Каменное зодчество Кирилло-Белозерского монастыря и вообще Белозерья с конца XV и до первой половины XVII в. отличается удивительной устойчивостью форм. На эту его особенность неоднократно указывалось(1). Уже в соборе Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря налицо приемы, которые характерны для всего круга последующих белозерских построек: широкие орнаментальные пояса, проходящие по верху стен основного объема, апсид и барабана; специфическая система завершения кокошниками с повторением в трех ярусах последовательно уменьшающейся в размерах схемы позакомарного покрытия; двуглавие. Для самого Рождественского собора эти мотивы, при определенном своеобразии их применения, все же прекрасно согласуются с общим характером композиционных и декоративных приемов, бытовавших у среднерусских построек того времени. Однако этого нельзя сказать о белозерских храмах первой половины XVI в. и тем более о позднейших сооружениях. Ковровые орнаментальные пояса для московского строительства позднее 1480-х годов уже не известны(2), а система покрытия кокошниками в виде трех повторяющихся ярусов вообще характерна для Белозерья и отчасти для Вологды (храмы Спасо-Прилуцкого монастыря) и вне этих пределов встречается лишь один раз в церкви Рождества Богородицы середины XVI в. в Медведевой пустыни(3). Двуглавие — менее специфично белозерская черта, однако и оно применялось здесь значительно чаще, чем в других областях Московской Руси (помимо собора Ферапонтова монастыря можно назвать собор Спасо-Каменного монастыря 1481 г., одновременные кирилловские храмы Иоанна Предтечи и Архангела Гавриила 1531—1534 гг., собор Горицкого монастыря 1544 г., кирилловские церкви Сергия Радонежского 1560—1594 гг., Иоанна Лествичника 1569—1572 гг.). Если в ранних белозерских постройках ступенчатая композиция покрытия находила определенное соответствие с внутренней конструкцией (повышенным подпружным аркам под барабаном отвечал либо второй ярус кокошников, как в Рождественском соборе Ферапонтова монастыря, либо третий, как в Успенском соборе Кирилло-Белозерского монастыря), то у некоторых позднейших построек, например у церкви Иоанна Предтечи, она уже лишена какого-либо конструктивного смысла.

На ставшую традиционной композиционную схему накладывались те или иные стилистические новшества, из которых наиболее заметны итальянизирующие мотивы в постройках 1530-х годов. Это явление совершенно естественно, поскольку по крайней мере до середины XVI в. собственных мастеров каменного дела ни в Кириллове монастыре, ни вообще в Белозерье не было и работали здесь приезжие строительные артели, видимо в основном ростовские(4). Тем более обращает на себя внима-

1. Никольский Ы. К. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до первой четверти XVII века (1397-1625). СПб., 1897. Т. 1, ч. 1. С. 276-277, 284-285, 287; Романов К. К. Собор во имя пресв. Богородицы в Ферапонтове-Белозерском монастыре и белозерский тип соборных сооружений конца XV—XVI вв. (рукопись) //ЛОИА. Ф. 29. Д. 15. 1908 г.; Подъяпольский С. С. К харгктеристике кирилловского зодчества XV-XVI вв. // СА. 1966, № 2. С. 75-95.

2. Наиболее развиты приемы орнаментальной кладки в Духовской церкви Троице-Сергиева монастыря (1476), палаты угличского дворца (до 1492 г.), московской церкви Ризоположения (1485—1486) и Воскресенского собора в Волоколамске. Последний памятник не имеет точной датировки, но, по-видимому, относится к этому же периоду. Во всяком случае, его дата вряд ли может быть отодвинута позднее рубежа XV и XVI вв.

3. Памятники архитектуры Московской области. М., 1975. Т. 1. С. 84-85.

4. Подъяпольский С. С. Указ соч. С. 92—94; Он. же. Архитектурные памятники Спасо-Каменного монастыря (XV—XVI века) //Древнерусское искусство: Художественная культура Москвы и прилежащих к пей княжеств. XIV-XVI вв. М., 1970. С. 453-455.

 

ние устойчивость и традиционность основных типов композиции и декора, которые в этих условиях могут быть объяснены единственно требованиями заказа(5).

Необыкновенная устойчивость местных форм в строительстве крупных монастырей, противостоящая общему для всего русского зодчества стилистическому развитию, может быть прослежена не только на примере Кирилло-Белозерского монастыря. В некоторых случаях, например по отношению к соловецким постройкам XVI—XVII вв., ее легко было бы объяснить удаленностью монастыря и, соответственно, оторванностью местных мастеров от общерусской строительной практики. В какой-то степени эти соображения можно распространить и па относительно более поздний период кирилловского каменного зодчества, когда каменное дело перешло от приезжих артелей в руки местных мастеров, что предположительно имело место ко второй половине и, во всяком случае, не позднее последней четверти XVI в.(6) Но ни о какой оторванности не может идти речи по отношению к Троице-Сергиеву монастырю, где мы наблюдаем очевидные признаки той же самой тенденции. Так, своеобразный орнамент, объединяющий поверху колонки апсид Духовской (Троицкой) церкви 1476 г., повторен не только у Введенской церкви на Подоле 1547 г., но и у церкви Зосимы и Савватия 1630-х годов, где архаические мотивы, включающие характерную для раннемосковского зодчества профилировку капителей, соседствуют с формами развитого декора XVII в. Вряд ли столь запоздалое использование декоративных приемов ранних построек можпо объяснить чем-либо, кроме как спецификой монастырской среды, обусловившей особенности заказа.

Однако в строительстве Кирилло-Белозерского монастыря наряду с ограничивающим действием заказа, направленным на поддержание местной традиции, можно заметить и иную тенденцию, ориентированную вовне. Этой стороне архитектурного развития монастырей, и в частности Кирилло-Белозерского, до сих пор уделялось мало внимания.

В литературе широко освещен лишь один факт обращения кирилловских властей при возведении новых построек к зафиксированному образцу, никак не связанному с местной традицией. В 1653 г. в монастырь для строительства новой крепости был послан пребывавший на царской службе француз Жан де Грон, известный в русских источниках под именем Антона Грановского(7). Грановский начал закладку земляной крепости бастионного типа, усиленной невысокой каменной стеной(8), что вызвало в монастыре резкое недовольство. В ответ на ходатайство монастыря 4 августа 1653 г. архимандриту и келарю с братией была направлена царская грамота с разрешением самим строить в монастыре новый каменный город «тем же образцом, каким в Троицком в Сергиеве монастыре город каменной строен»(9).

История возведения кирилловской крепости Нового города и ее характеристика достаточно полно изложены А. Н. Кирпичниковым и И. Н. Хлопиным(10). Напомню лишь, что следование троицкому образцу строго соблюдалось и что подмастерья каменных дел Кирилл Серков и Семен Шам, возглавившие строительство, специально посылались в Троице-Сергиев монастырь для подробного изучения его крепостных сооружений(11). Близость архитектуры кирилловской и троицкой крепостей хорошо известна.

Недовольство кирилловских старцев замыслом Грановского вряд ли было вызвано дефектами повой крепости как военно-оборонительного сооружения (что не входило в их компетенцию)(12), а, скорее всего, опиралось па сооб-

5. Единственное прямое свидетельство того, что строителям был указан местный белозерский образец, относится не к монастырской постройке. Это — порядная запись па возведение Успенской церкви на Белоозере «как в Кириллове монастыре церковь Успения Пресвятыя Богородицы» (АЮБ. СПб., 1864. Т. II. С. 776). Других источников подобного рода для XVI в. вообще не сохранилось. Па тенденцию к поддержанию местной традиции в строительстве белозерских монастырей косвенным образом указывает посвящение приделов Воскресенского собора Горицкого монастыря 1544 г. Кириллу Белозерскому и Одигитрии (известно, что икону «Одигитрии» Кирилл принес с собой на Белоозеро из Симонова монастыря).

6. Подъяпольский С. С. К характеристике кирилловского зодчества XV—XVI вв. С. 94—95.

7. Бакланова Н. А. Ян де Грон, прожектер в Московском государстве XVII века // Учен. зап. РАНИИОН. 1929. Т. 4. С. 109-122.

8. Реконструкция схемы кирилловских укреплений по проекту Грановского опубл.: Кирпичников А. Н., Хлопин И. Н. Великая государева крепость. Л., 1972. С. 124.

9. ЦГАДА. Ф. 196. On. 2. Д. 49. Л. 1, 2. Текст грамоты опубликован: Кирпичников А. Н., Хлопин И. Н. Указ. соч. С. 241.

10. Кирпичников А. Н., Хлопин И. Н. Крепость Кирилло-Белозерского монастыря и ее вооружение в XVI-XVIII веках //МИА. 1958. № 77. С. 159-172; Они же. Великая государева крепость. С. 115—153; Они же. Когда, кем и почему строилась самая большая русская крепость XVII века//История СССР. 1973. № 1. С. 202-210.

11. Кирпичников А. Н., Хлопин И. Н. Крепость Кирилло-Белозерского монастыря... С. 161.

12. По-видимому, наблюдение за соответствием строящейся кирилловской крепости фортификационным требованиям было поручено посланному туда несколько позднее, в феврале 1654 г., Дмитрию Петрову Дернову. См.: ЛОИИ. Ф. Н. К. Никольского. Д. 150; Кирпичников А. Н., Хлонин И. Н. Крепость Кирилло-Белозерского монастыря... С. 160.

ражения совсем иного порядка. Бастионная земляная крепость, при всех своих фортификационных достоинствах, ни в какой мере не могла соответствовать традиционному представлению о том, какой должна быть монастырская ограда, призванная служить не только реальной, но и как бы символической стеной, ограждающей монастырь от мира. Для нас здесь особый интерес представляет ориентация монастыря не вообще на крепость традиционного типа с высокой каменной оградой, но именно на Троицкую крепость.

Это обстоятельство находит прежде всего самое простое объяснение. Стены Троице-Сергиева монастыря XVI в., выдержавшие польскую осаду в годы Смутного времени, были перестроены и усилены в начале 40-х годов XVII в. Таким образом, это была одна из недавно построенных крепостей, уже в силу этого могущая служить образцом для возведения Нового города. Но в ориентации на троицкий образец можно угадывать и иной подтекст. Троице-Сергиев монастырь был первым по значению, наиболее богатым, наиболее чтимым среди русских монастырей, и естественно, что он мог служить своего рода моделью для строительства других крупных монастырей (в данном контексте термин «строительство» понимается в старом и самом широком его значении, т. е. не только как возведение каменных или деревянных сооружений, но и как вообще всякое устроение)(13). И есть достаточные основания утверждать, что ориентация Кирилло-Белозерского монастыря на Троицкий в его строительной деятельности имела к середине XVII в. уже давнюю традицию.

В ранние годы существования монастыря объектом ориентации для него служил не Троицкий монастырь, а Симонов, в котором протекала деятельность Кирилла до его прибытия на Белоозеро в 1397 г. Свидетельством этому служит посвящение монастырского собора Успению, как это было в Симонове после перенесения монастыря в 1379 г. на новое место (аналогичным образом посвящение ферапонтовского собора Рождеству Богородицы можно связывать с посвящением главного храма старого Симонова монастыря). Но связь Кириллова монастыря с Симоновым, основанная на представлении о его старшинстве, не прослеживается слишком долго. Уже к концу XV в. Кирилло-Белозерский монастырь выдвигается на одно из первых мест в системе церковной иерархии, возглавляя могущественную группировку северных монастырей.

До сих пор никогда не ставился вопрос о возможном образце для строительства каменного Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря, возведенного ростовскими мастерами в 1496 или 1497 г.(14) Естественно, что разрешить этот вопрос можно попытаться лишь гипотетически, поскольку прямых указаний на образец источники не содержат. Тем не менее некоторые основания для такой попытки все же имеются.

В стилистическом плане Успенский собор обнаруживает близкое сходство со своими северными предшественниками — соборами Спасо-Каменного и Ферапонтова монастырей(13). Однако он резко отличается от них как своими размерами, так и общей структурой: если оба более ранних собора — двуглавые храмы, поставленные на подклете, то кирилловский собор одноглавый и подклета не имеет, сближаясь в этом отношении с более ранними соборными храмами Саввина Сторожевского или Троицкого монастырей. Особенно выделяется Успенский собор своими масштабами. По вместимости это самый крупный из известных нам монастырских храмов Московской Руси, существовавших в конце XV в.(16) О значении, которое придавали современники величине кириллов-

13. И. И. Срезневский приводит следующие значения слов древнерусского языка: строительство — управление; совершение; промысл; исправление должности строителя (в монастырях), настоятельство; область; строили — строить, воздвигать; изготовлять; устраивать; приготовлять, подготовлять; постановлять; управлять, править; согласовать; настраивать, приводить в благоустройство; заботиться, окружать заботами; служить к благу, быть полезным; злоумышлять. См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. М., 1958. Т. III. С. 554-555.

14. Н. К. Никольский, сопоставляя известия о построении и освящении собора в 7006 г., содержащиеся в различных кирилловских летописцах, установил для него дату 1497 г. а не 1498, как позволял предполагать доугой вариант прочтения текстов. См.: Никольский Н. К. Указ. соч. С. 25. Однако «Летописец» Гурия Тушина дает дату 7004, т. е. 1496 г. См.: Казакова Н. А. Книгописная деятельность и общественно-политические взгляды Гурия Тушина // ТОДРЛ. Т. XVII. С. 200.

15. Подъяпольский С. С. Архитектурные памятники Спасо-Каменного монастыря. С. 447—450.

16. Общие размеры плана Троицкого собора 16,ОХ Х19,8 м; собора Саввина Сторожевского монастыря -14,5Х18,8 м; Андроникова монастыря - 13,4Х18,7 м. Очень близки по размерам к Троицкому монастырские храмы XII в. во Владимире: собор Рождественского монастыря - 15,6Х20,4 м; собор Княгинина монастыря -15,6Х21,8 м (габариты существующего храма XVI в., поставленного на старом основании). Храм Покрова на Нерли, танвке некогда монастырский, значительно меньше. Большой собор Паисиева монастыря в Угличе, который в литературе нередко датируется XV в., по свидетельству Типографской летописи, освящен в 7032 (1524) г., что, как нам кажется, более согласуется с характером его архитектуры. См.: ПСРЛ. Т. XXIV. С. 222.

ской монастырской церкви, свидетельствует совершенно уникальный факт приведения ее размеров в местном летописце, составленном свидетелем его строительства Гурием Тушиным: «...а величество ея от передняго порога до горняго места 12 саженей, а от мосту до лба 12 саженей, а в ширину 10 саженей»(17). Обмер собора, проводившийся в связи с его реставрацией, показал, что указанные в летописце размеры совершенно точно соответствуют реальным соотношениям, причем величина сажени определяется как 182—183 см(18). Действительно, размер от уровня древнего пола собора до шелыги купольного свода («от моста до лба»)— 21,85 м — оказывается равным размеру от внешней грани западной стены до внутренней поверхности стены средней апсиды, а ширина западной фасадной стены составляет соответственно 10 саженей. Такая степень точности выдержанных соотношений приводит к выводу, что названные Гурием Тушиным размеры были не просто промерены (что, скорее всего, дало бы лишь примерные цифры), а входили важной составной частью в замысел, точнее сказать, были заданы строителям.

Но если это так, то естествен вопрос: руководствовались ли заказчики при определении величины строящегося собора только практическими соображениями, или размеры здания сами по себе могли иметь для них и некоторое дополнительное значение?

В этой связи обращает на себя внимание необычность выбора приводимых летописцем размеров собора. Если его ширина определена по фасаду, с включением толщин обеих боковых стен, то длина «от переднего порога до горнего места» исключает толщину алтарной стены. Такая система размеров была бы естественной при измерении уже существующего здания, поскольку в этом случае промерить полную длину физически невозможно. Для возводимого вновь сооружения она выглядит крайне странной, если только не предположить, что указанные размеры были выбраны со специальной целью их сопоставления с размерами другого, ранее построенного и измеренного храма.

Известно, что в представлении об образце важное место принадлежало как раз абсолютным размерам. Имеется достаточно указаний на копирование особо чтимых икон с тщательным воспроизведением их меры(19). По отношению к архитектуре мы располагаем значительно меньшим числом прямых свидетельств о соблюдении размеров образца, но вряд ли приходится сомневаться, что и здесь дело обстояло в целом таким же образом. Так, планы собора Андроникова монастыря и повторяющего его композиционную схему значительно более позднего собора Рождественского монастыря (после 1500 г.) точно совпадают по размерам. Успенская церковь в Белозерске, заложенная в 1553 г., при всем отличии ее архитектуры от предписанного образца — кирилловского Успенского собора — имеет с ним одинаковые общие размеры(20). Имеется прямое указание, что мастер, посланный царем в 1589 г. в Антониев-Сийский монастырь, заложил каменный Троицкий собор «в Вознесенскую меру, что в Девиче монастыре... на Москве»(21). Размеры образца могли иметь значение и тогда, когда они не воспроизводились с полной точностью. Как свидетельствуют летописи, мастера Кривцов и Мышкин, начавшие в 1472 г. строительство московского Успенского собора, были посланы во Владимир для обмера древнего Успенского собора — первого кафедрального храма владимирской, позднее московской митрополии, и в частности его алтаря(22). И хотя московский собор не точно повторил размеры владимирского, будучи заложен «полуторою саженью шире и доле», указанный мастерам образец послужил отправным пунктом для определения размеров новой постройки(23).

В связи с этим представляет несомненный интерес сопоставление размеров соборов Кирилло-Белозерского и Троице-Сергиева монастырей. В. И. Балдин при анализе пропорций Троицкого собора обратил внимание на то, что в основе построения его плана и основных высотных членений заложен модуль, равный 177—178 см, что лишь немного отличается от размера маховой сажени, приводимого

17. Казакова Н. А. Указ. соч. С. 200.

18. Как указывает Б. А. Рыбаков, сажень, равная 182 см, бытовала под именем «морской» вплоть до XX в. Однако она неоднократно встречается и раньше. Так, по мнению Рыбакова, сажень размером 183 см была применена наравне с другими при строительстве Успенской церкви Елецкого монастыря. Этой саженью была обмерена при Борисе Годунове колокольня Ивана Великого. См.: Рыбаков Б. А. Русские системы мер длины XI—XV веков (из истории народных знаний) //СЭ. 1949. № 1. С. 74, 82.

19. Так, например, под 6889 г. летописи сообщают о прибытии из Константинополя копии иконы «Богоматерь Одигитрия», написанной «в тот же образ в долготу и в ширину» (ПСРЛ. Т. XI. С. 70: Т. XV. С. 142; Т. XVIII. С. 131). При отпуске в Смоленск иконы «Смоленской Богоматери» в 6964 г. великий князь «повеле ину икону в тоя место писати, снем меру с неа и образ назнаменовав» (ПСРЛ. Т. VIII. С. 144-145; Т. XII. С. 110; Т. XVIII. С. 210; Т. XXV. С. 274).

20. Подъяпольский С. С. Успенская церковь в Белозерске // Культура средневековой Руси/Поев, 70-летию М. К. Каргера. Л., 1974. С. 178.

21. Макарий, епископ Архангельский и Холмогорский. Исторические сведения об Антониевом Сийском монастыре // ЧОИДР. 1878. Кн. 3. С. 31.

22. ПСРЛ. Т. VIII. С. 170.

23. ПСРЛ. Т. VI. С. 195.

Б. А. Рыбаковым(24). При этом ширина храма по западному фасаду оказывается строго равной девяти саженям, а длина, промеренная от порога до горнего места, составляет почти точно 11 саженей. Случайно ли увеличение у Успенского собора основных размеров на одну сажень по отношению к размерам соборного храма главнейшего среди русских монастырей и к тому же, по всей вероятности, самой большой в то время монастырской церкви Московской Руси? Подчеркнутое указание этих размеров летописцем и старательное соблюдение их строителями позволяют выдвинуть предположение, что такое увеличение размеров, аналогичное увеличению размеров московского Успенского собора по сравнению с владимирским, было вполне осознанно продиктовано волей заказчика. В этом случае оказалось бы, что Троицкий собор служил если не в прямом смысле образцом, то своего рода ориентиром при сооружении каменного собора храма Кирилло-Белозерского монастыря(25).

Если попытка связать возведение первой каменной постройки Кириллова с троицким образцом может носить лишь гипотетический характер, то в ходе последующего строительства обнаруживаются уже гораздо более явные точки соприкосновения между архитектурой обоих монастырей. Такого рода сопоставление может быть сделано, в частности, между кирилловской церковью Архангела Гавриила и Духовской церковью Троице-Сергиева монастыря. Церковь Гавриила была заложена одновременно с другой кирилловской церковью — Иоанна Предтечи — на великокняжеский вклад после известной поездки Василия III по северным мо настырям в 1528 г. Если Предтеченская церковь была поставлена вне монастырской ограды, то Гаврииловскую возвели в основном монастыре, рядом с собором. Соседство двух больших четырехстолпных храмов почти одинакового размера, впервые отмеченное в Троицком монастыре после возведения Духовской церкви, уже само по себе было достаточно исключительным явлением. Более того, церковь Архангела Гавриила — единственный кроме Духовской церкви известный нам четырехстолпный храм, увенчанный звонницей(26). Правда, в стилистическом плане кирилловская церковь, проникнутая отзвуками ренессансных влияний, столь характерных для московской архитектуры первой трети XVI в., очень отлична от троицкой, завершенной псковскими мастерами в 1476 г., спустя всего лишь год после прибытия в Москву первого итальянского архитектора Аристотеля Фиораванти. По-разному устроены у них и венчающие основной объем звонницы: у Духовской церкви звонница помещена как бы в подножии барабана, лишенного своей обычной функции — освещать интерьер храма, у церкви Гавриила она обходит по периметру наружных стен, оставляя в середине световой барабан и лишь частично включая в себя декоративный барабан над приделом. Стилистические различия нисколько не мешают, однако, видеть в Духовской церкви своего рода иконографический прототип кирилловского храма, как в отношении постановки второй большой церкви рядом с собором, так и в применении совершенно уникального типа самого здания.

Строительство церкви Иоанна Предтечи вне монастыря также дает основания для сопоставления Кирилло-Белозерского монастыря с Троицким. Как сообщает Е. Голубинский, рядом с Троицким монастырем на Подоле уже в ХV в. существовала Введенская церковь с приделом Параскевы Пятницы, рядом с которой поселились нищие, а позднее возникла богадельня(27). В 1547 г. здесь были возведены уже две отдельные каменные монастырские церкви — соборная Введения и трапезная Пятницкая(28). Созда-

24. Балдин В. И. Архитектура Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры // Архит. наследство. М., 1956. № 6. С. 54. Надо, однако, сказать, что источники не дают оснований для очень точного определения древних мер. Во всяком случае, на такую точность но может претендовать расчет размера маховой са-жони, равной 176,4 м, сделанный на основе произведенного в XVI в. обмера Софийского собора в Новгороде (Рыбаков Б. А. Указ. соч. С. 74), так как высота храма, определенная как 15 саженей, почти несомненно была принята округленно. Кроме того, не подлежит сомнению существование в Древней Руси различных местных мер. На большое разнообразие бытовавших мер указывает и обилие их названий в письменных источниках (Романова Г. Я. Наименование мер длины в русском языке. М., 1975. С. 151— 153). Это явление вообще характерно для условий феодальной раздробленности. См., напр., ст.: Misura, sistemi di // Grande dizionario enciclopedico. Ed. 2. Torino, 1958. Vol. VIII. P. 806-807.

25. Увеличение размеров кирилловского собора на одну сажень по отношению к размерам собора Троице-Ссргиева монастыря не распространяется на их высоты. Успенский собор значительно ниже Троицкого. Можно предположить, что это объясняется трудностью измерения высоты внутреннего пространства, практически неосуществимого без установки лесов.

26. Известно много церквей «под колоколы», возведенных в XVI в., но все они — бесстолпные здания. Развитие типологии этого вида сооружений проследить невозможно, поскольку мы ничего не знаем о характере самого раннего из упоминаемых источниками храмов «под колоколы» — московской церкви Иоанна Лествичпика, построенной в 1329 г. и простоявшей до начала XVI в. См.: Кавельмахер В. В. Способы колокольного звона и древнерусские колокольни // Колокола. История и современность. М., 1985. С. 39-78.

27. Голубинский Е. Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра: Жизнеописание преподобного Сергия и путеводитель по лавре. Сергиев Посад, 1892. С. 263.

28. Краткий летописец Свято-Троицкой Сергиевой лавры // Летопись занятий Археографической комиссии. СПб., 1863. Вып. 3. Прил. С. 20; Голубинский Е. Указ. соч. С. 264

ние малого Ивановского монастыря в Кириллове очень близко повторяет историю возникновения Подольного монастыря у стен Троице-Сергиева, но с заметным отставанием во времени. Каменная церковь Иоанна Предтечи, по всей вероятности, была и вообще первой церковью на месте будущего малого монастыря(29). В момент ее постройки здесь находились деревянная часовня, воздвигнутая Кириллом, какие-то кельи и три больницы(30). Таким образом, и здесь формирование малого монастыря было связано с определенным видом благотворительной деятельности. Даже в начале XVII в. в Ивановском монастыре жила «убогая братия», кормившаяся из большого монастыря. Дату окончательного отмежевания малого монастыря в Кириллове, как и у Троицкого монастыря, можно принять по созданию в нем монастырской трапезной, необходимой для всех общежительных монастырей. Трапезная палата Ивановского монастыря с церковью Сергия Радонежского, судя по сохранившемуся в Кирилловском музее антиминсу, была освящена в 1560 г.(31), т. е. через 13 лет после возведения трапезного Пятницкого храма Подольного монастыря. Создание малых монастырей рядом с крупными — не исключительное явление, но оно достаточно редко, тем более далеко не всегда эти монастыри были связаны с больницами или богадельнями(32). Совпадение функций малых монастырей и достаточно четкая хронологическая последовательность их формирования позволяют заключить, что и в этом случае пример Троицкого монастыря определенным образом сказался на создании рядом с большим Кирилловым монастырем малого Ивановского монастыря и его храмов.

Сопоставление архитектуры троицкого и кирилловского соборных храмов с еще большей полнотой может быть распространено на те пристройки, которыми они стали обноситься в XVI столетии, — паперти и приделы. Возведение выделенных в отдельный объем приделов-усыпальниц при монастырских соборных храмах — явление довольно позднее, последовавшее за канонизацией большого числа церковных деятелей, связанных с созданием общежительных монастырей Московской Руси. Первый придельный храм-усыпальница, трактованный как вполне самостоятельная постройка, был возведен в 1548 г. в Троице-Сергиевом монастыре рядом с собором над гробом игумена Никона. Вслед за ним на протяжении XVI в. возникают придельные храмы во многих других монастырях(33). Едва ли не ближайшим последовал за Никоновским приделом Владимирский придел рядом с кирилловским Успенским собором. Обстоятельства создания этого храма для середины XVI в. необычны. Он был выстроен в 1554 г. над захоронением князя Владимира Ивановича Воротынского. Возведение в монастырях родовых храмов-усыпальниц светских феодалов вошло в быт и стало заурядным явлением лишь значительно позднее, в XVII в. Гнев Ивана Грозного по поводу строительства храма над гробом Воротынского, выраженный в известном послании в Кириллов монастырь(34), вполне оправдывался реально бытовавшими обычаями своего времени. Таким образом, связь поставленного в явное нарушение традиции Владимирского придела с Никоновским сводится к внешним приметам архитектурной типологии (небольшая бесстолпная церковь, при-

29. Главный престол Усекновения главы Иоанна Предтечи не мог быть учрежден ранее строительства каменной Ивановской церкви, так как его посвящение очевидно связано с наречением имени наследника престола, будущего царя Ивана IV. Придел в церкви освящен во имя Кирилла Бслозсрского, но мы не располагаем никакими сведениями о существовании до того в Кириллове такого храма.

30. Никольский Н. К. Указ. соч. С. 29.

31. В Кирилло-Белозерском историко-архитектурном и художественном музее-заповеднике хранятся антиминсы Сергиевской церкви и придела, датированные 1560, 1594 и 1596 гг. (№ 1382, 1390, 1393, 1394). Поскольку церковь носит следы перестройки конца XVI в., датой се сооружения следует считать 1560 год.

32. Больничный монастырь существовал при Кие-во-Печерской лавре. Двойным был Александро-Свир-ский монастырь, состоявший из Троицкого, где жила братия, и Спасского, предназначенного для погребения. Известны и другие случаи такого разделения функций, но монастыри при этом могли быть удалены друг от друга. Так, Глушицкпй-Сосновский-Дионисиев-Предтечев монастырь, где хоронили иноков Глушицкого-Покровского монастыря, находился от него в 7 верстах. (См.: Зверинский В. И. Материалы для историко-топографического исследования о православных монастырях Российской империи. СПб., 1892. Т. 2. С. 50, 117-118, 176). Подольный монастырь у стен Троицкого в XVII в. функционировал как женский. См.: Голубинский Е. Указ. соч. С. 264.

33. Придельные храмы, посвященные святым—основателям монастырей, в отдельных случаях существовали и раньше. Так, в Никитском монастыре около Переславля-Залесского по благословению митрополита Варлаама (1511-1522) был сооружен храм во имя Никиты Переславского, несколько позднее при строительстве каменного собора занявший место южного придела. Никита-столпник Переславский был убит татарами в 1196 г., и его канонизация к XVI в. уже имела большую давность. В Павлове Обнорском монастыре в 1546 г. было начато строительство церкви над гробом Павла. Этот храм стоял обособленно от собора, и к тому же престол Павла Обнорского, по-видимому, появился в нем лишь впоследствии. Он впервые упомянут в переписных книгах 1678 г. вместе с престолом Сергия Радонежского, в то время как писцовые книги 1628—1630 гг. называют только Сергиевский престол. См.: Суворов Я. Описание Павло-Обнорского монастыря Вологодской епархии. Вологда, 1866. С. 10-14.

34. Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951. С. 173.

строенная сбоку к алтарной части четырехстолпного соборного храма). Более детально сопоставить архитектуру обоих сооружений можно лишь предположительно, поскольку Никоновский придел был в 1623 г. «расширен», т. е. в действительности выстроен заново на старом месте с увеличением размеров. Придел после перестройки получил довольно редкое для московской архитектуры сводчатое перекрытрте в виде коробового свода, рассеченного узким поперечным вырезом, завершенным двумя арочками с маленьким световым барабаном между ними. Это перекрытие представляет собой простейший вариант системы ступенчатых арочек, обычно связываемой с архитектурой Пскова, где ее примеры действительно весьма многочисленны(35). В кирилловской церкви Владимира использован более сложный вариант той же системы, со ступенчатым повышением поперечных арок(36). Если предположить, что Никоновский придел 1623 г. повторил в основной схеме устройство первоначального придела 1548 г., то применение редкой для среднерусской архитектуры сводчатой системы в кирилловской усыпальнице Воротынского можно было бы рассматривать как отголосок конструкции перекрытия предшествовавшего ему придельного храма-усыпальницы Троице-Сергиева монастыря.

Каменные паперти у соборов Троицкого и Кирилло-Белозорского монастырей возникли также в XVI столетии. Более точно даты их возникновения неизвестны. О западной паперти Троицкого собора известно лишь, что она уже существовала в 1580-е годы. Двусторонняя паперть кирилловского Успенского собора, северное крыло которой дошло до нашего времени, была возведена в правление старца Леонида Ширшова «в старых место»(37), по данным А. II. Кирпичпикопа и И. Н. Хлонина, в 1595— 1596 гг.(38) Следы примыкания сводов и кровель первой каменной паперти, сломанной Леонидом Ширшовым, были найдены при исследовании собора в 1962 г. Существенно, что эта ранняя паперть, как и паперть Троицкого собора, была односторонней и занимала всю ширину западного фасада. Таким образом, в отношении папертей нам неизвестна последовательность строительства (можно только пред-

35. Вопреки распространенному мнению об исключительно псковском бытовании этой конструкции известно достаточно случаев ос применения в московской архитектуре. Так, коробовый свод, прорезанный узким поперечным сводиком, был применен в дровней церкви Сретенского монастыря, включенной в объем более поздней Никольской церкви XVII в. Церковь была разобрана в конце 1920-х годов и изучена накануне сноса (см.: ЛОИА. Ф. 29. Д. 171. Дневник К. К. Романова за 1928 г.). Исследователи того времени склонны были идентифицировать обнаруженную церковь с известной по летописям церковью Сретения на Поло. заложенной в 1482 г. псковскими мастерами. Однако строительная техника (маломерный кирпич, чернолощеная черепица) скорее позволяет отнести ее к первой половине — середине XVI в. Вероятно, наиболее ранний пример подобной конструкции для среднерусского зодчества мы встречаем у церкви с. Ильинского под Малоярославцем, здания, по имеющего точной даты. по по споим формам тяготеющего к началу XVI в. (см.: Преображенский М. Т. Памятники древнерусского зодчества в пределах Калужской губернии. СПб., 1891. Табл. II). Другие московские примеры сводов такого типа относятся к более позднему времени: приделы храма в с. Остров (середина — вторая половина XVI в.), надвратная церковь Белопесопкого монастыря (до 1578 г.), приделы ряда церквей годуновского времени.

36. Другой придел Успенского собора, во имя Кирилла Болозорского, возведенный над его захоронением в 1585 г. и сломанный через 200 лет, судя по следам примыкания его сводов к южной стене собора, имел сводчатое перекрытие того же типа, но с иной ориентацией арок.

37. Переписные книги монастыря 1601 г. // ГПБ. Кир.-Бсл. № 72/1311. Л. 2.

38. Кирпичников А. Н; Хлопин И. Н. Великая государева крепость. С. 111.

полагать, что и в этом случае более ранним было строительство в Троицком монастыре), но очевидно их типологическое сходство.

Пожалуй, самый яркий пример взаимоотношения строительства Троицкого и Кирилло-Белозерского монастырей дает сопоставление их больничных церквей. Благотворительная деятельность, и в частности содержание больниц, исстари считалась одной из важнейших функций общежительных монастырей. Однако устройство при больницах особых церквей — явление позднее, и троицкая церковь Зосимы и Савватия, построенная в 1635—1637 гг., была среди них самой первой. Несмотря на использование в ее декоре некоторых крайне архаических мотивов, о чем уже говорилось выше, в целом Зосимо-Савватиевская церковь чрезвычайно характерна для архитектуры второй четверти XVII в. Это высокий, квадратный в плане одпоапсидный храм, увенчанный очень стройным шатром, поставленным на восьмерик, каждая грань которого завершена двумя кокошниками. По ребрам шатра проходят гурты, часто перехваченные горизонтальными тягами, а грани обильно украшены изразцовым декором.

Возведение больничной церкви в Троице-Сергиевом монастыре послужило образцом для возведения аналогичных по назначению построек во многих других монастырях. Первой по времени известной нам репликой церкви Зосимы и Савватия была больничная церковь Евфимия в Кирилло-Белозерском монастыре, сооруженная в 1646 г. монастырскими каменщиками. А. Н. Кирпичников и И. Н. Хлопин уже обращали внимание на черты сходства кирилловского и троицкого больничных комплексов(39). Оно распространяется на общую композицию двух равных по объему палат, разделенных сенями, соединенными с церковью(40), и на применение шатрового завершения самого храма. Исследования последних лет выявили еще более тесную связь между архитектурой обеих церквей, далеко нe ограничивающуюся общим типологическим сходством(41). Родство архитектурных мотивов Зосимо-Савватиевской и Евфимиевской церквей не распространяется на их основной объем, а касается венчающих частей. В пределах четверика церковь Евфимия является почти буквальным повторением другой кирилловской церкви — Епифапия, построенной теми же мастерами годом раньше и восходящей своей архитектурой к местным образцам XVI в., главным образом к Владимирскому храму. Пропорции шатра Евфимиевской церкви гораздо более приземисты, а ее низкий восьмерик вовсе не выражен во внешнем объеме. Зато декорация шатра представляет собой очевидную попытку повторения форм троицкого храма. Парным кокошникам, помещенным у Зосимо-Савватиевской церкви в переходе от восьмерика к шатру, у церкви Евфимия соответствуют такие же парные кокошники, наклонно наложенные на основание шатра. Подобной же чистой декорацией являются и кокошники, венчающие грани шатра и тоже как бы нарисованные на его наклонных гранях. Между гуртами на плоскостях граней помещен незатейливый узор из повторяющихся, поставленных углом и образующих незамкнутые треугольники кирпичей. Этот узор призван заменить гораздо более сложную декорацию граней шатра троицкой больничной церкви. Сопоставление декора обеих церквей, бесспорно, свидетельствует как о наивном повторении кирил-

39. Там жо. С. 107.

40. Уже в 160'! г. в монастыре существовали две деревянные больницы. См.: ГПБ. Кир.-Бел. № 72/1311. Л. 479 об.

41 Исследования проводились автором статьи совместно с Н. В. Каменевым.

ловскими каменщиками новых для них и не понятых ими архитектурных форм, так и о сознательном стремлении создать сооружение, в котором троицкий образец можно было бы легко узнать по использованным характерным мотивам. И здесь мы опять угадываем определяющее влияние воли заказчика, ориентированной на пример Троице-Сергиева монастыря.

Итак, обращение монастыря к царю с просьбой разрешить возведение новых стен собственными силами по образцу новой Троицкой крепости отражало мысль, направленную по уже привычному руслу. Ориентация на Троице-Сергиев монастырь в основных строительных начинаниях была в Кириллове давней и прочной. В этой ориентации вряд ли сколько-нибудь существенная роль принадлежала чисто эстетической стороне. Троицкий монастырь, первейший среди монастырей, освященный непререкаемым в духовной среде авторитетом его основателя Сергия Радонежского, должен был восприниматься как в большей или меньше степени совершенный образец идеального монастырского устроения. Воспроизведение в строительстве других монастырей внешних форм его устройства, какими были состав, взаимное расположение и типы построек, в какой-то мере сопоставимо с повторением литературных приемов, а иногда и целых эпизодов в агиографической литературе(42). На примере Кирилло-Белозерского монастыря, немногим уступавшего Троицкому по размаху развернувшегося в нем каменного строительства, это явление прослеживается с особой отчетливостью. Этому способствует и полнота сохранности его древних сооружений, позволяющая сопоставлять их с аналогичными сооружениями Троице-Сергиева монастыря.

В свое время Г. И. Вздорнов уже писал об ориентации на образец Троицкого монастыря при перестройке звенигородского Саввина Сторожевского монастыря в царствование Алексея Михайловича 43. Однако тогда имели место исключительные обстоятельства. Намеченное обширное строительство ставило своей целью преобразовать Саввин монастырь в богатую царскую обитель, которой предстояло, по замыслу царя, принять на себя особую роль, принадлежавшую до этого Троице-Сергиеву монастырю. Речь шла, таким образом, скорее не об общей тенденции, а о единичном акте. В отличие от этого в нашем случае мы сталкиваемся с устойчивой традицией, прослеживаемой на протяжении почти двух столетий.

В ориентации кирилловского строительства на троицкий образец можно наметить две стадии. Первоначально она распространяется только на состав и самые общие типологические черты возводящихся в Кириллове зданий и, если верны наши предположения относительно обстоятельств возведения Успенского собора, также на их размеры. Лишь позднее образец начинает восприниматься более непосредственно, что находит отражение в хорошо заметном стремлении воспроизвести собственно архитектурные мотивы троицких сооружений. С наибольшим профессиональным совершенством использована архитектура троицких построек в крепости Нового города, принадлежащей к лучшим памятникам русского фортификационного искусства XVII в.

Естественно, что Троицкий монастырь далеко не всегда служил непосредственным источником для подражания в строительной деятельности других монастырей. Можно полагать, что в Белозерье, и вообще на Севере, Кирилло-Белозерскому монастырю была отведена та же роль образца монастырского устроения, которую по отношению к нему играл Троице-Сергиев. Таким путем, через посредничество Кириллова или другого крупного монастыря, осуществлялась связь между строительством множества монастырей на широкой территории. Но таким же путем могли формироваться и местные особенности в монастырском строительстве, когда за образец принимались какие-либо индивидуальные признаки отдельных сооружений. Можно привести достаточно яркий пример, касающийся Белозерья.

В 1530—1540-е годы в монастырях Белозерья и Вологды были возведены каменные трапезные храмы: Благовещенская церковь Ферапонтова монастыря (1530—1534), Успенская церковь Павлова Обнорского монастыря(44), Успенская церковь Спасо-Каменного монастыря (1543—1549), Введенская церковь Спасо-При-

42. Ключевский В. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. С. 432-433. Правда, Ключевский отмечает, что составленное Епифанием Премудрым житие Сергия, с его изощренным литературным стилем, стоит особняком в русской агиографической литературе. Тем более интересно наблюдение М. А. Ильина относительно сходства описания строительства Тихвинского монастыря и соответствующего места жития Сергия, сочетающих яркую образную характеристику с достаточно точным изображением монастырской планировки. К этому можно добавить, что текст, относящийся к Тихвинскому монастырю, почти точно совпадает с рассказом о построении монастыря в житии Корнилия Комельского, датируемом 1589 г. см.: Ильин М. А. Каменная летопись Московской Руси. М., 1966. С. 113-114; Коноплев Н. Святые Вологодского края // ЧОИДР. 1895. Кн. 4. С. 85. 89.

43. Вздорнов Г. И. К архитектурной истории Саввина Сторожевского монастыря // Памятники культуры: Исследования и реставрация. М., 1961. Вып. 3. С. 110-122.

44. Датировка трапезной Павлова Обнорского монастыря определяется доской с храмозданной летописью, хранящейся в собрании ВОКМ, инв. № 5368.

луцкого монастыря (1545)(45), Воскресенская церковь Корнилиева Комельского монастыря (дата неизвестна)(46). Архитектурные детали этих построек — своеобразные карнизы с консолями из поставленного на ребро кирпича, окна, обрамленные уступчатыми нишами, — явно указывают на их тесную стилистическую связь с более ранними трапезными храмами Ростовской земли (Борисоглебского под Ростовом и ярославского Спасского монастырей). По отношению к трапезной Спасо-Каменного монастыря авторство ростовских строителей подтверждается документально(47). Трапезные близких к Ростову монастырей принадлежат к той типологической разновидности, когда трапезная палата, церковь и келарская заключены в общий прямоугольный объем, с угловым расположением церкви. Естественно было бы предположить повторение этого типа и в северных монастырях. Но в Кирилло-Белозерском монастыре уже существовала к этому времени каменная трапезная, возведенная в 1519 г., по своей архитектуре достаточно далекая от ростовских построек. Она имеет иное расположение церкви, трапезной и келарской, вытянутых по одной оси, с выделением церкви в отдельный объем. Особенностью этого памятника являлось перекрытие ее основной части двускатной кровлей с фронтонами, обращенными на боковые фасады.

Именно кирилловская схема, с некоторыми вариантами, касающимися размещения келарской, была повторена у всех последующих трапезных храмов северных монастырей, кроме Спасо-Каменного(48).

Все сказанное выше, как нам кажется, проливает свет на некоторые не всегда учитываемые особенности распространения архитектурных типов и форм в монастырском зодчестве древней Руси. Специфика этого процесса определяется особым положением заказчика, что для средневекового искусства чрезвычайно важно. Конечно, в России связь между строительством отдельных монастырей далеко не имела того значения, как в Западной Европе с ее развитой системой монашеских орденов. Тем не менее, сходные в своей основе тенденции к ориентации на конкретные образцы внешней организации «идеального» монашеского бытия, роль которой выполняла архитектура наиболее крупных и чтимых монастырей, безусловно существовали. Без учета действия этого фактора развитие русского зодчества XV—XVII вв. не может быть охвачено во всей его полноте.

45. ПСРЛ. Т. XXXVII. С. 181.

46. Предшествовавшая деревянная трапезная церковь была освящена в честь Антония Великого (Токмаков И. Ф. Историко-статистичоскоо и археологическое описание Корнилиево-Комельского Введенского мужского монастыря. М., 1897. С. 9). В позднейшее время Воскресенская церковь имела приделы Василия Великого и Ольги (Описание Комельского монастыря. Вологда, 1855. С. 18).

47. Леонид. Сведение о славянских пергаминных и бумажных рукописях, поступивших из книгохранилища Свято-Троицкой Сергиевой лавры в библиотеку Троицкой духовной семинарии в 1747 г. (ныне находящихся в библиотеке Московской духовной академии). М., 1887. Вып. II. С. 236; Воронин Н. Н. Очерки по истории русского зодчества XVI—XVII вв. М.; Л., 1934. С. 24.

48. Первоначальные щипцы, сходные с щипцами кирилловской трапезной, сохранились у трапезной Ферапонтова монастыря, у остальных кровли подвергались переделкам. Щипцы восстановлены у трапезной Спасо-Прилуцкого монастыря при ее реставрации (архит. Г. П. Белов) на основе использования иконографического материала.