Исследование проведено при поддержке
фонда RSS, проект 1196/1997
«Siberian Wooden Churches: Reality and Symbolics».

Монография посвящена сложной и малоизученной проблеме исследования закономерностей построения форм деревянных церквей Сибири XVII в. во взаимосвязи с их образным и символическим строем. Рассмотрены такие замечательные сооружения, как Тобольский собор Софии Премудрости Слова Божия, церкви Похвалы Богородице (Тобольск), Троицы Живоначальной (Томск), Казанской Божьей Матери (Илимск). Особенностью работы являются авторские реконструкции и рисунки церквей и жилищ.

Книга представляет интерес как для специалистов в области истории архитектуры, этнологии и культурологии, так и для широкого круга читателей, интересующихся вопросами развития культуры Сибири.

Введение.
Сохранение культурного наследия Сибири является серьезной проблемой, актуальной и для произведений архитектурного творчества. Неотвратимый ход времени, стихия, преобразования в общественной жизни — все грозит гибелью замечательным, но недолговечным произведениям деревянного зодчества. Множество прекрасных образцов церковной архитектуры безвозвратно утрачены, они уже никогда не будут возвращены в культурную среду мира современных людей. Вместе с потерей каждого здания уходят в небытие уникальные традиции, мироощущение эпохи, помыслы и стремления людей прошлого. Напрасно наши современники кичатся своими научными и техническими достижениями, не потеряли ли они больше, забывая уроки развития своей цивилизации? Сейчас существует лишь слабая возможность восстановить облик, образный и символический строй церквей Сибири XVII в., тем самым попробовав хоть немного понять прошлое, а через него и настоящее, попытаться вернуть связь времен.

В этой книге предпринята попытка провести комплексные исследования символики, феноменологии и морфологии трех деревянных церквей, построенных в XVII в. в сибирских городах — Тобольского собора Софии Премудрости Слова Божия, Томской церкви Троицы Живоначальной и Илимской церкви Казанской Богоматери. Понятно, что для выполнения этой задачи недостаточно было лишь реконструировать формы зданий, потребовалось и восстановить культурный контекст, в котором создавались сооружения. Отсюда и многоаспектность исследования, комплексность анализа, поиски культурных и смысловых аналогий в обращении к истории символизма чисел, названий и имен, к проблемам развития представлений о Природе, Вселенной и Человеке.

Неоднократно исследователями отмечалась художественная и эстетическая ценность формообразования храмового зодчества, обсуждались происхождение и генезис форм, феноменологические эффекты воздействия архитектуры на человека, в то время, как суть и значение символики рассматривались мало. Это не могло не обеднять анализ архитектурных сооружений, так как чем более полно представлены и взаимообусловлены, обладая внутренней логикой взаимодействия, символика, морфология и феноменология, тем более ценно это сооружение, тем более оно значимо в культуре всех времен и народов. Естественно, сооружений, которые можно назвать шедеврами, немного, в каждом храме наиболее ярко проявлялись лишь отдельные черты, характеризующие структуру построения пространства.

Православные церкви как сооружения культового зодчества характеризуются, пожалуй, наибольшей степенью традиционности своего архитектурного образа и, как следствие, облика, что следует, в первую очередь, из символического значения православного храма и его частей, которое сохраняется в течение столетий. Традиционность образа и облика не предполагает механического перенесения форм и их символической сущности от одного здания к другому, из одной эпохи в другую. Каждая эпоха, каждое время создают свои образы — благодаря изменениям прежних черт одного и того же содержания (утилитарного и идейно-социального), формированию новых элементов содержания, поворотам в идеологии общества, изменениям эстетических взглядов, появлению новых материалов и способов производства.

Образы архитектуры выражают идеи общества языком форм геометрических, абстрактных, что требует соотносить архитектурную форму с соответствующим содержанием опосредованно, следуя принципу историчности создаваемых образов. Кажущиеся различными храмовые здания могут иметь очень тонкие связи, сохраняя в чем-то постоянную образную структуру, и в первую очередь — символическую. Для интерпретации древнерусской живописи — фресок, икон, разработаны семантические модели, позволяющие выделить значение и место символизма в живописи, подобный же вопрос в архитектуре изучен недостаточно. В связи с этим, следует отметить, что решение проблемы соотношения символики, образа и облика православного храмового здания должно методологически обогатить принцип чистой визуальности, или поверхностно-описательного формализма, и стать существенным дополнением несколько одностороннего принци0па поиска генетических и типологических связей христианских храмов с язычеством.

Даже значительное изменение формы, облика здания не всегда ведет к изменению его образного строя. Возможно, то, что людям последующих поколений, отдаленным по времени от периода существования здания, могло казаться изменением образа, для людей, строивших здания, было очевидным его сохранением. Крупный теоретик архитектуры М. Г. Бархин писал, что образ воспринимается по-разному, в зависимости от личных качеств зрителя, от его подготовленности, от принятия им условности, свойственной архитектуре, от понимания своеобразной знаковой системы, принятой в архитектуре и т.д., а это весьма важно при анализе того или иного здания, его пространственного строя, связанного с восприятием его, когда необходимо установить приоритеты, закономерности и преемственность создания образа здания в различные периоды его существования. Деревянные церкви Сибири XVII в. дают прекрасную возможность изучения всех перечисленных проблем, несмотря на скудость имеющихся источников, из которых можно было бы почерпнуть необходимые сведения. В распоряжении исследователя находятся лишь описания конструктивных особенностей храмов, допускающих многозначность прочтения, и некоторые факты из истории существования церквей. Однако рассмотрение сооружений православной культовой архитектуры как феномена русской средневековой культуры, подверженного всем характерным для этой эпохи влияниям, начиная от идеи теоцентризма и кончая языческими реминисценциями, делает реальным воссоздание достоверного облика храмов, их роли и места в мировоззренческой системе.

Все графические реконструкции и рисунки, если не дано особое указание, выполнены автором.

Можно было бы считать задачу, поставленную в книге, выполненной, если бы ею заинтересовались не только историки и этнологи, но и практикующие архитекторы, занимающиеся реставрацией памятников архитектуры и проектированием новых церквей. Поскольку исследование должно дать ответы на вопросы «какие существовали традиции в русском деревянном храмовом зодчестве» и «можно ли им следовать в современном строительстве церквей», его результаты могут помочь в выборе образного и символического языка проектирования. Несомненно книга будет востребована как основа для лекционных курсов, посвященных развитию русской культуры, а также будет полезна для широких кругов читателей, интересующихся вопросами архитектуры Сибири. Дискуссионность проблем, поднятых в книге, позволяет надеяться на плодотворный диалог с вероятными оппонентами, что должно приблизить нас к истине.

В заключение воспользуюсь случаем выразить свою искреннюю благодарность коллегам, друзьям и родным, оказавшим неоценимую помощь в подготовке книги. Необходимо также отметить, что работа проведена при поддержке фонда RSS (проект 1196/1997 «Siberian Wooden Churches: Reality and Symbolics»), без чего это исследование вряд ли было бы осуществлено.

Глава 1. Софийский собор в Тобольске (1621–1677 гг.)
Тобольский Собор Софии Премудрости, построенный в 1686 г., известен как первое каменное церковное сооружение Сибири. Он имел и свою «деревянную предысторию», насчитывающую более пятидесяти лет — с 1621 г., времени постройки первого деревянного собора, по 1677 г., когда храм был уничтожен в охватившем город пожаре. Период существования Софийского собора, построенного в камне, подробно рассмотрен исследователями [1], а деревянный вариант сооружения, несмотря на опубликованное описание [2], остался в стороне, исключая несколько замечаний в работах историков архитектуры. Однако именно в начале XVII в. Тобольск приобретает значение крупного военно-административного, торгового, культурного, церковного центра, становясь фактической столицей Сибири. В 20-е гг. XVII в. в Тобольскую епархию был направлен митрополит Киприан, с именем которого связана постройка первого здания Софийского собора [3]. Сооружению храма придавался особый смысл.

Как следует из материалов переписных и копийных книг 1620–1636 гг. Тобольского архиерейского дома [4], деревянный собор Софии был построен в 1621–1622 гг. по царскому указу сибирским воеводам 1620 г. Для строительства церкви были использованы срубы домов, купленные у тобольских жителей. Специально на постройку заготовить лес было невозможно, а точнее, некого было нанять для этого, так как в те годы Тобольск обезлюдел из-за голода. Впрочем, приобретение готовых срубов для возведения какого-либо здания являлось вполне обычной практикой. Среди купленных построек был наполовину выстроенный сруб церкви, которую в 1620 г. священник Иван по благословению вологодского архиепископа Макария заложил в десяти саженях от Троицкой церкви и которая была задумана как пятиглавая церковь во имя Софии Премудрости. Киприан достроил эту церковь как соборную, оставив за ней название Софийской (освящена 21 октября 1622 г.), хотя грамота из Москвы предписывала поименовать церковь Вознесенской.

Детальное описание возведенного храма позволяет реконструировать его облик. Высота церкви от уровня земли до яблока была 13,5–14 саженей (более 28 м), пол находился на уровне 14 венца, что при диаметре бревен 25–28 см составляло 3,5–3,9 м. От пола до «закомар», представлявших собой крещатое бочечное покрытие, было 26 венцов (около 7 м). Таким образом, сруб сооружения поднимался на высоту 10–11 м, что составляло около трети высоты всего здания. Термин «закомары» специалистам более знаком по каменным сооружениям, но, как видно, использовали его для форм здания из дерева, что может косвенно подтверждать взаимосвязь трактовок форм этих двух типов сооружений. На основании из крещатых бочек, выходящих лбами по три на каждую из четырех сторон сруба, был установлен эффектный барабан, составленный из центрически расположенных бочек меньшего размера. Собор имел три алтаря и паперть, охватывавшую сруб с трех сторон. На паперть вела крытая лестница с тремя площадками-крыльцами, верхнее из которых имело кровлю бочкой, покрытую лемехом, два средних — бочки, крытые гнутым тесом. Собор был пятиглавым, причем центральная глава размещалась на бочечном барабане, а четыре меньшие главы — на угловых крещатых бочках.

Рис. 1. Главные города, остроги и зимовья Сибири в XVII веке
Рис. 2. Собор Софии Премудрости Слова Божия в Тобольске. 1621–1624 гг.
Рис. 3. Тобольский Софийский собор. Западный фасад.

Числовая символика Тобольского Софийского собора. Случайна ли числовая символика храма? Пять глав, три алтаря, многократно повторяющаяся троичность элементов и конструкций… По наблюдениям Г. К. Вагнера, в древнерусском зодчестве пятиглавие возрождалось тогда, когда в политике ктиторов возникла некая политически масштабная, подчас даже общерусская тенденция. Существуют гипотеза о том, что первой пятиглавой церковью можно назвать храм Богородицы (Десятинную), заложенный в 989 г., после крещения князя Владимира [5]. Пятиглавым был и Софийский собор в Новгороде (XI в.), на родине митрополита Киприана.

Во многих городах России в XV-XVII вв. главные каменные городские и монастырские церкви строились пятиглавыми. Перечень храмов о пяти главах, возведенных в этот период, начинается знаменитыми московскими Успенским собором Аристотеля Фиораванти (1475–1479 гг.) и Архангельским собором Алевиза Нового (1505–1508 гг.). Далеко не полный список пятиглавых церквей, построенных в России в XVI-XVII вв., таков:

1553 г. — собор в Авраамиеве монастыре в Ростове;
1562 г. — Христорождественский собор в Каргополе;
1568–1570 гг. — Софийский собор в Вологде;
1590–1596 гг. — собор Рождества Богородицы в Пафнутьев-Боровском монастыре;
около 1620–1622 гг. — Софийский собор в Тобольске;
1647–1650 гг. — церковь Ильи Пророка в Ярославле;
1649 г. — Благовещенский собор в Благовещенском монастыре Нижнего Новгорода;
1650–1652 гг. — Троицкий собор Ипатьевского монастыря в Костроме;
1651 г. — Введенский собор с шатровой колокольней в Чебоксарах;
1652 г. — церковь Воскресения на Дебре в Костроме;
1675 г. — церковь Рождества Христова в Балахне;
ок.1690 г. — деревянная Константина и Елены с шатровой колокольней в Вологде;
1677 г. — церковь Благовещения в Тайнинском в Мытищах;
1678 г. — Сергиевская церковь в Подмосковье (с. Комягино);
1683 г. — церковь Иоанна Богослова в Ростове;
1689–1694 гг. — Зачатьевская церковь в Подмосковье (ныне г. Чехов Московской обл.);
1692–1694 гг. — Никольская церковь в Пушкино;
1696–1705 гг. — собор Михаила Архангела в Бронницах;
около 1714 г. — Троицкая церковь в Серпухове [6].

Несомненно, символика чисел имеет особое значение для архитектуры, и в том числе и для церковного зодчества, поскольку одним из принципов этого рода искусства является ритмическое повторение различных форм, элементов, деталей, конструкций, измерений. Определенные числовые закономерности использовались в течение столетий, и всякий раз им придавалась некоторая самостоятельность и своеобразие. В средневековой культуре числа понимались как теологические символы, отражающие сущность высшей непознаваемой истины, постоянно питая философскую мысль. В современной трактовке принято считать пять глав церкви символическим обозначением Христа и четырех Евангелистов. Вместе с тем, в семантике пятиглавия существует и более глубокий «слой» символического осмысления.

Системы священных чисел, сложившиеся в древнегреческой, древнееврейской и других древних культурах присредиземноморья, были частью усвоены, частью переосмыслены и в целом получили новое мистико-знаковое содержание в учении христиан. Вера в таинственный, символический смысл чисел в одинаковой степени была присуща как культуре католического Запада, так и православного Востока, и Руси в частности. Она присутствовала во всех областях материально-практической и духовной деятельности человека — литературе, искусстве, науке, исторической мысли, церковной обрядности, повседневной жизни народа, а также архитектуре и строительстве [7].

В христианском учении и культуре — библейском предании, догматическом богословии, церковном уставе, литургике, поэзии — числа 3, 5, 7 получили широкую и разнообразную символическую реализацию и играли как фундаментальную, так и прикладную роль [8]. Менее других была разработана символическая структура пятерки, но в мировой культуре это число так или иначе было связано с женскими божествами [9], что особенно важно при понимании образа Софии, иконографически представленной как Девы. Достаточно вспомнить, что празднование в честь греческой богини Геры, совершалось каждые пять лет, в Месопотамии пятница была посвящена Иштар (Венере), скандинавские народы назвали пятый день недели в честь богини Фрейи, что переняли и их соседи (например, англ. — Friday), русские почитали Параскеву Пятницу и т.д. В некоторых европейских странах в народных верованиях число 5 является символом совершенства, поскольку рука человека имеет пять пальцев, а имя Богоматери — Мария, состоит из пяти букв [10]. Заметим, что и слово София в русском языке пятибуквенное. В русской религиозной мировоззренческой системе женские образы святых всегда особо почитались, к ним обращались как к надежным заступницам, а Богоматерь считали покровительницей России, что вызывало необходимость и в материальном воплощении и воспроизведении атрибутивной символики святых жен, например, в архитектурных формах. Исходя из вышесказанного, вполне объяснимо, что один из самых значительных храмов Сибири был посвящен Деве, а его числовая символика содержала пятерку — собор имел пять глав.

В христианстве число 5 воспринималось также и как знак мистического единения земной церкви со Спасителем, что осмыслялось как брак Церкви и Христа (в чем также проявляется идея дуализма женского и мужского), евхаристического пресуществления всех христиан в жизнь вечную (евангельская легенда о пяти хлебах, насытивших пять тысяч человек, притчи о пяти мудрых и пяти неразумных девах, о рабе умножившем данные ему пять талантов на другие пять, ритуал благословения пяти хлебов на литии во время всенощного бдения и употребление на проскомидии во время литургии пяти просфор, иконостасы в пять рядов) [11].

Возможно, понимание пятиглавия через призму такой символики, а именно — дихотомии земного и божественного, приобретения жизни вечной всеми горожанами-христианами, и, следовательно, пожелания воплощения вечного высшего блага всем жителям города в их единстве и стремлении к нему, и имело решающее значение для распространения и утверждения пятиглавия при строительстве главных храмов в городах и монастырях.

Рис. 4. Софийский собор в Тобольске. 1621–1624 гг. План.

Соборная церковь Софии Премудрости кроме пяти глав имела три алтаря, и сочетание этих элементов дает основной символический образ храма. При этом значение числа три традиционно заключается в том, что это «полное и совершенное число» (Августин). Это число божественной Троицы и число души, устроенной по ее образцу, символ всего духовного (три годовых праздника, завещанных Моисею на Синае, слова Христа о трехдневном воздвижении нерукотворного храма, воскресение Христа на третий день, троекратное отречение апостола Петра, три звезды на мафории Богоматери) [12].

А значит, в образе храма символически передано сочетание назидания стремления души к духовности, приверженности к Троице, единения земной церкви и Бога, приобретения жизни вечной всеми христианами, то есть самой сути христианства, что должно было сделать такие храмы действительно главными по значимости. Кроме того, следует отметить древность происхождения традиции сооружения трех алтарей. Как показал А. Голан [13], она восходит к раннеземледельческим религиям и наблюдалась во многих культурах. В христианстве она ведет начало от раннехристианского обычая устройства трех ниш в алтарной части.

Практически исследователям не удалось установить никакой типологической закономерности в формах храмов и их посвящении, но, кажется, ее и не могло быть, так как здесь существует более тонкая связь. Согласно христианскому учению «каждый храм посвящается Богу, нося имя в память священного события или угодника Божия» [14], то есть возведение церкви во имя события или угодника является второстепенным, поскольку основным является посвящение Богу, а значит и не может быть четко фиксированной типологии по формам храма в увязке с второстепенным посвящением, а имеет значение особый символизм форм.

Посвящение Софии Премудрости Слова Божия. Тесно связано с числовой символикой и наименование Тобольского собора. Если обратиться к оценке значимости предшествовавших ему Софийских храмов в истории христианства, то становятся понятными символичность его возведения и та роль, которая ему отводилась в системе мировоззрения мирян. Известные Константинопольский, Киевский, Новгородский, Вологодский соборы во имя Софии Премудрости Слова Божия воплощали идею храма, объединявшего народ в вере и государственности.

Образ Софии Премудрости был одним из ключевых в древнерусской культуре и философии. В живописи он известен как иконографический сюжет, названный В. Арсеньевым чисто-символическим, тайнозрительным, сосредотачивающим истины «синтетические, охватные» без их объяснения, кроме нравственного смыслового аспекта [15]. Пожалуй, символическое значение образа Софии Премудрости — истинно христианское по своему содержанию, поскольку уже в «Повести временных лет» крещение княгини Ольги при дворе византийского императора, предвосхитившее будущее крещение Руси, осмысляется как приобщение к Софии Премудрости: «Ищущи бо мудрости обрящють»[16]. В сочинениях древнерусских авторов София выступает как зашифрованный образ представления о высшей мудрости, совмещавшейся с идеей Бога, воплощавшим вечность, бесконечность, абсолютное бытие. Из концепций древних мыслителей, в первую очередь, из определений философии византийского мыслителя сирийского происхождения Иоанна Дамаскина (VIII в.), наибольшего авторитета на Руси в области философии [17], следует, что идея Бога, обладавшего максимумом всех способностей — всеблагостью, всеправедностью, всемогуществом, всемудростью, вела от «ограниченности субъективизма индивида к безграничности и объективности бытия и настойчивому стремлению к нравственному идеалу поведения» [18]. Любовь к Софии Премудрости рассматривалась славянским просветителем древности Константином-Кириллом как безраздельное служение истине, духовный подвиг, в котором основой является эстетическое содержание мудрости, красота истинного знания [19]. Понимание образа Софии включает не только воплощение Бога, но и создание храма и утверждение семи столпов: «Премудрость есть Божество, а храм человечьство, аки во храм бо вселися въ влоть»[20] (Климент Смолятич, XII в.). В XIV в. сочинения Псевдо-Дионисия Ареопагита продолжают тему Премудрости в средневековой живописи [21], детально обсуждая ее иконографию.

Следуя положениям древнерусских философов, духовный вождь старообрядцев Аввакум (1620–1682) в «Книге толкований» дает истолкование образа Премудрости, во многом совпадающее с древним: «Премудрость — Бог, а храм — правоверни человеки», семь столпов — семь вселенских соборов, которые веру «утверждают и ограждают» от ересей. Споря с епископом Павлом Крутицким о евангельских словах «взыщите мудрости», он утверждал, что нужно стремиться не к внешнему многознанию, а к «премудрости внутренней», к утверждению своей совести, духовной сущности человека, его душе, тогда «без книг премудр будеши» [22].

В работах же других мыслителей XVII в. образ Премудрости стал терять свою цельность, дробиться и уточняться, признание силы рационального познания человека сменяла идею о непознаваемости высшей мудрости. Крупнейший деятель культуры при царе Алексее Михайловиче Симеон Полоцкий (1629–1680) сравнивал мир с «книгой великой», созданной Творцом, ключом же к его пониманию он считал знание, выраженное в слове [23]. Юрий Крижанич (1617–1683), один из энциклопедистов XVII в., написавший свои основные сочинения в тобольской ссылке (1661–1677 гг.), в фундаментальном трактате «Беседы о правлении» главу «О мудрости» посвятил различию между мудростью, знанием и философией. Мудростью он считал познание «наиболее важных и высших вещей», т.е. Бога, природы, общества, человека. Особо выделял Крижанич «политическую мудрость», считая, что правитель должен сам быть мудрым человеком и окружать себя умными советниками.

Заслуживает также внимания сочинение «Слово торжественное о Софии Премудрости» Иоанникия (1663–1717) и Софрония (1652–1730) Лихудов, греческих монахов, по прибытию в Москву в 1685 г. возглавивших Славяно-греко-латинскую академию. Авторы трактуют Премудрость как одну из основных древнерусских философем. Новоспасский архимандрит Игнатий в созданном в 1689 г. «Свидетельстве ко образу Софии Премудрости» представляет «Российское Московское царство» как земное воплощение высшей Премудрости, а камень, на который она опирается, ассоциируется с образом Петра, ибо на нем, «великом государе, якоже на камени утверждается и неодолено будет» могущество страны [24].

«Вся Премудростию сотворил еси» — поется в церковном песнопении. Это значит, как писал Е. Трубецкой, рассматривая «возвращение» древнерусской иконы в сферу культуры и общественное признание ее смысловой значимости в начале XX в., что «премудрость — предвечный замысел Божий о творении, вызывающим всю тварь небесную и земную к бытию из небытия. София — то самое, что предшествует всем дням творения» [25].

Рассуждая о значении и сущности русских имен П. А. Флоренский говорит о Софии, что этимологически слово «софия» не означает мудрость в современном смысле слова, как преисполненность чистым созерцанием и теоретическим ведением, наиболее правильно было бы сказать художество в смысле «зиждительной способности, воплощение идеального замысла в конкретном мире, а по-церковно-славянски хитрость. …Приходя на безобразную землю из царства образов, София сознает себя несущей миссию и потому входит в мир не как член мирового целого, не как звено взаимной ответственности и… связи существ мира, а мироустроительно, законодательно…, словом — как власть» [26].

На протяжении веков образ Софии оставался в ряду семантически насыщенных символов культурной жизни Руси и России. Он был основополагающей философемой, в чем-то равнозначной понятию философии и заменяющей его. Образ Софии Премудрости Слова Божия проявлялся уже в ветхозаветном библейском сюжете о сотворении мира: «Вначале было Слово», не совпадая с вселенским Божественным Разумом — Логосом, воплощающем эволюцию мира. Он был одним из сложнейших понятий, изначально и априорно не доступных для понимания, поэтому и не распространившихся широко, а ставших элитарными. О непопулярности этого образа говорит и то, что он крайне редко встречается в народных духовных стихах, в отличие от излюбленных сюжетов — житийных, богородичных, святоотеческих, что было показано Г. Федоровым [27]. Необходимо заметить, что в XVII — XVIII вв., да и вплоть до наших дней, во всей Зауральской России была лишь одна церковь, посвященная Софии Премудрости — в Тобольске. Вместе с тем, образ Софии связан с воплощением в храмовом строительстве более, чем когда-либо, с X — XII вв. и XVI — XVII в., когда наблюдался наибольший интерес к его трактовке со стороны мыслителей и, скажем так, теоретиков культуры, в периоды становления христианства и расширения пределов его влияния. Несомненно, посвящение Тобольского собора Софии Премудрости Слова Божия в мировоззренческом аспекте должно было знаменовать один из этапов созидания, гармонизации, расширения русского христианского мира и государства.

Зодчие-созидатели. Русские азбуковники XVI в. оставили особую трактовку философии, которая разделяется «в четверо: в грамматику, в риторику, во градовное, в домостройное мышление» [28]. Если понимать последние два как имеющие непосредственное отношение к строительству, то в образе Софии Премудрости ясно видится созидание и воплощение акта творения мира в возведении сооружений, а зодчие, строители трактуются как «философы», обладающие особой мудростью, знанием. К сожалению, имена многих строителей, возводивших прекрасные здания древности не сохранились. В документах, в основном, указывались лишь места выхода плотников. Например, в грамоте в город Березов о постройке храма в Коде 1599 г. говорится: «…велели б ести в Березове для храма наимовать плотников…» [29]. Известно также, что в Сибири плотничали выходцы с Русского Севера, многие мастера-плотники имели прозвище карела: «…по прозвищу карелою, потому что… плотничает всякое дело» [30].

Были мастера из Вятских земель. В царской грамоте верхотурскому воеводе князю Львову 1603 г. сообщается, что «…послано на Верхотурье для судового дела… с Перми, с Вятки, с Выми, от Соли от Вычегодские, с Усьтюга Великого плотников человек по осьмидесят и больши… да в нынешнем году велено послать на Верхотурье, с тех городов, плотников восемьдесят человек…» [31].

Этот последний факт поясняет, каким образом в отдаленных районах Сибири практически одновременно с Европейской Россией появлялись и быстро распространялись архитектурные тенденции. Плотники для судового дела занимались также строительством различных сооружений. В грамоте Б. Годунова верхотурской администрации 1604 г. говорится, что из Верхотурья послали плотников для постройки судов, «а на Верхотурье оставлено плотников четыре человека. И теми плотниками сделано на хлеб житница, да изба, да на зелейный погреб напогребица» [32].

Кроме присланных плотников для строительства нанимали местных жителей: «…в остроге худые места и всякие крепости поделать тутошними березовскими жилецкими людьми…» (грамота в Березов об исправлении Березовского острога 1648 г.) [33].

Очень редко в грамотах упоминаются имена строителей: «…велено в Томску для приезду в Томской с приписью подъячего Александра Симонова построить вновь двор… на подъячий двор работали плотники Насон Кирилов, Афонасий Шатченин с товарищи 10 человек… рубили горницу… и покрыли…». Мастера работали с мая по июль и получили 3 рубля 4 деньги [34].

Редким по исключительной информативности документом является подробная опись, составленная Микифором Логиновичем Веревкиным по указу царя Михаила Федоровича для строительства Софийского собора в Тобольске. Благодаря ей стали известны не только имена заказчиков, являвшихся, вероятно, авторами идеи храма — архиепископа Киприана и протопопа Ивана Иосифова, но и мастера, составившего предварительную смету материалов, и подрядчиков, а также плотников, воплотивших замысел. Опись подытоживала данные документов, подготовленных местными воеводами и князем Михаилом Темкиным-Ростовским «с товарищи» [35].

Роспись необходимого для постройки в Тобольске соборной церкви и двора архиепископа, датированная 4 января 1621 г., была сделана по смете московского дворцового старосты плотников Первушки Исаева [36]. В ней указаны состав сооружений, основные размеры церкви и алтаря, расход строевого леса на них, а также на паперть, колокольню и архиепископский двор. Конечно, смета была приблизительная, местные условия наложили свои коррективы. В этом случае показательно, однако, что существовало нечто вроде «типового проекта», основанного на многолетнем опыте и традиции.

В отписке тобольских воевод о строительстве Софийского собора от 13 ноября 1621 г. говорится о подрядчиках: «…выбрали… в Тоболску для тово церковного дела и дворового строенья тоболских посацких лутчих людей дву человек, Пронку Кожевника да Ивашка Новоселова… и велели им … плотников наимовать…» [37].

Кроме того, известно, что в свите архиепископа, состоящей из 59 человек, было два плотника из Вологды, Демка Бубенистов и Ивашка Лупач, имевших оклад 4 рубля, 5 четвертей овса и 5 четвертей ржи в год [38]. Эти мастера должны были принимать участие в строительстве храмов и других построек двора. К сожалению, имена местных плотников, нанятых подрядчиками, остались неизвестными.

Обращает на себя внимание то, что в Вологде, откуда происходили мастера, в 1568–1570 гг. был построен каменный Софийский собор. Он также был пятиглавым и составлял с колокольней, Архиерейскими палатами с домовой церковью Рождества Христова и другими постройками центр города. Этот комплекс вполне мог служить образцом для строительства архиепископского двора в Тобольске. Рядом с Вологдой находился ансамбль Спасо-Прилуцкого монастыря, также типологически совпадающего с комплексом в Тобольске. В его составе были пятиглавый же Спасский собор (1537–1542 гг.), окруженный с трех сторон крытой галереей, а также колокольня, жилые и хозяйственные постройки. Собор соединялся крытым переходом с трапезной палатой, одноглавой Введенской церковью и старыми настоятельскими покоями [39]. Все это позволяет не только считать их аналогами комплекса в Тобольске и говорить о типологическом единстве, характерном для периода XVI-XVII вв., но и рассматривать как непосредственных его предшественников, служивших образцом для резиденции Киприана.
В культурах народов в различные эпохи существовало понятие «шесть сторон горизонта», например, в Древней Индии шестиконечная звезда служила его символическим выражением, то же значение она имела у древних египтян. А в Ирландии и Шотландии есть средневековые календарные сооружения, построенные по принципу деления на шесть основных частей [44].

Кроме того, возможно, здесь имеет место взаимопроникновение и взаимовлияние различных феноменов культуры и искусства, основанное на общности воззрений и понятий. Такое явление имеет широкое распространение, предметы прикладного искусства, выполненные в различных техниках и материалах, имеют общие сюжеты, формы архитектуры обладают единством с формами предметов быта. Так, можно привести в качестве примера прялку-башенку, распространенную в Ярославской губернии. Развитие формы столпообразной ножки прялки в XVIII-XIX вв. вызвало появление ее новой разновидности. В XIX в. утвердился тип многоярусной башенки с рядами сквозных арок. Исследователями было отмечено влияние на ее форму, сочетающую статичность массы с напряжением, архитектурного образа шатровых храмов и колоколен XVII в. [45].

Рис. 6. План двора архиепископа Киприана.

1 – Софийский собор; 2 – церковь Похвалы Богородицы; 3 – колокольня; 4 – проходные сени; 5 – входные сени; 6 – сени большие; 7 – передняя келья; 8 – комната; 9 – задние сени; 10 – задняя келья; 11 – повалуша; 12 – хлебня поземная; 13- келья с сенями; 14 – сени; 15 – казенная повалушка; 16 – казенные сени; 17 – казенная келья передняя; 18 – казенная комната; 19 – мшаничек обиходный; 20 – сарай; 21 – келья приспешная; 22 – ледник обиходный; 23 – поварня естовная; 24 – келья для работных людей; 25 – конюшня, 26 – поварня квасная; 27 – житницы с чуланами; 28 – келья подьячих; 29 – житницы малые и большие; 30 – ледник; 31 – келья для черных попов; 32 – приказ судных дел; 33 – святые ворота с приворотьем; 34 – задние ворота.

Явление взаимопроникновения культурных феноменов было характерно и для более ранних эпох. По замечанию Б. А. Рыбакова [46], наблюдается совпадения стилистики и сюжетов архитектуры, украшений, утвари, книжной орнаментации. В пример он приводит стилистическое тождество инициалов Юрьевского Евангелия 1120-х гг. и белокаменной владимиро-суздальской резьбы, сюжетов орнаментации серебряных браслетов XII века и арок владимирских соборов, а миниатюры Остромирова Евангелия 1056 года, имеющие золотой контур изображений, напоминают изделия с перегородчатой эмалью.

Жилые и служебные постройки резиденции архиепископа. Двор архиепископа Киприана в Тобольске являлся единым архитектурным комплексом, в котором были композиционно связаны Софийский собор, церковь Похвалы Богородицы, колокольня, жилые и служебные здания. Площадь двора составляла 30 кв. саженей (около 4200 кв.м.).

Все постройки были деревянные. На двор архиепископа вели двое ворот — святые, имеющие ширину «две сажени без четверти» (3,5 м), с приворотьем шириной в одну сажень (2,1 м), находящиеся рядом с папертью собора с западной стороны комплекса, и задние ворота, расположенные с северной стороны. Наличие двух видов ворот было характерно для архиепископских и патриарших дворов, что оправдано функционально: святые ворота служили парадным входом, задние же использовались в качестве хозяйственных. Так, по тому же принципу устроены входы в святительскую дачу в Троицком-Голенищеве под Москвой [47]. Судя по составленной росписи необходимых для постройки двора материалов, ворота имели вереи (святые — 3, задние — 2), щиты из досок (святые — 2, задние -1), кровли из теса и подворотни верхние и нижние.

С южной стороны к паперти церкви Похвалы Богородицы примыкали проходные сени, которые вели к келье с сенями. Возможно, это был комплекс личных покоев архиепископа, о чем говорит их расположение в южной части двора на некотором отдалении от остальных построек, прямая связь с храмами специальным переходом, а также хорошая освещенность помещений, имевших большое количество окон. Келья и сени стояли на теплом жилой подклете. С заднего двора можно было подняться во входные сени по двум двухмаршевым лестницам, располагавшимся с северной и южной сторон сеней. С верхней площадки, имевшей стены, можно было пройти также в большие сени и в комплекс «казенных» построек — сени, келью, комнату и повалушку. Подробное описание лестниц позволяет реконструировать их достаточно точно. Лестница, ведущая во входные сени имела в нижнем марше восемь ступеней, в верхнем — девять, она была покрыта тесом. Верхний шатрик над площадкой выполнялся в технике тесом в косяк, шатрики над средней и нижней площадками также были тесовыми. Лестница в проходные сени имела в верхнем марше восемь ступеней, в нижнем — на одну меньше.

Большие сени анфиладно соединялись с передней кельей, комнатой и задними сенями, причем этот комплекс развивался в северном направлении. Из задних сеней вели двери в заднюю келью с теплым подклетом и повалушу о трех мостах, имевшую на уровне среднего этажа круглое окно. К повалуше с севера «стена к стене» примыкала поземная хлебня. Отдельно от комплекса, к югу от него, находились состыкованные, «стена о стену без промешков и росставок», сарай, приспешная келья (пекарня), погреб с сушилом, поварня, келья для работных людей. Все эти постройки имели отдельные входы. В пространстве между казенной и приспешной кельями находился мшаничек. Восточную часть архиепископского двора занимала конюшня. В северной части располагались квасная поварня, три житницы, келья подьячих, келья черных попов и приказ судных дел. Для всех основных помещений в описании приведены размеры, количество окон и перечислены некоторые элементы убранства. Благодаря этому и указанию размеров между зданиями можно с достаточной степенью точности графически реконструировать весь двор архиепископа.

Рис. 7. Двор архиепископа Киприана. Вариант реконструкции застройки.

В высотном отношении здания комплекса значительно варьировали. Софийский собор и церковь Похвалы имели наибольшую высоту. Повалуша «о трех мостах» была значительно ниже. Кельи и комнаты хором стояли на теплых жилых подклетах, казенная келья с комнатой — на холодном подклете, что также выделяло их среди застройки. Из построек хозяйственного назначения наиболее высоким было здание конюшни с сараем. Нужно отметить, что конюшня была самым протяженным сооружением — ее длина составляла 24 сажени (около 50 м). В комплексе были и низкие поземные сооружения, не имевшие пола: хлебня, келья приспешная, житницы и келья для черных попов. Кровли всех построек были сделаны из теса или драниц с укладкой на луб или скалу (т.е. на берестяные полотнища, обеспечивающие водонепроницаемость). Кроме того, для постройки сооружений двора архиепископа требовались бревна, брусья, столбы, доски, колоды, а также закладные детали — крюки, цепи, скобы, жиковины, вертлюги для рундуков, замки, гвозди «красные, кружалные, прибоиные, скаловые, тесовые».

Двор частично был огражден забором «взаплот». Там, где его не было стены зданий заменяли ограждение. Следует отметить, что непосредственно к территории архиепископского двора с южной стороны примыкали дворы «софейского протопопа и протодьякона, и соборных попов», а с северной и восточной — «о самой забор дворы мирских всяких чинов людей». Таким образом, свободный подход к комплексу и возможность его обзора были, в основном, с западной стороны. В целом, двор архиепископа в 1620-х гг. представлял собой очень компактный полифункциональный ансамбль с высокой плотностью застройки, в котором все основные сооружения жилого и культового назначения были связаны переходами, создавая образ замкнутости и отстраненности от окружения.

Рис. 8. Архиерейский двор в Томске. С чертежа XIX в.

1 – двухэтажный дом; 2 – двухэтажный флигель; 3 – баня; 4 – двухэтажный флигель, часть которого отведена под колокольню; 5 – строящаяся церковь; 6 – кладовая; 7 – завозня с кладовыми; 8 – конюшни; 9 – погреб; 10 – навес; 11 – пристройка к колокольне.

Поразительно, но и в середине XIX в. принципы устройства архиерейких дворов в Сибири сохранили основные правила, по которым строилась резиденция архиепископа в XVII в. Это, во-первых, постройка на одном дворе культовых, жилых и хозяйственных строений, во-вторых, блокировка зданий, и в том числе, жилых с культовыми, в-третьих, компактность застройки, и наконец, тесное соседство с окружающей рядовой застройкой. Так, согласно плана 1865 г. на участке архиерейского дома в Томске размещались сблокированные двухэтажные дом и флигель, примыкавшие к церкви и колокольне [48]. С северной стороны двора располагались хозяйственные постройки: три кладовые, завозня с кладовыми, конюшня с двумя навесами, баня. Здания выходили на улицы фасадами, а между ними был возведен забор. На двор вели несколько ворот и калиток.

Принцип постройки больших протяженных деревянных зданий, характерный для двора архиепископа, заключается в примыкании друг к другу разновеликих помещений — клетей. Он подробно описан И. Е. Забелиным на примере царского двора XVI-XVII вв. [49], который несомненно, служил образцом для постройки резиденций представителей высших слоев общества. Показательна переписка Москвы с тобольскими властями после начала строительства двора Киприана. В ней настоятельно проводилась мысль об обязательности достройки сооружений отмеченных в росписи столичного плотничьего старосты Первушки Исаева. Так, в грамоте царя Михаила Федоровича от 25 января 1622 г. говорилось, что «против указу не поставлено келья отхожеи, ледника, сушила. А горницы с комнатою не поставлено же… и велели ему поставити горницу с комнатою. Одна была бы крестовоя, а другая с переходы, да сушило» [50].

Иллюстрации показываются в новом окне программы просмотра
Рис. 9. Дом крестьянина: «горница на амбаре, против той горницы изба черная с подпольем, между ими сени».
Рис. 10. Двор крестьянина Федора Еремеева.
Рис. 11. Двор крестьянина Треньки Федотова.

В стандартный набор построек двора архиепископа должны были входить следующие помещения (указано одно из линейных измерений): горница 3,5 сажени (7,5 м), комната 3 сажен (6,4 м), сени 4 сажен (8,5 м), повалуша 3 сажен, келья отхожая 2,5 сажен (5,3 м), сени 3 сажен, погреб и ледник по 3 сажени с погребицей и сушилом наверху, поварня 6 сажен (12,8 м), изба поваренная 3 сажен, изба для певчих дьяков и подьяков 3 сажен, у ворот избушка 2 сажен (4,3 м), конюшня 6 сажен. Можно заметить, что реальный набор построек двора в Тобольске превосходил стандартный. Размер же двора соответствовал указанному в росписи — 30 сажен[51].

Резиденция архиепископа выделялась среди массовой застройки. На ее территории размещались два значительных храма, один из которых был соборным. Количество сооружений на дворе архиепископа намного превосходило число построек на крестьянских дворах. Можно привести описания дворов крестьян архиепископской деревни Комарица на р. Бобровке, из которых следует, что набор их дворовых построек ограничивался следующими: «изба, против избы клетишко да хлевишко», «изба да хлевишко», «изба да клетишко, рублено 10 рядов, а не свершено», «избенко осиновая да клетишко зачато рубить»[52]. У более зажиточных крестьян деревни Балина набор построек был более обширен, но он так же не шел ни в какое сравнение с комплексом сооружений двора тобольского патриарха. Например, у архиепископского крестьянина Федора Еремеева, живущего со своим братом Михаилом (оба имеют свои семьи), были «…во дворе изба, против избы клеть. Меж избою и клетью сени. Позаде того двора другая изба. Против избы клеть с погребом. Перед двором поварня да баня, да гумно с овином». У крестьянина Треньки Федотова, живущего в другой деревне, принадлежавшей архиепископу, была «…во дворе изба, против избы клеть на подклете. Двор в городьбе. Позаде двора погреб с напогребницею…»[53].

Сходство всех жилых помещений (как принадлежавших архиепископу, так и крестьянских) заключалось в том, что они были построены по одной схеме, представляя собой различные сочетания срубов, развиваясь по горизонтали благодаря приблокировке новых клетей, а в высоту благодаря подклетам и надстройкам.

Если назначения построек крестьян понятны, то для сооружений архиепископского двора требуются некоторые пояснения, которые можно сделать, исходя из перечня хранившихся там предметов[54]. Так, в задней келье и повалуше находилось большое количество икон, панагий и печатей. В келье хранились книги (Псалтыри, Часовники, Канунники, Служебники), два коробья с деньгами (3140 рублей 28 алтын 5 денег), золотые монеты, сундуки с облачением и тканями, полотенцами, скатертями, шубами, мехами, постельными принадлежностями, а также посуда, пуговицы, украшения, бумага. В задней повалушке кроме икон (66 образов Софии Премудрости), предметов быта и мехов, размещались «шесть коробей да ящик со всякими письмами» — грамотами, судными делами, приходные и расходные книги и письма. В житницах хранились значительные запасы ржи, овса, ячменя, пшеницы, муки, круп, гороха, соли, масла сливочного, конопляного и орехового, меда, хмеля, вина, уксуса, воска, олифы, даже некоторое количество лимонов. В сушилах — рыба, икра, разнообразная посуда и утварь, а также инструменты, упряжь, мешки, одежда и обувь.

Необходимо высказать некоторые замечания относительно назначения сеней. Судя по их расположению, эти помещения играли роль не столько хозяйственных пристроек, сколько парадных прихожих, комнат ожидания, а в ряде случаев и залов собраний. Такое понимание сеней существовало со времен Древней Руси и в среде старожилов-сибиряков сохранялось до начала XX в., которые рассказывали, что в сенях было светло, просторно, стоял стол, там пили чай, отдыхали.