|
ство и позволяло главе государства изменять, например, канонический тип церковной постройки. Теперь можно считать доказанным, что первая русская шатровая церковь Вознесения в Коломенском была возведена в царской усадьбе по заказу московского великого князя итальянским мастером(10). Неканоничность шатрового типа стала причиной запрещения его патриархом Никоном, но до того линия шатрового зодчества, продолженная постройками Ивана Грозного и освященная царским авторитетом, более ста лет обогащала собой русскую архитектуру и даже стала восприниматься как квинтэссенция древней самобытности".
Показательно, что другая нетрадиционная для Древней Руси линия центрических октаконхоидальных храмов (собор св. Петра митрополита Высокопетровского монастыря архитектора Алевиза) не получила развития вплоть до начала XVIII в. Нам кажется, что бурный расцвет шатрового зодчества обусловливался не только очевидными художественными достоинствами нового типа, но и его "царственными" истоками, в то время как монастырский собор не был столь привлекательным для современников в качестве образца. Когда же Высокопетровский монастырь попал в число "царских богомолий" как семейная обитель Нарышкиных, а старый собор отремонтировали и торжественно переосвятили в присутствии царей Петра и Иоанна, сподвижники Петра I стали повторять его в своих постройках. По нашему мнению, не только церковь Знамения в Перове, но и центрические ярусные храмы в Уборах и Дубровицах, а может быть и в Филях, ориентировались на собор св. Петра митрополита.
В XVII в. к традиционному для средневековья обожествлению персоны монарха добавились идеологические постулаты абсолютизма, согласно которым монарх занимал совершенно исключительное место среди окружающих. Он представлялся совершенным человеком: "Между всеми един совершенный // Ты, царю светлый, Алексей реченный", — писал Симеон Полоцкий(12). Царь был образом Бога ("Божий ты образ, царю Алексие, // и написася в тебе слово сие"(13)) и Божеством, явленным на земле ("Всяк царь во книгах Бог земен зовется"(14)). Отсюда понятно, что подражание монарху имело характер этического императива, равно действенного для всех слоев населения. Тот же Симеон Полоцкий замечал:
Царя образом вси ся управляют,
Житие его своим подражают.
Людие тебе имут подражати,
Чрез святость царя и людие святи (15).
Таким образом, подражание царю выступало средством приобщения к святости, т.е. имело не только социальный, но и сакральный смысл. Это обус-
10. См.: Подъяпольский С.С. Архитектор Петрок Малой // Памятники русской архитектуры и монументального искусства: Стиль, атрибуции, датировки. М., 1983. С. 46—49.
11. Забелин И.Е. Русское искусство: Черты самобытности в древнерусском зодчестве. М., 1900.
12. Цит. по: Робинсон А.Н. Борьба идеи в русской литературе XVII века. М., 1974. С. 82.
13. Симеон Полоцкий. Вирши. Минск, 1990. С. 243.
14. Цит. по: Робинсон А.Н. Указ. соч. С. 143.
15. Там же. С. 84.
|
|
|
40 |
ловливало исключительную общественную значимость деятельности царя, в том числе деятельности по устройству своих усадеб. Очевидно, такую ситуацию осознавал, в частности, сам Алексей Михайлович, считавший своим долгом снабжать приближенных семенами из "экспериментального хозяйства" в Измайлове: самодержец относился к своим затеям не как к личной прихоти, но видел в них образец для всеобщего подражания.
В XVII в. возрастает удельный вес царского усадебного строительства в общерусском архитектурном процессе. До второй трети XVI в. безусловно определяющим в зодчестве Московской Руси было строительство в Москве, и в первую очередь в Московском Кремле. Именно там возникали постройки, дававшие начало новым типологическим линиям (ярчайшие примеры — Успенский и Архангельский соборы, колокольня Ивана Великого). Тогдашние усадебные храмы Александровской слободы как времени Василия
III, так и эпохи Ивана Грозного по преимуществу развивали формы, появившиеся в зодчестве столицы. И даже шатровые церкви получили распространение не непосредственно вслед за строительством храма Вознесения в Коломенском, а в 1560— 1570-е годы, когда был сооружен собор Покрова на Рву на главной городской площади Москвы. Возможно, строительная деятельность правителей в своих усадьбах на этом этапе еще воспринималась как частная и поэтому не вызывала массовых подражаний. Характерно, что церковь Борисова городка, наиболее близкая по облику к церкви Вознесения в Коломенском, была выстроена Борисом Годуновым также в собственной усадьбе.
Однако в XVII в. кремлевский ансамбль практически сложился, и новые постройки не могли иметь такого значения и масштаба, как уже существующие. Исключением, пожалуй, можно счесть только Теремной дворец (три новых этажа на старом основании), но он был закончен к 1637 г., после чего крупномасштабное строительство по заказу царской фамилии в Кремле не велось. Большинство городских московских храмов XVII в. возводилось на средства посадского населения, и хотя царь финансировал постройку отдельных церквей на посаде, они не могли претендовать на те архитектурные, градостроительные и идеологические функции, которыми обладал, например, собор Покрова на Рву. Центр тяжести в строительной деятельности царской семьи переместился в ближние подмосковные усадьбы и дворцовые села, где появлялись представительные храмы, большие дворцы, разнообразные хозяйственные постройки. В усадьбах стали испытывать не только малознакомые виды сельскохозяйственных культур, но и новые архитектурные формы.
Уточним, что описанный характер царские усадьбы приобрели с конца 1650-х годов — после возвращения царя Алексея Михайловича из походов в западнорусские и белорусские земли, захваченные Польшей. Дворцы польских магнатов поразили воображение царя, а наличие переселенных из Белоруссии или "взятых полоном" ремесленников позволяло попробовать создать нечто похожее в своей отчине. Во всяком случае, церковь Казанской Богоматери в Коломенском, строившаяся в 1640-е годы, достаточно традиционна для московского зодчества XVII в., в то время как коломенский дворец (1667—1671)
|
|
|
41 |
|
| | |