Идея Москвы как Третьего Рима, наследницы Второго, или Нового, Рима, то есть Константинополя, в конце XV века была последним прибежищем венецианской дипломатии, тщетно пытавшейся поднять хоть кого-нибудь на вооруженную борьбу против турок. Было испытано все. Византийскую корону предлагали многим европейским монархам и известным рыцарям, уговаривали папский престол объявить крестовый поход, не гнушались приглашать воспользоваться захваченными турками богатствами других мусульман – от ханов татарской Золотой Орды до персидского шаха. Во всех этих действиях Венецию преследовали упорные неудачи.
Дипломатическая игра, которая шла долгое время, была по-настоящему крупной. Перед последним победоносным наступлением войск турецкого султана на Константинополь сенат Венеции, наконец, понял, насколько республике нужен этот город, который, как гласило его решение, «можно сказать, принадлежит нашему государству»(1). Действительно, в то время у венецианцев была в столице Византии собственная таможня, и в начале XV века ее доход превосходил то, что получала императорская таможенная служба примерно в двадцать раз(2). Тем не менее, ничего существенного сделано не было, и Новый Рим на берегах Босфора пал в 1453 году перед турецкой армией. Отвоевать его вот уже почти два десятилетия не удавалось.
Тогда и решили, чуть ли не от отчаяния, попробовать увлечь «московитов», хотя их неподатливость была слишком хорошо известна по недавним безрезультатным попыткам заставить Москву принять унию католической и православной церквей. Уния также возникла как часть антитурецкой политики и тоже к успеху не привела. Сложностей на этом пути оказывалось много. Нужно было сначала создать такую ситуацию, чтобы у Москвы появились права на Константинополь, которых у нее, увы, не было, а затем уверить русских, что им необходимо отвоевать неожиданно появившееся наследство. Одной Венеции достичь подобного, несмотря на всю искушенность ее агентов, было не под силу. В заговор по убеждению Москвы в том, что она есть Третий Рим, включили папский престол и сообщество бежавших в Италию «последних византийцев» во главе с Виссарионом Никейским, православным митрополитом, ставшим кардиналом и долго управлявшим от имени папы Болоньей.
Дипломатический заговор имел успех. В конце концов Москва убедилась, что она есть Третий Рим. Однако последствия этого оказались не только для Венеции, но и для всего Запада неожиданными. В начале XV века Московская Русь еще принадлежала Востоку вдвойне. В политическом отношении – степному Востоку Золотой Орды. А в церковной юрисдикции и культуре – средиземноморскому византийскому Востоку. В течение времени, хронологически совпадающего с эпохой итальянского Возрождения, обе эти цивилизации потеряли свои основные центры в Европе – Сарай на Волге и Константинополь. Татарская Золотая Орда распалась, а Византия была поглощена турецкой империей. Московская Русь одновременно приобрела государственную независимость и церковную автокефалию.
Новая роль Москвы в Европе оказалась самой логикой истории связанной с созданием Западом его новой границы с Востоком. Запад в лице римского престола и венецианского сената в критический для него момент турецкой экспансии попытался включить Москву в свою политическую систему. Правда, на краткое время. Однако и его оказалось достаточно, чтобы история русской архитектуры зафиксировала в своей памяти этот момент приближения Москвы к Западу на рубеже XV и XVI веков.
К счастью, это произошло в удачное время и с наиболее динамичной частью тогдашнего Запада – ренессансной Италией. Это не было случайностью. В первую очередь в Венецию и отчасти в Рим, с одной стороны, и в православные города Восточной Европы, с другой, направились византийцы, не смирившиеся с турецким владычеством. Они и явились главными идеологами и организаторами дипломатической игры, связавшей на время Венецию, Рим, Милан и Московскую Русь. Важно, что те же люди в самой Италии стали проводниками византийского «гуманизма», основанного на эллинистических, а не латинских традициях. Его влияние в конце XV века на развитие идеологии Возрождения, особенно в Милане и Венеции, все еще недооценивается исследователями.(3)