|
ны XIX в. с видами провинциальных российских городов того времени дают нам
убедительную картину произошедшего их перерождения с преобладанием не только
каменной, но и деревянной классической застройки.
Таким образом, вслед за столицами идея Третьего Рима, распространяясь вширь,
постепенно реализовала себя и во многих региональных архитектурных очагах
страны, т.е. конечная цель обновления на путях европеизации и здесь была
достигнута, хотя и со значительным отставанием.
Лишь в «далекой глубинке», не затронутой преобразованиями, традиция сохраняла
себя целиком. Здесь она пребывала в резервации и при благоприятных условиях снова
давала о себе знать, как это било, например, в середине XIX в., в пору обострившегося
интереса к самобытности в архитектуре.
Из всего сказанного напрашиваемся вывод, что теория так называемого «скачка»
оказывается состоятельной, пo существу, только для одного Санкт-Петербурга, и то
лишь благодаря использованию опыта Приглашенных сюда иностранцев, тогда как
архитектура и градостроительство на всей огромной территории страны усваивали
европеизмы по мере постепенной подготовки к ним, пока на закате эпохи Просвещения
не произошла качественная матаморфоза. Пути усвоения «европейского», которые
прошли все региональные архитектурные очаги тогдашней России, как бы намекали на
возможность альтернативы в переходе русской архитектуры и градостроительства на
новые пути развития и к основам классического ордерного языка. При этом нельзя не
учитывать и еще одного фактора. Ситуация противостояния привнесенного «европеизма»
и собственной традиции, «своего» и «Чужого», со временем теряла свою остроту.
Русское сознание постепенно психологически привыкало к регулярству и
классической ордерной архитектуре, и они уже не вызывали шоковой реакции.
Привнесенный с Запада опыт стал восприниматься таким же «своим», ассоциируемым с
национальным наследием, и этот фактор, несомненно, сыграл свою роль.
Таким образом, процесс перехода русской архитектуры и градостроительства на
новые европейские пути развития протекал весьма сложно и противоречиво, в
постоянной полемике с собственной традицией, от резкого противостояния и угрозы
трагического разрыва с ней к поискам компромисса и взаимодействия, но уже на
основе наиболее обобщенных морфологических ее закономерностей.
Растянутый во времени и пространстве переходный процесс в общей сложности занял
у нас около 200 лет. Таков временной диапазон, обусловленный не только резкой сме-
|
|
|
63 |
ной знаковой системы с самобытной на европейскую и трудностью ее быстрого усвоения, но и фактором географического пространства России. Нельзя не учитывать при этом отставание и неподготовленность русского эстетического сознания к принятию нового архитектурного языка. И тем не менее, несмотря на искушение традицией, имевшее место в переломные эпохи, условием прогресса для русской архитектуры и градостроительства оставалась западная ориентация, заданная Петром на историческую перспективу.
В переводе русской архитектуры на новые европейские пути развития важную роль сыграло упорядоченное структурирование образующих элементов, т.е. «регулярство», от ранних, еще несовершенных его проявлений в XVII в. до подлинно регулярных в петровское, время. Эта перемена имела отношение к становлению как барочной, так и классицистической пространственно-пластической системы, иначе говоря, к стилеобразующим процессам, через которые и раскрывается специфика русскому пути к конечной цели — классицистическому архитектурному идеалу.
Если иметь в виду наш XVII век на фоне тогдашней Европы, то к этому времени итальянская архитектура, пройдя путь от собственного средневековое наследии к Ренессансу и от него к маньеризму, находилась уже в стадии зрелого барокко, воспринятого потом и другими католическими странами Европы и Латинской Америки, тоща как в архитектуре стран протестантского мира Северной Европы (Англия, Голландия, Дания, Швеция, Норвегия) сложилось рационалистическое направление так называемого «протестантского классицизма» с последующим перерастанием его в палладианство.
Разумеется, русское художественное и религиозное сознание XVII в. еще не готово было тогда к восприятию ни чувственной драматургии барокко, ни рационалистических основ классицизма. Естественно, что могло быть нам ближе, так это наследие европейского маньеризма. Своим гротескным декоративизмом и переизбыточностью форм маньеристический декор оказался созвучным последней стадии местного стиля «узорочья» конца XVII в., что создавало условия, благоприятствовавшие его проникновению
на русскую почву(5),
5. См.: Виппер Б. Архитектура русского барокко. М», 1978; Лихачев Д. Барокко и его русский вариант // Русская литература. 1969. № 2; Тананаева Л. Некоторые концепции маньеризма в изучении искусства Восточной Европы конца XVI—•XVII в. // Советское искусствознание — 22. М., 1987; Микишатьсв М. Голландия и Россия: К вопросу отражения культурных контактов в русской архитектуре конца XVII — начала XVIII в. // Архитектура мира. 1983. № 2.
|
|
|
64 |
|
| | |