Сопоставление нашего усадебного зодчества с британским на первый взгляд может показаться странным, поскольку более глубокими и постоянными были культурные связи России с Францией, Италией и Германией. Между тем именно "особый путь" исторического и культурного развития островной Британии позволяет в сравнении с ним острее подметить не только черты их общеевропейского сходства, но и национального и художественного своеобразия двух стран в деле создания основного типа жилища, которое сформировало материальную среду обитания города нового времени и выразило его духовную атмосферу и стиль жизни.

При взгляде на британскую городскую усадьбу из родной нам среды русского города классицизма бросается в глаза ряд кардинальных отличий. Большинство из них вызваны "несовпадением по фазе" переживаемого этими странами исторического времени и своеобразием жизненного уклада и менталитета их народов. Хотя обе страны существовали в общем хронологическом потоке, период классицизма в еще вполне феодальной России совпал с ее вступлением в стадию просвещенного абсолютизма, тогда как Британия — парламентское государство - его почти уже миновала, обогнав в этом отношении европейские страны. Соответственно изменились и социальная структура ее общества, и роль дворянства, и возможности развития городской усадьбы как оптимальной формы жилища этого сословия.

Дворянство в Британии этого времени уже не играло существенной роли; движущей силой общества стала буржуазия и та часть аристократии, которая деятельно включилась в новую систему социально-экономических отношений. Представители уходящего с исторической авансцены дворянства или оседали в своих загородных усадьбах, имея либо арендуя в городе жилища того типа, который к концу XVIII в. стал преобладающим, или, обуржуазившись, меняли как свой образ жизни, так и жилище.

А в России дворянство — главная опора монархии, ведущая сила на поприще и государственной, и военной службы, и в экономике страны — в эту пору впервые осознало свое значение. Указ "о вольности дворянской" 1762 г. был не только тактически разумным шагом правительства, но и свидетельством официального признания ведущей роли дворян в жизни общества.

Во второй половине XVIII в. происходит консолидация русского дворян-

 

ства, выразившаяся в учреждении в городах дворянских собраний и выборной должности предводителя губернского дворянства — мерах, способствовавших укреплению государственной власти на местах. Их следствием явился всплеск усадебного строительства как в загородных имениях дворян, впервые получивших право самостоятельно выбирать место и образ жизни, так и в городах, поскольку многие помещики не оставляли государственной службы и более полугода проводили в своих городских усадьбах. Здесь доминировал дворянский стиль жизни, окрашенный неизжитой еще патриархальностью; до появления среднего класса было еще далеко.

Монархический строй России с ее иерархической социальной системой и всеобъемлющим контролем всех сторон жизни населения естественно предполагал определяющую роль государственных органов и в градостроительстве. Теоретическая концепция классицизма с его представлением о городе как о едином, рационально построенном и гармоничном организме, обеспечивающем надежное и слаженное функционирование всех материальных и духовных сторон жизни городского общества, предполагавшая для ее реализации сильную государственную власть, именно в России смогла быть воплощена с максимальной полнотой. В Великобритании с ее политическими и экономическими ограничителями центральной власти и с трезвым практицизмом и глубоким индивидуализмом психологии ведущих слоев горожан идеальная теоретическая доктрина не могла быть глубоко воспринята и тем более претворена в реальность. Результатом этих глубоких отличий в социальной и экономической системах русского и британского общества явилась существенная разница как в самом основном типе городского жилища, так и в методах его проектирования и строительства.

Взамен традиционного европейского усадебного дома для рядовой застройки в Великобритании сформировался иной его тип, явившийся весьма своеобразной модификацией первого. Его возникновению способствовало особое обстоятельство — лондонский пожар 1666 г., уничтоживший столицу. Это вызвало разработку местных правил застройки, сформулированных в Строительных актах 1667 и 1774 гг.(1), неукоснительное соблюдение которых в городах Великобритании надежно обеспечивало пожарную безопасность, однако сильно ограничивало художественные возможности архитектора. Застройщикам предлагались на выбор в зависимости от их финансовых возможностей четыре категории кирпичных домов разной этажности и стоимости, более крупные и представительные из которых должны были возводиться вдоль улиц, а невысокие дешевые дома — вдоль переулков(2). Каждому владельцу предписывалось возвести один брандмауэр со ступенчатым краем, к которому затем пристраивал свой дом сосед. Дерево как строительный материал изгонялось, за исключением оконных рам и дверей, заглубленных в проемы. На кирпичных оштукатуренных фасадах не должно было быть "ничего лишнего" и сколько-нибудь значительно

1. Rcddaway Т. The rebuilding of London after the Great Fire. L.. 1840. P. 79.

2. Hubert Ch. London: The biography of the city. N. Y., 1969. P. 121-122.

выступающего за фасадную плоскость; декоративные детали сводились к минимуму; балконные выступы должны были ограждаться железными решетками.

"Кирпичиком", формирующим градостроительную ткань в Великобритании, стал не изолированный архитектурный объем усадебного дома отдельного владельца, как в России и в большинстве стран Европы, а конгломерат ряда таких объемов, сблокированных и образовавших укрупненный жилой массив с единым фасадом, стоящий на общем фундаменте или террасе; такие массивы получили общее название террасных домов. Эти жилища предназначались для большинства представителей развившегося британского среднего класса. Для этого основного потребителя террасные дома были оптимальны как из-за дороговизны городской земли и невозможности самостоятельно приобрести отдельный земельный участок для строительства, так и благодаря несравненно большей экономичности и целесообразности возведения сразу целого жилого комплекса с общими коммуникациями (водоснабжение и канализация в Великобритании вошли в быт уже во второй половине XVIII в.), нежели отдельного дома. В то же время подобная конструкция позволяла сохранить у собственников блоков ощущение отдельного жилища с привычными, но воспроизведенными в миниатюре усадебными элементами: палисадниками возле подъезда и садиками, примыкавшими к их частям заднего фасада, а за ними — двориками с конюшней и другими хозяйственными строениями, выходившими на внутриквартальный проезд. Таким образом, эти корпуса представляли собой множество слившихся в единый массив трех- и четырехэтажных индивидуальных особняков, разграниченных солидными брандмауэрами, что на главных фасадах подчеркивалось чередой каменных крылец и крохотными палисадниками, отделенными друг от друга и от улицы железными решетками. Террасный дом стал ведущим типом жилища не только из-за его экономичности, но и в силу его соответствия особым свойствам британского характера, в котором органически сочетались противоположные свойства: с одной стороны, стремление к замкнутому изолированному существованию в собственном доме-крепости, с другой — тяготение к массе себе подобных благодаря общественной жилке, деловой активности и предприимчивости их натуры. Итак, конкретные исторические условия России и Великобритании и специфика их национального быта обусловили различные пути развития типа городского усадебного дома. Естественно, из этого проистекали и различные методы проектирования жилища применительно к условиям каждой из этих двух стран.

На стадии проектирования важнейшее различие заключалось в том, насколько по-иному русскими и британскими архитекторами мыслился жилой дом в системе городской застройки, какое место он должен был в ней занимать и как он соотносился с системой общественных пространств и общественных зданий, составлявшей градообразование.

Русские архитекторы со второй половины XVIII в., проектируя жилой дом, исходили из места, которое он занимал на генеральном плане города и которое определялось местом владельца усадьбы в социальной иерархии и его состоятельностью. В русском городе периода классицизма последовательно проводи-

лась система социального зонирования, предопределявшая не только длину фасада и высоту будущего дома, но и строительный материал, из которого он должен был возводиться. Крупные усадьбы местной администрации и богатых дворян с каменными двух- и трехэтажными домами образовывали наиболее репрезентативную среднюю зону; вокруг нее простирался пояс меньших по величине усадеб, предназначенных для дворян и купечества, где дома имели каменный нижний и деревянный верхний этажи; далее ~ еще более широкая зона небольших усадеб мещан и мелких купцов с деревянными домами на каменном фундаменте и, наконец, небольшие деревянные дома низших слоев городского мещанства. Таким образом, принцип социальной иерархии здесь четко воплощался и в планировке — в виде расходившихся от центра к окраинам колец, и в объемной композиции, где зримо воспринимаемое понижение "слоев" застройки от сердцевины города к краям соответствовало социальным градациям общества. Специфической особенностью русского градостроительства является зонирование застройки также по национальному признаку, что было необходимо при соседстве групп населения разных конфессий с различными бытовыми укладами (греческие, армянские, магометанские форштадты за городской чертой, которые застраивались усадьбами восточного типа, образуя впечатляющий контраст европейской архитектуре города).

Что касается социальной стратификации городов Великобритании с ее значительно развитым средним сословием (за исключением Ирландии), то здесь определенность границ в системе расселения была уже утрачена и классовое обособление, столь четкое в России, не могло быть достигнуто. При явном стремлении английской аристократии и высшего слоя буржуазии обособиться путем создания "островных" ансамблей особняков, возводимых по сторонам прямоугольной площади-сквера, доступ посторонних в которые ограничивался и юридически (контракт при купле-продаже или аренде дома), и даже физически (запираемые решетки, перекрывавшие вход на площадь), это удавалось лишь отчасти. Как свидетельствует история лондонского Вест-Энда, уже на граничивших с этими ансамблями фешенебельных улицах общество оказывалось смешанным. Так, на улицах вокруг Гросвенор-сквер усадьбы знати чередовались с домами ремесленников и торговцев, составлявших там до 56% населения(3). Для Лондона и ряда крупных английских городов, особенно курортных, закономерностью стал последовательный приток в район аристократической "новостройки" сперва рабочих всех строительных специальностей и отделочников, затем мебельщиков и далее торговцев и представителей разного рода профессий, обслуживавших многообразные потребности быта привилегированных слоев общества. В итоге эти районы оказывались заселенными преимущественно представителями среднего класса с вкраплениями "оазисов" знати.

Различными были и методы проектирования и строительства городских усадебных домов в России и Британии. В самодержавной России они предопределялись регламентацией типов домов всех сословий и жесткой градо-

3. Reed M. The Georgian triumph 1750-1830. L„ 1983. P. 115-117.

строительной дисциплиной. Впервые образцовые проекты жилых домов внедрялись в жизнь в Петровскую эпоху. В 1770-е годы богатый опыт послепожарной реконструкции Твери и ряда погоревших городов позволил Комиссии для строений Санкт-Петербурга, Москвы и других городов разработать новые общеобязательные образцовые проекты фасадов городских усадебных домов. Пять из них предназначались для каменных и деревянных домов, а три - для каменных домов с торговыми лавками. Предписывались и определенные цвета их окраски, образчики которых также рассылались по городовым управлениям. Эти образцовые проекты определяли лишь главные габариты зданий, но допускали вариации в отношении деталей и декора согласно вкусам владельцев. В первой трети XIX в. число образцовых проектов жилых домов значительно возросло; в четырех альбомах, составленных в 1809—1812 гг. В. Гесте, Л. Руска и В.П. Стасовым, содержалось большое разнообразие композиционных решений домов разной этажности и величины для застройщиков всех социальных групп, а также фасадов торговых помещений в нижних этажах, хозяйственных строений, оград и ворот. Строгость регламентации компенсировалась здесь разнообразием типов домов и разрешением городовым архитекторам перерабатывать их соответственно местным условиям. На практике в огромной стране с весьма отличными по климату и природным условиям регионами это имело следствием широчайшую гамму архитектурных решений городской усадьбы — от серий образцовых проектов для Бессарабии, где фасад каменного дома образовывала дорическая колоннада высокой открытой террасы, завершенной фронтоном, до проектов деревянных домов для городов снежной Сибири с крутыми островерхими крышами. Так, городские усадьбы, из которых складывалась ткань новых городов и реконструированных старых, при различных их комбинациях, стилистически и композиционно согласованных друг с другом, обеспечивали гармоничность и цельность облика улиц и площадей. Об этом свидетельствуют не только старинные виды русских городов, но и уцелевшие фрагменты рядовой застройки классицизма, продолжающие создавать сдержанным благородством своих форм и ритмом членений и распространять на ближайшее окружение атмосферу духовно полноценной, комфортной для человека среды обитания.

Методы проектирования жилых домов в Великобритании было совершенно иными, поскольку предопределялись другой социально-экономической организацией общества и гораздо меньшей ролью государственной власти в процессе застройки городских территорий. В Англии, раннекапиталистической стране с длительной традицией парламентаризма, планомерной государственной политики не существовало и архитектурный процесс в значительной мере протекал стихийно. Государство воздействовало на жилищное строительство лишь косвенно, через регулирование отношений собственности на землю и свод Строительных актов. Так, в середине XVIII в. для стимулирования застройки новой территории, позднее получившей название лондонского Вест-Энда, парламент принял по просьбе ряда землевладельцев специальные постановления об упразднении майората на их земли, так как это препятствовало дроблению их

обширных латифундий. Разрешение было дано при условии регулярной распланировки участков и соблюдении ряда общих градостроительных правил при их застройке(4). Правила сводились к обязательству точно придерживаться общих контуров планировки каждого намеченного к застройке фрагмента территории пригорода, причем застройка пригородов происходила постепенно, без единой композиционной идеи, которая могла бы объединить разновременно возникшие новые городские районы. Ярким примером в этом отношении являлось строительство новых частей Лондона, Эдинбурга и Дублина.

Быстрое дробление и распродажа земельных участков во второй половине XVIII в. вызвали в Великобритании строительную лихорадку, которая подстегивалась все ускоряющимся процессом притока в города нового населения, вызванным стремительными темпами экономического развития. Отводимые под строительство жилищ земельные участки поступали в распоряжение подрядчиков, которые производили их единовременную застройку. Привлекаемые ими архитекторы (многие из них имели обширную практику творческого характера у богатых индивидуальных заказчиков) составляли генеральный план жилого комплекса из одинаковых секций, предназначенных для анонимного среднего потребителя, т.е. не имели оснований при работе над проектами выходить за рамки требований Строительных актов, игнорировавших собственно область архитектуры.

Проектировались дома разных размеров и этажности секций и разного уровня их комфортности соответственно достатку членов строительных акционерных обществ или потенциальных покупателей блоков-квартир. Однако метод их проектирования и строительства был один и тот же: на приобретенном под застройку земельном участке разбивалось каре (квадратных или прямоугольных очертаний), на котором возводился дом-монолит, окаймлявший общую для всех площадь-сквер, в центре которой устраивался сад. Благодаря экономичности строительных приемов (крупный строительный подрядчик за один год мог построить около 600 домов)(5) эта схема городского жилища быстро распространилась по всей стране. Этим же методом возводились трех- и пятиэтажные городки (towns) — Кемден-таун, Ханс-таун и мн. др., выраставшие на окраинах Лондона в конце XVIII — начале XIX в. Строительный бизнес сопровождался грандиозной спекуляцией земельными участками и секциями возводимых или уже построенных жилых домов. Бурное освоение городом пригородов — общий для второй половины XVIII в. процесс, серьезное противодействие которому встречалось исключительно редко(6).

Сказанное выше характеризует ситуацию с возведением массового жилища для среднего класса британского населения. Что касается домов для городской аристократии и плутократии, то большинство из них строилось по той же композиционной схеме, но они были комфортабельнее рядовых массовых жи-

4. 5ummerson /. Georgian London. L, 1945. P. 146—158.

5. Ibid. P. 153.

6. Reed M. Op. cil. P. 118.

лищ, имели более просторные помещения секций и — что наиболее существенно в градостроительном отношении ~ архитектурное решение фасадов с применением слабо выступающих (в силу противопожарной регламентации) элементов ордера — пилястр, реже полуколонн, сандриков и карнизов. В этих случаях проектирование и строительный надзор поручались кому-либо из крупных зодчих, которые оформляли фасады фешенебельных площадей-скверов. В качестве примеров приведем работы прославленного Роберта Адама, который в Лондоне (кроме других построек) проектировал и частично строил дома герцогов Портленда (Портленд-плейс), Портмена (южный фасад Портмен-сквера), лордов Фицроя (восточный и южный фасады Фицрой-сквера) и Гросвенора (одна из сторон Гросвенор-сквер в 1770-х годах, а также северная сторона Шарлотт-сквера в Эдинбурге).

Принципы формообразования, возникшие в сфере массового жилого строительства Британии, открыли новые средства архитектурной выразительности. После того как работавшие в Бате зодчие по-новому использовали объем террасного дома, придав ему круглую в плане (Королевский цирк, арх. Джон Вуд Старший, 1758 г.) и полукруглую форму (Королевский полумесяц, арх. Джон Вуд Младший, 1775 г.), массив дома утратил статичность, превратившись в руках архитекторов в упругое пластическое тело, которое обретало впечатляющую динамику. Особенно это относится к созданному Вудом Младшим типу кресента — дугообразного жилого объема, создающего архитектурное пространство перед главным фасадом, располагаемого как на рельефе, так и на плоскости и раскрытого на ландшафт или на город. Формируя своим объемом полукруглую площадь, соединенную широкими улицами с другими пространственными узлами города, кресент как новый градостроительный элемент быстро вошел в практику, облегчив создание единой объемно-пространственной среды, отвечавшей жизненным требованиям нового времени, и преобразив облик многих британских городов. Виртуозное владение этими новыми композиционными приемами продемонстрировал, например, Дж. Гиллеспи Грэхем в Эдинбурге. Он создал на рельефе с сильным уклоном в сторону Нового города динамичный каскад соединенных отрезками улицы площадей (Рэндольф-кресент, овальная Энсли-плейс, многогранная Морей-плейс), сформированных двумя рядами непрерывных массивов террасных домов с перепадами между их уровнями в 6 м.

Экспансия нового вида жилищ, наступавшего на частные владения и вытеснявшего застройку дворянскими усадьбами европейского типа, была очень значительной. Характерно, что из-за невозможности противостоять этой тенденции герцог Морей предпочел снести свою прекрасную виллу, пустив родовые земли в распродажу, и переселиться в одну из секций монументального террасного дома, "обрамившего" площадь Морей-плейс в новой части шотландской столицы(7).

Городская усадьба в виде отдельного дома с ордерной композицией фасада,

7. Youngson A.j. The making of classical Edinburgh. Edinburgh, 1966. P. 217-225.

построенная в духе европейской традиции классицизма для одного владельца по проекту известного зодчего, становилась редкостью в Британии конца XVIII в. При дороговизне городской земли такие дома, включенные в систему площади или улицы, смыкавшиеся с соседними зданиями, а порой и вынужденно вытянутые в глубину участка, т.е. обращенные торцом к общественному пространству, теряли в своей выразительности, поскольку зрительно воспринимались не столько как индивидуальное художественное произведение, сколько как один из фрагментов архитектурного контекста обстройки этого пространства.

Отдельно стоящие усадебные дома классицизма, возведенные до последней трети XVIII в., т.е. до эпохи строительного бума, либо сносились, либо многократно перестраивались при перемене их владельцев. Немногие из них, уцелевшие до 1930-х годов, подверглись сносу при очередной реконструкции городов, причем облик большинства из них не был зафиксирован. С ними ушел целый пласт истории английской архитектуры, оставшийся малоизвестным.

Так обстояло дело в Англии и Шотландии, но не в Ирландии. Благодаря неизжитости там феодализма, сохранению ведущей роли дворянства в общественной жизни, ирландскому патриотизму с антибританской окраской и приверженности к французской культуре усадебное строительство в Ирландии развивалось одновременно с европейским. По словам ирландского исследователя, "...сердцем Дублина были частные дома"(8). Организм столицы Ирландии, сложившийся на основе границ долго сохранявшихся здесь латифундий и развивавшийся без генерального плана, сохранил естественно возникшую живописность планировки, в которой отдельные аристократические усадьбы играли доминирующую роль.

Прежде всего это относится к Лейнстер (Килдар)-хаусу — городской усадьбе первого пэра Ирландии. Считавший необходимым в национальных интересах жить в захудалом тогда Дублине, герцог Лейнстер построил там свою резиденцию, самую обширную в городе (арх. Р. Кассель, 1748 г.)(9). Она стала началом освоения ранее непрезентабельной южной стороны столицы, разделенной надвое р. Лиффи. Лейнстер-хаус выделялся благородной сдержанностью облика, характерной для раннего классицизма. Главный фасад трехэтажного дворца виднелся с Килдар-стрит сквозь колоннаду входа в обширный курдонер, огражденный полукружиями низких декоративных стенок. Сад за домом переходил в просторную лужайку — плац для учений волонтеров (из-за напряженности отношений с Англией герцог организовал полк национальной обороны). Интерьер оформляли У. Чемберс (парадная анфилада, 1767 г.) и Дж. Уайет (картинная галерея, 1780 г.)(10). Резиденция герцога Лейнстера стимулировала возникновение вокруг нее классицистической усадебной застройки, сформировавшей архитектурно цельный характер нового городского центра(11). И в дальнейшем Лейнстер-хаус оставался центром общественного притяжения:

8. Clarke H. Georgian Dublin. Dublin, 1976. P. 5.

9. Hawey J. Dublin: A study in environment. L., 1949. P. 90.

10. Cuinness D. Portrait of Dublin. Dublin, 1967. P. 69.

11. Maxwell C. Dublin under the Georges. 1714-1830. Dublin. 1946. P. 60-62.

в пристроенных к нему в начале XX в. корпусах разместились Национальные библиотека, галерея и музеи. С 1920-х годов Лейнстер-хаус стал местом заседаний ирландского парламента. Считается, что эта резиденция вдохновила в 1790 г. ирландского архитектора Джеймса Хобана на создание проекта Белого дома в Вашингтоне.

Близким Лейнстер-хаусу по значимости как в градостроительном, так и в культурном отношении стал Шарлемон-хаус, построенный в 1760-х годах его владельцем, вернувшимся из Италии, другом Пиранези, просвещеннейшим знатоком искусств и коллекционером. Дом лорда Шарлемона, удачно расположенный на Ратленд-сквер (Парнелл-сквер) в центре Левобережья Дублина, уже не помещался свободно в глубине участка, как Лейнстер-хаус, но стоял в центре северной стороны площади как один из главных обрамляющих ее объемов. Из фронта застройки площади его выделял неглубокий открытый курдонер, образованный короткими полукружиями декоративных стенок. Этот прием итальянских зодчих, примененный ими при строительстве римских церквей барокко, герцог использовал при проектировании своего дома совместно с архитектором У. Чемберсом(12). Архитектурное решение фасада основано на контрасте между гладью стен и тонкими градациями рельефности выступающих из стеновой плоскости деталей декора, что так характерно для художественной манеры Чемберса. Со стороны сада архитектором Дж. Гэндоном был пристроен зал для библиотеки. Шарлемон-хаус с его богатейшей библиотекой и художественными коллекциями был средоточием интеллектуальной жизни города в конце XVIII—XIX в.; отчасти он сохранил это свое значение и ныне, став Галереей современного искусства. Ряд черт обоих этих особняков объединил в своей композиции импозантный Олдборо-хаус (арх. У. Чемберс, 1798 г.).

В присоединенной на столетие раньше Шотландии давно возобладали закономерности английского общества и усадебные дома в городах возводились очень редко. Одним из сохранившихся домов был дом сэра Лоренса Дандеса в Эдинбурге, позже преобразованный в Шотландский банк. Его усадебный участок располагался на восточной оконечности главной оси генерального плана Нового города, на центральном участке восточной стороны площади Сент-Эндрю. В 1770-х годах там был выстроен по проекту Чемберса особняк, образцом которого по желанию заказчика стала одна из римских вилл(13). Поставленный за ажурной оградой в глубине участка, дом на рустованном цоколе с широким ионическим портиком выражал сдержанное достоинство, но не имел отпечатка творческой индивидуальности У. Чемберса.

В Лондоне второй половины XVIII — первой трети XIX в. наиболее значительной усадьбой был Карлтон-хаус, резиденция принца Уэльского, будущего Георга IV. Предоставленный ему парламентом обветшалый дворец с парком на углу улиц Хаймаркет и Пэлл-Мэлл он поручил реконструировать архитектору Г. Холланду. Зодчий удачно справился с трудной задачей объединения двух

12. НагЫюп Р. et al. Irish art and architecture. L. 1978. P. 139.

13. Reed M. The new illustrated guide. Edinburgh, 1936. P. 121-122.

доставшихся ему разнородных зданий в стройное целое, создав ясный композиционный стержень из анфилады зал по поперечной оси для организации внутреннего пространства Карлтон-хауса(14). Особенностями главного фасада Карлтон-хауса были: заглубленность его центра (вынужденная), коринфский портик необычного в Англии типа "порт кошер" (по желанию принца-франкофила), а также непривычная в Англии ограда курдонера в виде колоннады из спаренных ионических колонн, благодаря которой удалось преодолеть замкнутость крупной городской усадьбы, отчасти раскрывшейся на город по примеру аналогичных решений французских зодчих, возводивших в Париже Отель де Сальм и Отель Конде. Усадебное владение принца Уэльского было самым большим тогда в Вест-Энде и наиболее европейски современным по своему художественному облику. Законченный в основном в 1795 г., Карлтон-хаус был снесен уже в 1827 г. при прокладке Риджент-стрит и строительстве огромного дома-массива Карлтон-террас.

Все эти британские городские усадьбы отличались скупостью в применении декора, плоскостностью деталей (ограничения Строительных актов!) и мастерской, но суховатой трактовкой фасадов.

Примером небольшой городской усадьбы является собственный дом Г. Холланда с садом и озерком на Слоун-стрит. Эта миниатюрная вариация композиции Карлтон-хауса, расположенная напротив Ханс-тауна — ульеподобного восьмигранного жилого массива, членом акционерной компании которого был Холланд, — как бы демонстрирует по контрасту прелесть уходящего усадебного образа городской жизни. Дом зодчего просуществовал недолго, сметенный наступлением новостроек.

Хотя на основании немногих сохранившихся усадеб Британии, часть из которых мы вкратце рассмотрели, трудно делать безоговорочные выводы об их общем характере, все же бросается в глаза их ориентация на европейские первоисточники и недостаточная органичность местных модификаций последних, т.е. ощущается определенный налет художественной вторичности. Видимо, тип европейской городской усадьбы классицизма в британском городе периода раннего капитализма был доступен лишь высшей аристократии, оставшись там своего рода экзотическим явлением, и не мог иметь того широчайшего распространения, даже внедрения "сверху", и разработки применительно к разным региональным условиям и социальной принадлежности владельцев, какое он получил в феодальной России.

Архитектурное лицо русских городов в значительной мере определяли дворянские усадьбы. Их проектирование и строительство занимали важное место в творческой биографии зодчих того времени. Главной особенностью городских усадебных домов России являлось их разнообразие, поскольку жилище ценилось не только с его функциональной стороны, но и как произведение архитектуры. В рамках общей типологической и стилевой основы европейского жилища классицизма зодчие создавали очень различные по своему компози-

14. Hibbert Ch. Op. cil. P. 125.

ционному решению и художественному образу произведения, отражавшие не только статус и запросы заказчика и творческую индивидуальность и диапазон профессиональных возможностей мастера, но и своеобразие местоположения усадьбы, ее значимость и роль в конкретном архитектурно-природном окружении.

В отличие от ограниченного запретами Строительных актов английского коллеги русский зодчий мог пользоваться гораздо большим кругом художественных средств — не одними лишь пилястрами, но и портиками из колонн, колоннадами, лоджиями, балконами, пандусами, бельведерами, барельефами и разного рода декоративными деталями, что позволяло сообщить зданию пластичность, придать выразительность глади стены ее контрастом с сочными деталями и т.п., т.е. давало возможность многообразной трактовки темы городской усадьбы. Очень высоким был художественный уровень застройки русских городов и особенно столиц, созданный работами таких мастеров, как В.И. Баженов, М.Ф. Казаков, И.Е. Старев, Н.А. Львов, А.Г. Григорьев, Р. Казаков, В.П. Стасов, А.Н. Воронихин, Дж. Кваренги, Т. де Томон, Л. Руска, Д. Жилярди, О. Бове и мн. др. Среди их построек много хрестоматийно известных архитектурных шедевров, облик которых выделяется благородным достоинством, гармонией и представительностью. Характерны впечатления Стендаля, в 1812 г. вступившего с наполеоновской конницей в Москву, которую он нашел "пленительной"; его поразило, что в ней было "более четырехсот или пятисот дворцов, убранных с очаровательной роскошью, неведомой в Париже и которую можно видеть только в Италии"(15).

На ответственных, издалека видных точках рельефа жилой дом должен был выполнять важную градостроительную задачу, доминируя в композиции сопредельной части города. Эта задача решалась в обеих странах разными способами. В Британии высотные участки ландшафта органично вводили в среду и силуэт города, располагая на них жилой массив. Так, протяженная цепочка Ленсдаун-кресент в Бате, как бы извиваясь вдоль кряжа холма, выразительно выявляет его форму. Плавное округление склона Кэлтон-хилла в Эдинбурге подчеркнули повторившие его террасные дома.

Русские зодчие в подобной природной ситуации отдавали предпочтение усадьбе. Пашков дом в Москве напротив Кремля, вознесенный Ваганьковским холмом, фиксирует один из важных узлов планировочной структуры центра столицы. Удивительны пластика и гармоничность здания, образующего устойчивую пирамидальную композицию, сходящуюся к бельведеру. Сад на откосе холма с гротами, лестницами и фонтаном, огражденный внизу красивой решеткой, усиливал ощущение праздничной парадности этого места. Тот же прием использован и в усадьбе Тутолмина на вершине Швивой горки, венчавшей панораму Заяузья от Кремля и из Замоскворечья. С бельведера дома, обращенного к городу садовым фасадом (сад круто спускался к Москве-реке), открывался широкий вид на столицу.

15. Стендаль. Собр. соч. М„ 1959. Т. 15. С. 124.

Архитектурной доминантой Екатеринбурга стала необычная живописной сложностью своей структуры усадьба Расторгуева-Харитонова, выстроенная на угловом участке на вершине Вознесенского холма, царившего над местностью, и обращенная к заводу и к городу(16).

Своеобразие городов двух стран раскрывается яснее при сравнении впечатлений, производимых ими в рассматриваемую эпоху. В России город выглядел иначе, чем в Британии, не только потому, что усадьба еще долго оставалась основным видом жилища всех сословий, но и благодаря гораздо меньшей плотности его застройки. Его ткань, образуемая весьма разновеликими ячейками-усадьбами с их дворами, садами или парками, местами включала в себя и оазисы нетронутой природы. Все это создавало ощущение простора и открытости внутригородского пространства. Так, в Москве в конце XVIII в. на Рождественке, по соседству с узкими кварталами Звонарской слободы, стояла усадьба И.И. Воронцова (ныне на ее месте МАРХИ) с огромным садом по обе стороны протекавшей через это владение р. Неглинки; обширный сад с прудом находился за домом Губина на Петровке; за домом A.M. Хераскова на Тверской (позже Английский клуб) далеко по склону простирался парк, большие сады — английские или регулярные, с прудами или без них — были разбиты за обращенными к городу, образующими фасад улиц домами-дворцами изысканной архитектуры: Гагариных на Страстном бульваре (позже Екатерининская больница), А.П. Соймонова на Малой Дмитровке, Юсуповых в Харитоньевском переулке, А.К. Разумовского в Гороховском переулке, Демидовых близ Басманной, Нарышкиных близ Покровки и мн. др.; на склоне берега у р. Яузы были устроены парки с террасной планировкой и системой фигурных прудов при усадьбах Г.А. Потемкина и других владельцев. Эта особенность в той или иной степени была присуща и Петербургу конца XVIII в., и другим русским городам.

Неудивительно, что как площадь, так и улица в русском и английском городе существенно отличались по своей структуре. Если в Британии площадь, обрамленная цельными трех- и четырехэтажными жилыми массивами, замкнутая ими, выглядела скорее как пространный интерьер, то в русском городе площадь, окаймленная отдельными объемами двух-, редко трехэтажных общественных зданий и усадебных домов, между которыми оставались многочисленные прозоры, была зрительно связана с окружающим ее городским пейзажем. Аналогичным образом различались и улицы. В отличие от британской улицы-коридора с ее глухими фасадными плоскостями улица русского города проницаема с обеих сторон. Сравнительно строго (и то не всегда) выдерживалась лишь "красная линия" ограничивающих ее построек, но непрерывности фасадного фронта обычно не было: ряд домов, отдельно стоящих или фланкированных флигелями, чередовался там и сям с курдонерами зданий, поставленных в глубине участков, а также с объемами многочисленных церквей, располагавшихся в

16. Козинец Л. Каменная летопись города. Свердловск. 1989. С. 86~99; Лотарева P.M. Города-заводы России: XVIII — первая половина XIX века. Екатеринбург, 1983. С. 90—92; Раскин A.M. Творчество М.П. Малахова в Екатеринбурге // Архитектурное наследство. 1995. № 38. С. 350—354

карманах улиц, в промежутках между ними выглядывала зелень садов. Если же "проезжей частью" улицы была река (например, застройка Мойки и Фонтанки в Петербурге), то облик ее еще более обогащался за счет узорчатых оград, мостов, сходов к воде и отражений домов в реке.

Итак, городская усадьба отразила воплотившееся в ней бытие двух обществ, существовавших в одно время, но находившихся на разных стадиях их продвижения по общеевропейскому пути: феодальная Россия переживала тогда расцвет, обеспеченный устойчивостью укрепившего свои внутренние и внешние позиции просвещенного абсолютизма, а Британия вступила в период стремительного промышленного подъема. В Великобритании с ее усложнившейся социальной стратификацией и креном общества в сторону экономического преуспеяния сфера применения классицизма с его сильным духовным потенциалом значительно сузилась. Старая интеллектуальная аристократия с ее особняками работы первоклассных мастеров - средоточиями произведений европейской культуры — оказывалась оттесненной на периферию (Ирландия) и все менее востребованной. Городская усадьба в ее изначальном виде здесь быстро отмирала. В ходе экспериментов с городским жилищем были найдены новый — повышенный — градостроительный масштаб, новый способ формообразования и соответственно новые пути создания внутригородского пространства. Обретения сопровождались и потерями: массив жилого дома приобрел пластичность и динамику, но утратил возможность ярких индивидуальных архитектурных решений и, за редким исключением, стал стандартным и невыразительным. Переход к архитектурно-градостроительной практике приближавшейся индустриальной эпохи был подготовлен.

Напротив, в России, где в ту эпоху социальная система способствовала раскрытию способностей и духовных сил дворянского общества, классицизм явился необходимым художественным языком, а классический идеал, совпав с настроенностью передовой части общества и с национальной традицией, нашел на русской почве свое полное, живое и органичное выражение. Со всей очевидностью это проявилось и в городских усадьбах, преобразовавших облик большинства русских городов, которые приобрели неповторимые архитектурные и архитектурно-природные ансамбли.