Мы пойдем кривым путем

Экспериментальная этика
Лозунг "Город: больше этики, меньше эстетики", ставший официальной программой VII Венецианской архитектурной Биеннале, был провокацией со стороны главного куратора выставки Массимилиано Фуксаса. Всех действующих архитекторов он упрекнул в забвении этики, подлинной заботы об обществе и увлечении эстетическими изысками. На место стареющих эстетов он призвал молодежь, которая должна открыть новую эпоху этики в архитектуре, связанную с появлением компьютеров. Архитекторы не могли на это не ответить. Для левой и политкорректной архитектурной тусовки любовь к словам "молодежь", "новая эпоха" и "социальность" является знаком племенной принадлежности (наряду со словами "современность", "новация", "новые технологии") - кто не любит этих слов, тот не нашего племени. И потому, когда на главном племенном празднике, каковым является Биеннале, требуют этики на основе новейших технических достижений, все рядовые и не очень члены племени начинают быстро искать, чего есть нового, компьютерного, этичного и молодежного.
На первый взгляд, этичного не нашли ничего. Сам Фуксас очень эстетично показал, как много в мире неэтичного. Через великолепное здание Арсенала - комплекс исторического "прома", он протянул экран 300 метров в длину и пять в высоту, на котором показывались разные неэтичности. Монголоидные солдаты тащились куда-то с явно неэтичными намерениями, нацменьшинства вымирали и голодали, в пригородах мегаполисов в убитой среде копошились социально неблагополучные граждане, толпы народа угрюмо сновали по улицам не улыбаясь друг другу, на всю длину Арсенала приезжал поезд московского метро, из которого выливалась одна толпа и всасывалась другая (что уж было верхом неэтичности).
Зрелище завораживало.
Никаких позитивных этических программ Фуксас не предлагал. Больше того, их вообще не случилось на Биеннале. Ну не считать же, в самом деле, этикой в архитектуре проект домика из отходов или проект домика для бомжа! Ежу понятно, что для сооружения пристанища бомж к архитектору обращаться не станет, и нет у того, кто создает себе домик из отходов, такой проблемы - каким должен быть проект этого дома. У него другая проблема - как бы сделать это не из отходов. И ничего, кроме довольно отвратительного лицемерия со стороны архитектора - смотрите, какой я этичный, я забочусь о бомжах - в этом нет. Это - если поверить, что у автора есть хоть какие-то остатки этики, и эти сооружения не надо рассматривать как декларацию о намерениях слупить с бомжа гонорар.
Впрочем, отсутствие этических программ не было удивительным, поскольку глубоко неэтичной являлась вся эта затея. Человек, который на экране в 300 метров показывает вымирание малого народа как доказательство своей этической озабоченности, в то время, как весь этот народ можно спасти от вымирания за полстоимости экрана - человек с отшибленным этическим чувством. Достоинство Биеннале в том, что оно продемонстрировало - такой специфической отшибленностью характеризуется архитектурное племя в целом.
Есть общечеловеческая этика, есть архитектурная. Архитектурная этика - это то, что племенем считается хорошим. Некоторое время побегав, члены племени такое нашли. Хорошим они, разумеется, считают те же слова-мифы - "современность", "новация", "эксперимент". "Больше этики" в переводе на их язык означает "больше современности", "больше новации", "больше эксперимента".
На первый взгляд, специфика этого племени такова, что оно долдонит одно и то же самое в ответ на любой вопрос. Если бы лозунг Биеннале был "город: больше косметики, меньше патетики", все равно в ответ раздалось бы вечное "больше современности", "больше новации" и "больше эксперимента". На самом деле различия все же есть. Скажем, другое племя - нивхов - как сообщает многотомник "Языки народов СССР", имеет разные системы счета для оленей и для тюленей. То есть в выражениях "три оленя" и "три тюленя" "три" у них - два разных слова. И что им не покажешь, они считают это либо как оленей, либо как тюленей, так сказать по аналогии, смотря по тому, кого им это больше напоминает.
Так и архитекторы. В принципе они всегда говорят "эксперимент", "новация", "современность", "социальность", "молодежь" и "новая эпоха", но что-то им кажется более похожим на "социальность", а что-то - на "новую эпоху". Что касается этики, то она показалась им более всего похожей на "эксперимент". По зрелом размышлении понимаешь, что это мудро. Готовое здание попадает в какое-то социальное пространство, и можно оценивать, насколько оно является этичным. Хотя бы в терминах стоимости квадратного метра или по тому, кто там собирается жить. Эксперимент же этически непроверяем. Архитектор ищет новую форму и говорит, что думает при этом о малых и бедных народах - пойди докажи, что он думает о больших и богатых. Когда эксперимент закончится, и окажется, что большие и богатые могут себе такое позволить, а маленькие и бедные будут сидеть, где сидели -тогда что-то станет ясным. Впрочем, всегда можно сказать, что эксперимент не удался, и отрицательный результат - тоже результат.
Эк их всех скрутило Тридцать стран участниц и шесть гектаров выставки в Арсенале предлагают довольно разнообразные эксперименты. На этом фоне поразительно, что результаты получаются довольно схожими. В смысле представленности главным героем Биеннале был Грег Линн. С его творчеством можно было встретиться в трех местах. В Арсенале, где были выставлены его "эмбриологические дома", внешним видом напоминающие органы, вырезанные вместе с частью окружающей их плоти (сердце, окруженное легочной материей, почка с кишками и мясом). В павильоне Австрии Ханс Холляйн устроил здесь Биеннале в миниатюре, пригласив сюда всех мировых звезд, которые строят в Австрии) - там был представлен проект "Н2" - многофункциональный офис компании OMV, напоминающий разрезанный на равные фрагменты кусок ливерной колбасы (такая форма, встречающаяся в Москве на Поклонной горе в виде церетелиевского дракона, изрезанного святым Георгием, вызвала нарекании прогрессивной художественной общественности, здесь же она, напротив, вызвала прилив энтузиазма -Ю.Аввакумов назвал Линна главным открытием Биеннале). И в павильоне Америки, где Линн вместе с облучаемыми им студентами UCLA демонстрировал, что можно делать и мебель таких же виртуально-биоморфных форм из резины и дерева, Лиз Анна Кутюр и Хани Рашид, соседствующие с Линном по Американскому павильону отставали от него по представленности, но не по симпатии к компьютерным телам вращения. В павильоне они показали поделки студентов Колумбийского Университета (красные биокучки с лихо закрученными лестницами), а в Арсенале (уже не под именем профессоров университета, а под именем "группа Асимптота", точно выражающем направление их формальных поисков - виртуальный музей Гугенхайма. Он почти так же крут, как музей Герри в Бильбао, но не построен. Между прочим, выставка мотоциклов, которой открылся музей в Бильбао, вдохновила "Асимптоту" на идею - надо показывать не только произведения искусства, но и техники. Что позволяет им поставить вопрос о создании первого "музея технической культуры", где будут разные красивые механизмы и приспособления (видимо, о существовании политехнических музеев они не догадываются).
Понятно, что схожие кривотекучие формы продемонстрировала и Заха Хадид, которую безусловно нужна считать пионеркой кривости. На Биеннале она представляла масштабный проект центра Современного искусства, выглядевший так, будто в город с прямоугольной планировкой заползла представительная группа гигантских ленточных червей. Захины черви, однако, имели прямоугольное сечение, что лишало их нужной радикальности. Сегодня для подлинного эксперимента необходимо, чтобы архитектурная форма не имела никакого намека на вертикальную или горизонтальную внятность. Именно такую архитектуру показали Ренк и Марчело Юлиа (Франция) - они утверждают, что архитектура ни в коем случае не должна иметь полов, стен, потолков, этажей и любых других границ. Их дом выглядит как красные неоновые канатики в зеленой соплевидной улитке с разношенной калошей жилого пространства в центре.
Такой архитектуры на Биеннале было огромное количество. Великолепную пластически выверенную эффектную композицию представил Маркое Новак, грек, живущий в Венеции и преподающий в Калифорнии - один из зачинателей компьютерной архитектуры. Если остальные работы несли в себе черты некой юности стиля, то у Новака была зрелая, классическая кривуля. Также, как у Тарека Ноги, египтянина, проживающего в Америке. С помощью своих козявок он собирается разрешить сложнейшие социальные проблемы Александрии.
Мастера схожего типа есть и в Австралии. Том Ковач и Джоф Мэлон представили проект 16 этажной башни, сплошь состоящей из криволинейных ходов - правда, это кажется некоторой провинцией кривого пути, потому что в целом здание напоминает старый несимметрично слежавшейся диванный валик, что слишком уютно для настоящего эксперимента. Голландцы, двигаясь тем же путем, демонстрируют присущую им методичность и основательность. Ларе Спайбройк в своем проекте убедительно показал, что козявоподобие - универсальная форма, которая идеально годиться для разрешения урбанистических, типологических и любых иных проблем, вплоть до того, что может формировать интерьер и становиться стилем жизни. Глубокое исследование топологии криволинейного пространства, основанного на образе бутылки Клейна, предложили Берн ван Беркель и Каролина Бас. Таких проектов - сотни. Конечно, главное чувство, которое возникает при их разглядывании - это чувство глубочайшей провинциальности нашей архитектуры, и острое желание, чтобы нас поскорее радикально скрутило так же, как и остальной мир. Но преодолев горечь собственной отсталости, начинаешь размышлять над тем, чтобы это все-таки могло быть, и чего их так как колбасит.

Сиди и смотри
На первый взгляд, эти формы есть попытка найти органику компьютера. Прародителем нынешней Биеннале можно было бы назвать Ханс Арпа, если бы племя архитектора обладало столь длительной памятью, чтобы знать его биоморфные формы восьмидесятилетней давности. Но коллективной памяти архитекторов такие давние события не сохранятся, посему реальным прародителя являются, видимо, другие люди. А именно - безымянные сочинители заставок "хранитель экрана" для "windows" начиная с версии 3.1. Tам, как всем известно, постоянно крутятся неопределенных криволинейных очертаний объемы, выстроенные сеточками пересекающихся кривых. В своей наиболее продвинутой и экспериментальной части Биеннале было выставкой таких заставок.
Оно и понятно - ведь Фуксас призвал к новой утопии дигитальной эры. Тупо глядя в экран, архитекторы ожидали, не вылезет ли оттуда что-нибудь, что натолкнет на какую-то мысль. Оно и вылезало через три-пять-десять минут в зависимости от настроек. Криволинейные тела вращения - это в некотором смысле "органика" компьютера, форма, которая лезет из него сама. Правда, в принципе у компьютера нет никакой органики, а если его разобрать, то там, обнаруживаются формы, скорее напоминающие модернистскую урбанистику. Но люди разбирают компьютеры сравнительно редко, а в неразобранном виде действительно может показаться, что компьютер думает пластикой этих кривых фигур. Связь этих форм с компьютерных миром прямо декларируется экспериментаторами. Маркое Новак прямо говорит о создании пространств, промежуточных между реальными и виртуальными, примерно те же высказывания можно найти практически у всех представителей кривой волны. Эта интерференция происходит в одну сторону. Не мир реальный начинает проникать в компьютерный (хотя развитие компьютерной техники идет именно в этом направлении и по мере нарастания объемов информации, с которыми можно "оперировать", "картинка" становится все более реалистической), а наоборот по пути вылезания электронных червей из экрана нару.