строительства Дворца советов». Нет сомнений, что участников третьего тура подробно инструктировали по поводу новых требований к стилистке и желаний заказчика Сталина. Требования на тот момент не было сформулированы жестко, что и предопределило стилистический разброс проектов третьего тура.
Не хочет Голосов, причем активно и вызывающе, идти по пути фактического победителя второго тура Жолтовского, комбинируя откровенно архаические формы. Не хочет он и пользоваться ордером, в каком бы то ни было виде. Кажется, что пока это можно.  Сам издевательский способ распределения премий второго тура конкурса (вероятно, придуманный Сталиным в момент распределения) – три высшие, три первые, пять вторых, и пять третьих – указывает, что к самим премированным проектам не следует относиться всерьез и, тем более,  брать их за образцы. Сочинять разрешается и у каждого есть шанс угадать то, что может понравиться наверху. Но и рамки сочинительства определены достаточно ясно.   
В той архитектуре, которой Голосов занимался совсем недавно, пластический эффект возникал как результат работы над функцией, пространством, конструкцией. О такой работе больше не может быть и речи. Композиционное построение предопределено – требуется нечто компактное, высотное, монументальное, со статуями, барельефами  и прочим декором, зал круглый.^[3] Статуя Ленина – тоже настойчиво рекомендованный атрибут,  судя по тому, что она присутствует и в других проектах третьего тура. Остается работа над тем, что в конструктивизме не считалось заслуживающим уважения – придумыванием монументальных фасадов и их декорированием. 
Как пишет Хан-Магомедов, Голосов, в отличие от прочих ведущих конструктивистов, которые вели в то время «арьергардные бои», не пытался сопротивляться. Это бросается в глаза, если сравнить проект Голосова с другими проектам третьего тура – Гинзбурга, Ладовского Весниных, даже группы Алабяна. Конструктивизм Голосов забыл сразу, но явной альтернативы ему тоже пока нет.  Есть только премированные проекты Жолтовского и Иофана в качестве условных образцов – (награждение Гамильтона – загадка, не оказавшая, впрочем, никакого влияния на ход событий).   В  постановлении о награждениях, Жолтовский назван раньше Иофана, что однозначно указывает на приоритет его проекта. В обоих премированных проектах присутствуют круглые залы и ступенчатые башни. В эскизах к проекту Голосова видно, как он тоже пытается комбинировать круглый зал, похожий на Колизей из проекта Жолтовского со ступенчатыми башнями разной формы. В окончательном варианте башни нет, а высота достигнута за счет самого цилиндра. 
Все особенности личности Голосова – стремление к крупной форме, темперамент,  экспрессия – остались при нем. Но профессиональная программа, которая управляла этим свойствами, включена. Включать ее запрещено, от кнопки бьет током –   и Голосов плывет. Почвы под ногами нет, опереться не на что, непонятна цель. Остается перебирать декоративные варианты и надеяться, что проскочит.
В четвертый тур конкурса Голосов не прошел, но обеспечил себе место среди первых двух десятков сталинских архитектурных генералов – руководителей созданных в 1933 г. мастерских Архплана Моссовета. 
 

Примечания

1. http://a-barhin.livejournal.com/408784.html
2. Если не больше, судя по иллюстрациям в книге Хан-Магомедова «Илья Голосов», М., 1988.
3. Постановление совета строительства Дворца советов от 28 февраля 1932 г.