Зодчество северо-восточной Руси середины ХVI в. отмечено истории русской архитектуры богатством художественного языка. В многообразии типологии церковных зданий доминирующее положение занимают два направления в храмовом строительстве, различающиеся как по созданному художественному образу, так и по отношению к сложившейся традиции московской архитектуры.

Первое направление связано с утверждением типа пятиглавого, в основном четырехстолпного храма, являющегося, упрощенным вариантом середины ХVI в. кремлевских шестистолпных пятиглавых соборов, восходящих к владимирскому образцу. Второе, напротив, связано с созданием принципиально нового типа храма, отличающегося по своей архитектуре не только от крестовокупольных, но и от бесстолпных, столпообразных и шатровых церквей. Речь идет о многопридельных сооружениях. Их отличие не в Появлении приделов, поскольку они пристраивались ипи возводились одновременно с храмом и ранее. Их нетрадиционность проявилась в том, что композиционная структура полностью подчинена идее соединения группы храмов в одном сооружении. Первым таким датированным памятником был собор Покрова на Рву.

В архитектуроведении сложилось общепринятое представление о происхождении этого типа храма в результате имманентного развития русской архитектуры. В основу такой концепции была положена теория эволюции архитектурных форм, их постепенного усложнения и совершенствования. Одним из важнейших доказательств этого процесса было существование храма в с. Дьяково, считавшегося самым близким предшественником собора Покрова на Рву. Его облик показывал, как постепенно происходило формирование нового типа храма(1).

Исследование стилистических особенностей архитектуры церкви Усекнования Главы Иоанна Предтечи в Дьякове позволило поставить вопрос о ее передатировке и отнести время строительства к 1560-м - 1570-м гг(2). В результате такой атрибуции история архитектуры лишается прямого предшественника собора Покрова

на Рву, что подрывает теорию постепенного последовательного развития, основанного на новационных поисках мастеров. Это вызывает необходимость еще раз обратиться к истории многопридельных храмов. Их изучение происходило в большей степени на формально-композиционном уровне без исследования семантической основы. Между тем, само появление придела обусловлено, прежде всего волей заказчика. Оно могло быть связано с его молитвой о предстательстве определенному святому или с памятью о событии, совершившемся в день церковного праздника, которому посвящался вновь устроенный престол.

Известно, что часто придельные алтари устраивались в дьяконнике, иногда располагались на хорах. Во многих случаях, когда в указанных частях церкви уже помещались престолы, новые выносились за ее стены, в пристроенные отдельные храмы(3). Чаще всего приделы пристраивались с севера, но иногда также и с юга, как это случилось с Успенским и, вероятно, Архангельским соборами Ивана Калиты(4). Таким образом изменялась вся объемно-пространственная композиция сооружения. Иногда при строительстве нового здания "усложненная" структура задумывалась его создателями изначально. Наиболее характерным среди таких построек был храм с приделом у его северо—восточного угла, но часто к нему добавлялся и симметричны и юкный придел. Тип двухпридельиой симметричной композиции известен еще в домонгопьском зодчестве и встречается в разных регионах на протяжении всей истории русской архитектуры. Он возникает под влиянием тенденции к обогащению объемного построения церковых зданий(5).

В Московской Руси появлений храма с двумя или несколькими приделами относится к первой четверти ХVI в., о чем мы можем судить по Покровскому собору Александровой слободы (1513 г.)(6) и собору Спаса на Бору в Московском Кремле (1527 г.)(7). Однако эта типологичесхая группа была достаточно локальным явлением в зодчестве того времени и сама по себе должна рассматриваться как усложненный, вариант традиционного храма. В первой половине XVI в. оставалась доминирующей его композиционная трактовка как единого объема, которая с наглядностью проявилась в третьей четверти XV и начале XVI в. при перестройке Успенского и Архангельского соборов: итальянские зодчие переносят приделы, стоящие у стен соборов Ивана Калиты, в интерьеры новых.

Принципы композиции Меняются в середине ХУ1 в., когда многопридельность становится основой композиционного замыс-

ла. Это явление можно было бы рассматривать с формальчо-композиционных позиций, как это всегда делалось в нашей литературе. Такой подход вряд ли мог что-нибудь объяснить в самой сути явления. Нас же интересует его обусловленность структурой символического мышления, чью связь с пространственным видением заставляет подозревать уже сама интенция к выделению каждого престола в самостоятельный по объему храм.

Средневековый зритель воспринимал придел отдельным храмом, даже если он не был выделен в композиционной структуре и находился на хорах или в дьяконнике. Обращает на себя внимание тот факт, что изограф при изображении церковного здания на иконе или книжной миниатюре нередко изменял реальное расположение придела, делая его обозначение более наглядным(8). Haпример, придел, устроенный в дьяконнике, изображался как отдельное церковное сооружение.

Аналогию можно проследить в храмовом строительстве середины XVI века, когда иконографическое и вотивное восприятие придельного храма сливаются в реальности. Устройство придела, самостоятельного по своей богослужебной функции храма, соединяется и с его выделением в композиции как полноценного по своему объему сооружения. Это явление возникает в контексте конкретных событий русской истории. Такие сооружения появляются после Казанской победы как обетные храмы. Устройство в них большого количества престолов делает их метафорически подобными известным по летописным описаниям 1550-х гг. последнего казанского похода молитвам о предстательстве целому сонму святых, с которыми соединялись представления об их особом заступничестве. Важное место занимают в них новые русские чудотворцы, канонизированные на соборах 1547 и 1549 гг. Большинство престолов в построенных обетных храмах освящаются во время этих русских святых. На соборе 1549 г, были утверждены жития и каноны, а в церквах 1550-x - 1560-х гг. им создают отдельные престолы.

Связь посвящений с историческими событиями становится более конкретной. Посвящения престолов связываются в определенную программу. В древнюю традицию привносится некоторая повествовательность, которая отмечается исследователями и в живописи того времени, где образ святого переживается через из6paжение явленных деяний. Это сравнение возможно потому, что устройство придела в храме было для средневекового сознания не столько памятью о человеческом поступке, сколько-

о действии Божественного промысла. О его отдельных деяниях, проявившихся и связанных между собой в житии святого или истории, происшедшей с донатором, свидетельствуют посвящения престолов в многопридельных сооружениях. Сам факт строительства церкви с посвящением, символизирующим все события в цепом, становится недостаточным. Каждый придел, как клеймо на иконах того времени, повествует об определенном чуде, в котором проявилась Божественная воля.

Вероятно, впервые такая программа получила воплощение еще в деревянном соборе Покрова на Рву, освященном 1 октября 1554 г.(9). Мы не знаем посвящений престолов этого . храма кроме Покрова и Троицы. По одному позднему летописцу известно, что их было восемь и семь приделов помещались в семи деревянных церквах, стоящих "Окрест осмаго болшаго престола"(10). Но еще раньше подобная программа осуществлена по отношению к целому городу - Казани. Именно здесь проявилось желание увековечить память о деяниях Промысла, создать пространственное повествование о взятии Казани. Здесь была задумана мемориальная история Казанского похода, включающая в себя не только видимые события штурма, но и память о молитвенной помощи святых.

Большой православный город создавался "от основания".Здесь отсутствовали прежде стоящие храмы, которые могли определить частично посвящения и место расположения новых.

"И от того дне преста воевати Казанская земля, - пишет казанский летописец", - и вскоре восхоте . . . царь обещание свое исполнити . . . мечети поганая раскопати и святыя церкви вoдвизати на месте их..."(11). Что это были за церкви? Летописец называет четыре: собор Благовещения с двумя приделами; Бориса и Глеба и муромских чудотворцев Петра и Февронии; церкви Воскресения, Киприана и Иустины, Нерукотворного образа Спасителя. Летописец также сообщает об устройстве обители: "великого чюдотворца Николы монастырь общижителен"(12) . Писцовые книги 1566-1568 гг. упоминают и другие церкви, поставленные государем после завоевания Казани, которые могли быть основаны вскоре после штурма. Это храм Димитрия Солунского с приделом Афанасия Александрийского(13). Кроме того, не конкретизируя, кому принадлежит "поставление", писцы 1566-1568 гг. указали две ружные церкви: Покрова Богородчиы и Ярославских чудотворцев(14).

Некоторые из этих посвящений не требуют особых комментариев. Основание храмов во имя Богородичных или Господских праздников было практически обязательным для православного города. Тем не менее в этом случае и они обладали конкретной связью с событиями похода и осады Казани. Посвящение городского собора Благовещению объясняется общими представлениями о заступничестве Богородицы за "род христианский" и, более конкретно, за русскую землю. В литературе уже указывалось на градозащитную семантику некоторых Богородичных праздников в связи с посвящениями им городских соборов(15). Празднику же Благовещений был посвящен главный престол домового храма Ивана IV в Московском Кремле. Вероятно, поэтому и одна из церквей в его лагере под Казанью была также освящена во имя этого праздника(16).

Посвящение приделов этого собора св. князьям Борису и Глебу, а также Петру и Февронии муромским чудотворцам, равно как и освящение одной ружной церкви во имя ярославских князей чудотворцев Федора, Константина и Давида, объясняется особой ролью русских святых князей как предстателей за русский великокняжеский род(17). Кроме того, мощи новоявленных муромских чудотворцев Петра и Февронии лежали в Рождественском соборе Мурома, где во время похода на Казань, "собираяся по малу воиеством", у их гроба молился царь(18).

О причинах строительства храма Нерукотворного образа Спасителя у Арских ворот летописец сообщает: "И приидоша близ врат градных до самыя царския хоругви, на ней же бяше вышито ... иже есть нерукотворенного образа ... И повеле царь, не двигши своея хоругви, около ея копати на месте том святую церковь ..."(19). Таким образом, возведение храма во имя иконы, бывшей "великое знамя скипетра преславные Росии...", произошло на том место, где во время приступа стояла царская хоругвь.

Рядом с теми же Арскими воротами была поставлена церковь Киприана и Иустины. Ее возведение было самым тесным образом связано со штурмом, так как "Октября в /2/ день, на память святых мученик Киприана и Иустиньи день недельный" Казань была взята. Сооружение этого храма именно у Арских ворот может объясниться тем, что здесь было основное место приступа: "... уготовил . . . един подкоп под стену ... на углу, под стрельницу, на десной страну Арских ворот -идеже ныне Спаские ворота ... и храм у них внутри города поставлен, ... Киприана и Устины ..."(20).

Основание церкви Воскресения Христова в "обетном" граде закономерно и не требует дополнительных толкований. Однако не следует забывать, что Казань была взята в "день недельный", т.е. в воскресный день, празднование которого связано с воспоминанием Воскресения Христова.

Находит свое объяснение и возведение царем церкви Димитрия Солунского и создание архимандритом Троице-Сергиева монастыря храма Сергия Радонежского у Тюменских ворот(21).

Разумеется, приведенные соображения не претендуют на исчерпывающее объяснение всех вопросов связанных с посвящениями и расположением храмов. Так, возведение некоторых из них у ворот татарской крепости может быть связано и с тем символическнм значением, которое придавалось воротам средневекового русского города. Заметим, что освящение Казани происходит на стенах мусульманской цитадели, что превращает ее в православный город(22). В развитие этого церкви у ворот преобразуют их в ворота православной Казани. Впоследствии ворота будут называться по имени этих церквей: Спасские, Воскресенские, Дмитриевские, Сергиевские(23).

Созданные Иваном IV церкви в Казани были обетными. 06 этом говорят слова царя, вложенные ему в уста летописцем, описывающим его моление в Успенском соборе перед началом похода: "И положив завет з Богом ... перед иконою Спасовою глаголя: ... аще ныне погубиши враги моя Казанцы и предан ми град их Казань, то воздвигну святыя церкви в нем во славу и похвалу пречистому ти имени, и проваслави утвердити хошу...(24) Это завет о создании православного града на месте татарской Казани: ". . . безсерменство имам потребити и веру их . . . до конца искоренити(25).

Собор Покрова на Рву в Москве так же, как ч церкви в caмой Казани, строился по государеву обету: "почата делати после Казанского взятия по государеву обету, как ему государю Бог поручил Казанское царство"(26). Источники не сообщают нам о деталях самого обета. Вероятно он может реконструироваться достаточно адекватно по тексту Никоновской летописи об освящении каменных приделов: "свяшены церкви приделы . . ., которые ставлены на возвещение чюдес Божиих о Казанском взятее, в которые дни Божиа помочь и победа была православному царю над бусурманы . . ."(27). Судя по известному количеству деревянных приделов, они имели те же посвящения, (безпридела Николы), что и сменившие их каменные. Очевидно, обетная про-

грамма была впервые осуществлена 1 октября 1554 г., когда был освящен деревянный собор с семью приделами.

В Москве та строительная программа, которая в Казани охватывала весь город, была воплощена в одном храме. Она типологически оставалась той же, что и в Казани, но уже воплощалась в других посвящениях, связанных с событиями всего похода.

Вероятно, тогда же, когда в Москве сооружали деревянный собор Покрова, в Ростове был построен каменный обетный храм, который может служить наиболее ранним примером отражения программы, заключенной в системе посвящений, в композиции каменного храма. Это собор Богоявления Господня ростовского Богоявленского Авраамиева монастыря, который может датироваться по описным книгам 7063 г. (1554/1555 г.)(28) , когда строительство каменного собора Покрова на Рву только начиналось.

Источники связывают его возведение по царскому заказу с реликвией, хранившейся в этом монастыре и игравшей, согласно преданию, в Казанском походе роль палладия. Этой реликвией была трость, которой, по словам жития, Авраамий Ростовский сокрушил идола Велеса, получив ее перед этим от апостола Иоанна Богослова, явившегося ему на реке Ишне(29). Идейный замысел выразился не только в самом факте сооружения нового. храма над местом погребения чудотворца, которому придавалось значение покровителя в борьбе за утверждение православия, но и в посвящениях трех новых престолов(30). Они соответствовали преданию жития, объединяющего двух святых - Иоанна Богослова и Авраамия Ростовского, о которых в XVI в. на основе апокрифов и жития сложились представления как о помощниках в борьбе с язычеством(31). В этом контексте посвящение третьего престола Иоанну Предтече - патрональному святому Ивана IV - достаточно ясно устанавливало символическую связь с недавним покорением Казани. Престол Авраамия был помещен в шатровом приделе на юго-востоке храма, Иоанна Богослова - в церкви-колокольне на юго-западе, Иоанна Предтечи — в бесстолпном приделе на северо-западе.

Житийное предание не только было зафиксировано в посвящениях престолов. При новом восприятии придела как пространственно выделенного храма оно опосредованно отразилось в композиции монастырского собора. Пристройка к четырехстолпному пятиглавому храмy трех приделов, относящихся к другим типам церковных сооружений, усложнило композицию. Однако, как и в

случае с соборами Спаса на Бору и Покрова в Александровой слободе, это не внесло принципиальных изменений в традиционную для северо-восточной Руси структуру. Собор сохраняет образ русского храма, сложившегося в результате пристроек.

Следующий по времени строительства каменной многопридельной постройкой северо-восточной Руси стал собор Покрова на Рву, заложенный в тот год (весна 1555 г.), когда, по всей вероятности, собор Авраамиева монастыря был уже построен. Основой многопридельности этого каменного собора была та же идея пространственного выражения многопрестольности, что и в деревянном его предшественнике, и в соборе Авраамиева монастыря. Но в отличие от ростовского собора здесь был создан принципиально новый тип сооружения. Сами формы столпообразных, а также шатровых храмов к 1555 г. были хорошо известны, но собранными вместе как элементы композиции одного сооружения они оказались впервые. Девять отдельно стоящих столпов, каждый но которых сохранял при этом значение самостоятельного храмa, выраженное в объемно—пространственном построении, но вместе с тем бывших только частью организма собора — это была новация. Идея, центрччности, подчинившая себе все построение, разорвала связи с традиционным расположением компартиментов

Необычность замысла, отсутствие видимых н достоверных предшественников по-прежнему требуют своего объяснения. Все попытки проследить постепенное эволюционное развитие московской архитектуры, в результате которого, как считалось, была создана самобытная русская архитектура, свободная от византийской традиции и итальянских образцов, оказались достаточно умозрительными. Основные компоненты рациональной теории происхождения архитектуры собора Покрова на Рву - ранняя датировка церкви в Дьякове, творческое использование мотивов деревянного зодчества - оказались уязвимыми и достаточно бездоказательными. Предположения о влиянии на творческое сознание зодчих, построивших собор, художественных идей итальянского Ренессанса основано на формальном подобии многообъемных композиций Чинквеченто с собором Покрова на Рву.

Разгадку появления необычной, нетрадиционной композиции пытались увидеть в известной истории о "нечаянном" обретении девятого престола при закладке собора. Указание, поздней летописи: ". . . повеле им эдати церкви каменны заветныя, 8 престолов, мастеры ж Божиим промыслом основаша 9 престолов, не якож поведено им, но яко по Бозе разум даровася им в размерении основания"(23) позволяли говорить о корректировке зодчими

программы Ивана IV. Создание уникальной центрической композиции связывали с творческим замыслом мастеров.

Однако исследования этапов строительства собора показали, что замысел учреждения девятого престола Николы Великорецкого мог появиться до закладки каменного собора, еще при существовании деревянного, поскольку царь получил известие о явлении чудотворного образа и приказал привезти его в Москву еще до начала строительного сезона - весны 1555 г.(33). Таким образом, изменение первоначального замысла - переход от восьмипрестольчого храма к девятипрестольному, - что, как считается, и позволило создать уникальную центрическую композицию, лишается интриги и своего смысла корректировки зодчими первоначальной программы.

Но если даже мы снова прибегнем К примиряющим все точки зрения словам И.Е. Забелина о том, "что замышление построить этот собор в том виде, какой существует, принадлежало сколько художеству строителя-архитектора, столько же и мыслям самого царя" (34), то все равно при современных представлениях об особенностях средневекового художественного творчества, о специфике канонического искусства мы обязаны ответить на вопрос: какой идеей была оправдана ломка канонической традиции, что привело мастеров к созданию художественного образа, не имеющего аналогий в прошлом?

В литературе не раз подчеркивалось, что идейный замысел собора не исчерпывался благодарением за события Казанского похода. Исследователи указывали на заложенные в нем некоторые теологические концепции, которые были воплощены через обращение к образам конкретных святынь. В их трудах собор предстает как символ и храма царя Соломона(35), и Небесного Града - Горнего Иерусалима, воплощенный через образ "райской" архитектуры(36) или через реалии земного Иерусалима - Сионского храма(37) или через условную идеализацию Московского Кремля и всей Москвы в целом(38). Указывалось на связь его архитектуры с образом Небесного храма из ветхозаветных чтений на Покров Богородицы(39). Другие видели в нем образ земного Иерусалима, соединявшийся с образом Храма Гроба Господня(40).

Не занимаясь разбором каждого из возможных толкований, укажем только на тот возможный символический образ собора, который находит документальное подтверждение. Есть несколько указаний, позволяющих интерпритировать особую символическую роль собора в жизни Москвы.

Достоверно известно, что строительство собора внесло изменения в чин "хождения на осляти" в неделю Вайи. Шествие, совершавшееся до его возведения по территории Кремля, происходит с 1560-х гг. от Успенского собора к собору Покрова на Рву, который в контексте нового чинопоследования олицетворял собой Иерусалим. Известно также, что это отразилось и в названии храма "Иерусалимом", о котором сообщали иностранные путешественники на протяжении последней четверти XVI и до последней четверти XVII в.(41).

В переносе "хождения на осляти" к храму, обладающему престолом Входа Господня в Иерусалим, можно, увидеть влияние Новгорода, где ранее Москвы существовало подобное шествие из Софийского собора к церкви Входа в Иерусалим(42). Выделение придела Входа в Иерусалим в общей композиции собора Покрова по формам декора и местоположению, что уже отмечалось исследователями(43), позволяет полагать, что введение в Москве новгородского чина, приближающего совершаемое в Вербное Воскресение действо к видимому сходству с евангельским событием, и усвоение в связи с этим соответствующего значения собору Покрова на Рву, были задуманы вдохновителем царского замысла митрополитом Макарием, бывшим архиепископом Великого Новгорода, уже при строительстве храма "о Казанском взятее".

Этим ограничивается круг достоверных данных о символическом значении собора. За его пределами остается вопрос о влиянии символического образа "Иерусалима" на архитектуру храма. Обычно принято рассматривать в качестве источников только летописные и другие письменные сведения. Однако архитектура сама по себе может быть полноценным историческим свидетельством, В обилии предложенных в разное время интерпретаций облика собора мы можем выделить положения, кажущиеся наиболее возможными.

Прежде всего это уже отмеченная в литературе "намеренная" декоративность архитектуры собора, введение в нее конструктивно и функционально неоправданных элементов композиции. Одна из возможных интерпретаций явно проявившейся здесь несвойственной средневековой русской архитектуре изобразительности -желание придать архитектуре характер некоего иконического знака, акцентировать, условно говори, какое-то дополнительное символическое значение храма. Доказательством существования такой тенденции может служить тот факт, что декоративность облика собора усиливается через несколько десятилетий после его стро-

ительства. В царствование Феодора Иоанновича он увенчивается декоративными главами "розными обрасцы". Подобное сохранение "жанра" архитектуры вряд ли может быть случайным для средневековья, в художественном сознании которого отсутствовали такие категории, как стилистическое единство, целостность художественного облика. Скорее это было продиктовано устойчивым символическим значением храма, которое сохранялось за ним и в конце столетия и определило выбор художественных средств(44).

Другой особенностью этого собора, которая не может не иметь содержательного обоснования, стала обособленность его храмов. Она выражена в том, что на уровне церковных помещений столпы не соединяются с друг другом стенами. Впечатление от всего соборного ансамбля как группы самостоятельных церквей, поставленных на едином основании, усиливается благодаря стремлению создателей нивелировать доминирующее значение пространства центрального столпа. Тенденция к равнозначности церквей собора определена соотношением размеров их планов, тогда как в других сооружениях (напр., соборы Александровой слободы, Спаса на Бору, Авраамиева монастыря) внутреннее пространство главного храма значительно превышает по своему объему приделы. То, что обособленность пространственно подчеркнута именно на ярусе, на котором происходит богослужение, говорит о семантической значимости этого композиционного принципа. Он находит соответствие со средневековым восприятием того символического образа, который собор воплощал в контексте "хождения на осляти". Именно Иерусалим представлялся городом храмов над Святыми местами. В свою очередь, его главная святыня - Храм Гроба Господня - не воспринималась как одно сооружение. Этот собор представлялся конгломератом церквей над местами свидетельств Искупительной Жертвы.

Вместе с тем малопродуктивно искать точное и однозначное толкование, конкретный источник того или иного композиционного принципа, поскольку подобная однозначность в целом не свойственна природе средневекового символического мышления. Но все выше изложенное может свидетельствовать в пользу того, что ряд принципиальных особенностей облика собора Покрова на Рву продиктован желанием его создателей воплотить некий образец, соответствующей представлениям того времени о значении этого сооружения как символического образа Иерусалима.

Собор Покрова на Рву как каждый православный храм является образом Небесного Иерусалима и воплощает в себе всю полноту прообразующих его, образов. Образ Небесного Града объемлет и образ ветхозаветного храма - символа церкви Ветхого Завета, прообразующего Святая Святых Нового Завета — храм Гроба Господня, и образ Дольнего Иерусалима как земной образ Небесного, Горнего Иерусалима.

Изобразительное воплощение одного из этих образов, создание символического изображения евангельского града или символизирующей его святыни может выглядеть полностью чуждым для русского Средневековья. Но оно оказывается закономерным для эпохи митрополита Макария, для русского искусства середины - второй половины XVI в. Именно в этот период в иконописи пытаются изображать неизобразимое, воплощать в видимых образах незримое, умопостигаемое. То же происходит в этом архитектурном произведении, созданном в большей степени по законам скульптуры, нежели архитектуры (что, вероятно, вызвано стремлением придать его формам роль иконического знака).

Таким образом, можно сказать, что уникальная, принципиально новая для русской традиции композиционная структура, представляющая новый тип храмового сооружения, определена во многом тем символическим значением, которым призван был обладать этот храм в Москве. Идея многопрестольности, принцип ее пространственного выражения, общие для храмостроительства той эпохи, определили многопридельность собора. Но импульсом для ее нетрадиционного воплощения стали символические параллели с иерусалимскими образами. Источником для возникновения нового иконографического типа стали уникальные условия заказа.

Нельзя не согласиться с теми, кто указывает, что собор на долгие годы превратился в энциклопедию национальной архитектуры, ставшей источником для многих вариаций(45). Насколько глубоким было его воздействие на последующее развитие архитектуры?

В 1558 г. в разных регионах Московской Руси были заложены два храма, которые объединялись многими исследователями в одну типологическую группу с собором Покрова на Рву. Это собор Бориса и Глеба в Старице (1558-1560/61 гг.) и Спасо-Преображенский собор Соловецкого монастыря (1558-1566 гг.). С собором Покрова на Рву их связывает прежде всего принцип многопридельности как средство выражения программы заказчика.

Князь Владимир Андреевич Старицкий возводит в столице своего удела храм, подобный собору Покрова на Рву, в 1550-е гг.

после Казанского похода, в котором князь играл существенную роль. Это позволяет взглянуть на особенности посвящений престолов именно с этой точки зрения(46).

По тексту изразцовой летописи и другим источникам до нас дошли посвящения трех соборных престолов(47). Посвящение главного престола св. Борису и Глебу вполне объяснимо при связи храма с Казанским походом. Уже говорилось о предстательстве святых русских князей в борьбе за веру. Особое значение придавалось святым князьям-страстотерпцам. Владимир Андреевич был им таким же родственником, как и его двоюродный брат, Иван IV Он был тезоименит своему святому сроднику, равноапостольному князю Владимиру, "богосадной" отраслью" которого были князья Борис и Глеб.

Памятник был благодарением святым, сродником за предстательство в княжеском подвиге в борьбе с "супостатами". О связи собора с общерусскими событиями свидетельствует и посвящение одного из престолов Великорецкому образу св. Николы. Появление его в этом соборе адекватно устройству в соборе Покрова на Рву придела во имя этой новоявленной чудотворной иконы. Посвящение третьего придела Благовещению Пресвятой Богородицы может быть связано с одним из существенных для Владимира Андреевича эпизодов казанского похода. Летописец сообщает, что митрополит Макарий благословил во время похода князя Владимира "образом пречистые Богородицы, честнаго и спавнаго ея Благовещения златом и жемчугом украшен"(48). Не исключено, что придел был основан в память об этом и во имя этой реликвии, которая могла служить храмовым образом придела.

В исторической литературе уже не раз писалось о стремлении старицкого князя отстоять перед царственным братом свою "Ринадпежность к правящей династии(49). В то же время по летописям мы можем судить о том, что при объяснении царского родословия всегда указывалось да святых князей-прародителей. Возведение храма Борису и Глебу - святым сродникам могло одновременно иметь для князя Владимира Старицкого и такое значение.

В основу композиции собора Спасо-Преображения Соповецкого монастыря легла особая программа его заказчика — настоятеля обители, Филиппа Колычева, но выраженная при этом в какой-то степени сходными средствами. Собор, стоявший в монастыре до 1558 г., имел только один престол во имя Спасо—

Преображения (50). Сменивший его в 1558 – 1556 году каменный храм был выстроен семипрестольным. Посвящение верхних приделов двенадцати апостолам, Семидесяти апостолам, Иоанну Лествичнику, Федору Стратилату, а нижних – соловецким чудотворцам Зосиме и Савватию, Архангелу Михаилу, были новыми в обители. По справедливому замечанию В.В. Скопина, в этих посвящениях раскрывалась миссионерская роль монастыря (51), послушание его братии, следование ею апостольскому служению, начатому здесь основателями киновии святыми Зосимой и Савватием, упование в этом монашеском подвиге на предстательство архистратига небесного воинства, “прогонителя демонов” (52).Здесь также было отражено и моление братии за царевичей, их небесным покровителям – Иоанну Лествичнику и Федору Стратилату.

Эти памятники объединяет с собором Покрова на Рву не только пространственное выражение идеи многопрестольности. Как мы видели, этот принцип существовал и в архитектуре Богоявленского собора Авраамиева монастыря. Здесь же можно увидеть следование композиционной структуре Покровского собора, тем более что собор Бориса и Глеба строился в те годы, когда сооружение собора в Москве было почти полностью завершено (шатер столпа возводили с 1558 по 1661 г.), а строительство верхней части Соловецкого собора (над подклетом) может относиться к первой половине 1560-х гг. (освятили в 1566 г.). В какой же мере можно говорить об их принадлежности к типу центрической многопридельной композиции, созданному в соборе Покрова?

Из всех многопридельных построек XVI в. собор Бориса и Глеба по своим архитектурным особенностям вызывает наиболее близкие ассоциации с московским храмом. Центрическая многообъемная композиция образована четырьмя восьмигранными столпами с шатрами, примыкающими к угловым граням пятого, доминирующего по своим размерам столпа. Его шатер, значительно возвышающийся над боковыми, подчеркивал центральную вертикальную ось всей композиции. Ее центричность усиливалась округлыми очертаниями подклета и крытой глухой паперти.

Сложнее определить типологическую принадлежность собора Соловецкого монастыря. На его сводах поставлены четыре придельных храма, окружающие центральный восьмигранный барабан с наклонными гранями. Две другие придельных церкви примыкают к соборному алтарю. Собор Спасо-Преображения был отнесен, по выражению М.А. Ильина, к кругу "башенно-шатровых памятни-

ков Грозного" после того, как был поставлен вопрос о его шатровом завершении(53). Многое в его облике до сих пор остается неясным.

Дискуссию вызывает как само существование шатра, так и то был ли он деревянным или каменным . Обсуждая шатровое завершение, исследователи искали возможные варианты его существования, так сказать, на фасаде собора. В то же время, анализируя внутреннюю пространственную структуру, можно придти к выводу, что шатер Соловецкого собора сохранился до нашего времени. Барабан воспринимается таковым только при взгляде на собор извне. Внутри же двухстолпная конструкция несет шатер без восьмерика. Этим и обусловлен наклон стенок центрального барабана, вызвавший столько разных толкований, от реальных до анекдотических. Тем самым, здесь в скрытой форме заключен шатер, знакомый нам в таких композиционных структурах по соборам Покрова на Рву и Бориса и Глеба в Старице. Как и в этих постройках, его окружали объемы придельных церквей. Поэтому в памятнике можно видеть своеобразный парафраз московского собора.

Итак, оба храма принадлежат, хотя и в разной степени к кругу собора Покрова на Рву. Оставив пока в стороне соповецкий храм, посмотрим, насколько были восприняты мастерами князя Владимира Андреевича новации и открытия создателей Покровского собора.

Сохранившиеся иконографические материалы позволяют только условно реконструировать то впечатление, которое производил на зрителя облик собора Бориса и Глеба.

Высокий шатер центрального столпа, доминирующий в силуэте храма, вызывает ассоциации с Покровским столпом московского собора. Окружающие столп основного храма шатры боковых приделов создают впечатление свободно стоящих объемов, поставленных, как и в соборе Покрова, на едином основании. Очертания поспеднего воспроизводят характерные черты собора Покрова на Рву, определенные в нем устройством диагонально расположенных приделов, которые придают собору облик круглого в плане сооружения. Скромность (по сравнению с ним) кирпичного декора старицкого собора компенсировало, по-видимому, изразцовое убранство.

Однако при этом в облике храма Бориса и Глеба отсутствуют те черты архитектуры Покровского собора, которые определили уникальность его облика. Прежде всего обращает на себя внима-

ние слитность боковых столпов с центральным, подчеркиваемая общим карнизом с изразцовой летописью, опоясывающим все пять столпов собора. Но при этом и пятистолпность композиции оказывается в какой-то степени "ложной" - западные столпы поставлены на своды галереи(56). Это продиктовано функциональными требованиями - сделать интерьер крытой паперти более просторным. Но, как мы видели, подобная функциональность была чужда замыслу строителей Покровского собора.

Размещение апсиды соборного престола демонстрирует различие в организации пространственной структуры. В Покровском соборе апсида центрального столпа не соединяется с восточным и северо и юго-восточными приделами. Из-за необходимости сохранить пространство обхода вокруг Покровского столпа, последний сдвинут с оси композиции к западу. В Старице композиция строго центрична, и апсида помещается между восточными приделами, сливаясь с ними.

При всей ориентации мастеров Владимира Андреевича на облик собора Ивана IV здесь заметны черты, сближающие его с традиционным типом русского храма. Идентичность завершения соединенных с друг другом столпов шатрами возвращает нас к образу пятиглавого собора. Это впечатление усиливается с востока, благодаря высоте апсиды, полукружие которой возвышается над сводом галереи. Эти аллюзии могут быть ненамеренными и явиться следствием привычного употребления традиционных приемов.

Скорее образный, чем конкретный, характер носит попытка интерпретации композиционной структуры московского храма в соловецком соборе. Здесь влияние нового типа храма, имеющего московское происхождение, проникает в новгородскую apxитектуру XVI в.(57).

"Многослойность" архитектуры соловецкого собора связана с тем, что на традиционный язык "переводится" принципиально иная структура. Ни шатер, ни симметрично расположенные вокруг него приделы не находят аналогий в новгородском зодчестве. Но все это трактовано не в той форме, в какой существовало в архитектуре северо-восточной Руси. Прежде всего внутреннее пространство собора Спасо—Преображения, как любого двухстолпного храма напоминает пространство четырехстолпной церкви с высоким иконостасом, закрывающим на значительную высоту восточную пару столбов. Привычный облик интерьера нарушает только шатер. Для сохранения традиционной структуры приделы

вынесены в боковые компартименты алтарной части и на своды собора. Последнее привело к созданию облика, не имеющего аналогий в русском зодчестве.

Это композиционное решение может объясниться совмещением двух типов храма: т.н. "соборного", более традиционного пятиглавого, и многопридельного, созданного в соборе Покрова на Рву. Внешние стены верхних приделов продолжают прясла собора. Общие угловые лопатки связывают их с ним в единое целое. Соединенные между собой закомарами собора, приделы воспринимаются более как главы, чем отдельные храмы, М.А. Ильин справедливо отмечал, что приделы создают здесь образ, родственный соборным пятиглавым храмам(58). Характерно, что при этом нижние приделы (св. Зосимы и Савватия, Архангела Михаила) приняли вид дьяконника и жертвенника трехчастного алтаря (благодаря тому, что они не выходят за пределы южной и северной стен четверика).

Мы рассмотрели постройки, созданные вне Москвы и другими заказчиками после завершения, в основном, строительства собора Покрова на Рву.

Церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи в Дьякове, судя по стилистическим признакам, была заложена в 1560-е гг., т.е. уже после того, как началось строительство в Старице и Соловецком монастыре. Поэтому мы специально пока не рассматривали особенности архитектуры этого храма, построенного, как и собор Покрова, по царскому заказу. Как уже говорилось, в композиционной структуре дьяковской церкви ученые видели источник архитектуры Покровского собора. Принимая ее датировку в границах 1560-х - нач. 1570-х гг. мы должны рассмотреть церковь среди построек, представляющих следующий этап (после собора Покрова на Рву) в истории типа многопридельного храма, и определить степень ее "родства" с ними.

Многие исследователи писали о том, что посвящения шести престолов церкви в Дьякове (Усекновения главы Иоанна Предтечи, Зачатия Иоанна Предтечи, Петра митрополита, апостола Фомы, Зачатия Анны, Константина и Елены) связаны одной программой ее ктитора. Однако ни одну из предложенных гипотез нельзя считать полностью достоверной. Наиболее полный образ существующих в литературе реконструкций программы посвящений и ее последняя наиболее убедительная интерпретация представлены в брошюре В.В.Кавельмахера(59).

О сходстве этого храма с собором Покрова на Рву написано достаточно много. Мы же остановимся именно на чертах различия.

Одной из наиболее характерных особенностей архитектуры Покровского собора следует считать отсутствие фасадности, отказ от выявления канонического развития соборного ансамбля по оси запад-восток. Это выразилось в построении почти скульптурного объема, равноценно воспринимаемого со всех точек зрения. Эта особенность была, по-видимому, отчасти сохранена в соборе Бориса и Глеба в Старице. Напротив, в церкви в Дьякове более отчетливо выявлена традиционная ориентация развития композиции. Прежде всего следует обратить внимание на трактовку западного фасада. Юго-западный и северо-западный приделы объединены стеной, закрывающей столпы до основания их трехрядного завершения щипцовыми кокошниками. Филенка на боковой грани столпа, оказавшаяся при этом закрытой, перенесена на фронтальную стену. Эти приемом подчеркивается существование скрытого здесь восьмерика. Появление стены над папертью функционально оправдано устройством лоджии, в котором разместили придел Константина и Елены. Подобные приделы на хорах и лоджиях обычно не выделяли в объемном построении храма. Здесь же в соответствии с представлениями эпохи о пространственном выражении многопрестольности придел получает не только главу, но и соответствующую его своду закомару. При этом его устройство не нарушает единство стены. Закомара превращена в аттик. Очевидно, что здесь доминирует идея создания плоскости, которая осмысляется как главный фасад церкви.

“Фасадный” подход выражается еще и в выделении оси симметрии. Поэтому здесь ставят главу над палаткой, симметричной приделу Константина и Елены, в которой тем не менее не было престола. Центральная ось подчеркивается не только симметрией глав и закомар палатки и придела. Над полукруглым архивольтом центрального западного портала устраивается треугольный фронтон, с которым по одной оси оказывается фронтон наличника оконного проема среднего помещения лоджии, центральный столбик звонницы и ее щипец. Ось подчеркивается и трехчастным проемов и симметрией всех декоративных элементов.

Восточный фасад церкви в Дьякове приобрел облик, напоминающий традиционные кубические храмы. Как и в соборе Бориса и Глеба в Старице, восточные столпы слиты с центральными. Как и в Старице, апсиды расположены в пространстве между восточными приделами. Однако в старицком соборе, судя по обмерам, апсида была соединена с приделами с востока единой стеной, ее

полукружие выделено уже над сводами паперти. Здесь же апсида открыта с цоколя. С востока храм превращается в одноапспдную церковь, фланкированную с юга и севера приделами. Характерно при этом, что на стене апсиды появляются лопатки, делящие ее поверхность на три прясла с окнами в каждом. Создается аллюзия на трехчастные традиционные алтари русских церквей.

"Преодоление" нетрадиционных особенностей архитектуры Покровского собора продолжается и в интерьере дьяковской церкви. Здесь сделана попытка объединить приделы и центральный столп пространством общей паперти. Для этого здесь, как и в старицком соборе, паперть сделана глухой. На ее фасадах создается декорация, изображающая открытую паперть на столбах, поддерживающих щипцовые перекрытия пролетов. Не исключено, что форма последних вызвана подражанием галерее вокруг Покровского столпа, над сводами которой устроены фронтончики.

Итак, мы рассмотрели группу храмов, в архитектуре которых в той или иной степени заметно прямое влияние композиционных принципов, осуществленных в соборе Покрова на Рву. Отличие этих построек от других многопридельных сооружений в том, что здесь используются наиболее узнаваемые приемы его пространственного построения, иногда вырванные (как в соборе Старицы и, особенно, в соборе Соловецкого монастыря) из архитектонической структуры этого уникального произведения. Несмотря на различия, которые можно увидеть в архитектуре собора Бориса и Глеба и церкви в Дьякове по сравнению с обликом собора Соловецкого монастыря, в художественном мышлении их строителей заметна общая тенденция к "примирению" композиционной структуры Покровского собора с традиционным типом храма. Мы видим, что в этих произведениях исчезают принципиально новые для русского зодчества композиционные приемы, осуществленные при строительстве собора Покрова на Рву. Обусловленные в последнем уникальной программой, они лишаются в этих сооружениях. семантической основы и заменяются более привычными композиционными решениями. По тому, как интерпретируется тип многопридельного центрического храма в этих постройках, можно судить о том, что оказалось в облике Покровского собора наиболее чуждым для традиционного мышления.

Это прежде всего отход от понимания многопридельного ансамбля как единого, хотя и расчлененного, объема и скульптурность его построения. Не только в соборе Соловецкого монастыря, но и в соборе Старицы и церкви в Дьякове ощутима тенден-

ция отойти от идеи возведения группы изолированных храмов на одном основании и приблизиться к более традиционному образу храма "с приделами", т.е. выделить основное ядро храма, преодолеть центричность Покровского собора, наметив каноническое развитие композиционной структуры по оси запад-восток. Тем не менее именно в этих постройках происходит освоение нового типа храма. Рассмотренные особенности архитектуры собора Бориса и Глеба в Старице, церкви в Дьякове, собора Соловецкого монастыря позволяют объединить их под условным названием "круг собора Покрова на Рву".

Существование подобного типа храма в русской архитектуре XVI в. ограничивается второй половиной 1550-х-1560-м и гг. В эти десятилетия он не только представляет альтернативу традиции. Под его влиянием в зодчестве Москвы происходит изменение и традиционного типа храма "с приделами". В его свободную композицию, сохраняющую впечатление "постепенного" создания храмового ансамбля, привносится геометричность и симметрия в расположении приделов. Во второй половине XVI в. строится собор Новодевичьего монастыря. Исследования реставраторов показали, что на сводах двухэтажной галереи были поставлены четыре придела, симметрично фланкирующие пятиглавый собор с запада и востока(60). Их уничтожение не позволяет представить первоначальный облик собора. О данном типе храма мы можем судить по архитектуре Благовещенского собора Московского Кремпя. В 1564-1566 гг. на сводах его галереи возводят четыре придельных церкви (Собор архангела Михаила, Собор Богородицы, Василия Кесарийского, Вход в Иерусалим). Судя по исследованию Н.Д. Маркиной, их появление было связано с удачным началом Ливонской войны(61). По замыслу царя собор превратился в 1560-е гг. в многопридепьнын храм с программными посвящениями новых престолов.

Одновременно с возведением четырех капелл четырехглавый собор времени Ивана III стал пятиглавым — на сводах западных угловых компартиментов были поставлены глухие барабаны(62).

Симметричное расположение одноглавых приделов создает принципиально иной образ сооружения, нежели в соборе Авраамиева монастыря. Если замысел строителей ростовского собора воспроизводит образ многих русских построек, сложившихся в результате пристроек на протяжении долгого времени, то здесь идентичность архитектуры всех четырех приделов, характер их расстановки вносит упорядоченность и цельность в композицию

60. Последнее время преобладает точка зрения о строительстве собора Новодевичьего монастыря во второй половине XVI в. (Подъяпольский С.С. О времени возведения Смоленского собора Новодевичьего монастыря. Доклад на Лазаревских чтениях 1988 г. МГУ.; Кавельмахер В.В. О возможной дате строительства собора Новодевичьего монастыря. - Доклад на заседании группы изучения древнерусского зодчества в институте археологии РАН.'1992). Приношу благодарность С.С. Подъяпольскому за сообщение о результатах работ Г.А. Макарова.

61. Маркина Н.Д. Указ. соч. С. 77-83

62. Виноградов Н. Новые материалы по архитектуре древней Москвы. // Сообщения института истории искусств АН СССР, Вып. 1. М.-Л., 1951. С. 78.

63. Брунов Н.И. Указ. соч. С. 85.

64. По НIIЛ: "В лето 7065-го июня в 1 день обложил церковь каменну, на старой основе, святаго Никиту да Николу да Феодосиа под колоколы, на Микитины улицы; а обложил владыка Пимин" (Новгородские летописи /так называемая Новгородская вторая и Новгородская третья летописи/” СПб., 1879. С. 128). Текст позволяет установить заказчика. Слова "на старой основе" вряд ли следует понимать как указание на сохранение . фундаментов прежней церкви 1405/6 г. поскольку, во-первых, шестистолпный план не встречается в архитектуре Новгорода нач. XV в., а во-вторых, НIIIЛ прямо сообщает о том, что постройка XVI в. превзошла ее по размерам: "В лето 7063. Начаша делати на Никитине улицы церковь каменную великую, а прежде была не велика каменная же; а освятили ея в 7064—м году" (Там же. С. 334). Вероятно выражение НIIЛ "на старой основе" следует понимать как указание на строительство на старом месте.

65. Местопопожение придела св. Феодосия устанавливается по тексту НIIЛ (" . . . Феодосиа под колоколы" - Там же. С. 128), Соответственно престол св. Николы помещался в северо-западном приделе.

66. Композиция храма, как считает В.В. Седов, может быть следтвием ориентации мастеров на церковь Богоявления с Запсковья, облик которой сложился в результате пристройки приделов 1536 г. к храму XV в.

67. НIIЛ относит закладку собора на месте храма 1318/19 г. 31 мая 7077 г. (1569 г.) Новгородские летописи ... .С.99, а НIIЛ к 31 мая 7070 г. (1562 г.) (Там же. С. 335). Л.Е. Красноречьев доказал достоверность сообщения HllЛ - (Паспорт Мин. культуры РСФСР. Гл. упр. охраны памятников истории и культуры № 3. 4. - 1.34.1. Сектор Свода памятников ВНИИ искусствознания).

68. См. план по обмерам Хагепь Г.В. 1983 г. и реконструкцию Л.Е. Красноречьева (1965 г.), Колпаковой Г.С. (1975 г.) так же реконструкции южного и западного фасада Л.Е. Красноречьева (Там же).

69. В данном случае выражение летописей "'Повелением благовернаго царя великого князя Ивана Васильевича* (Новгородские летописи . ... С. 99, 335) не является просто распространенной формулой храмозданных документов, поскольку НIIЛ сообщает о том, что царь. дал из казны средства для строительства собора: " . . .и дал государь своей царской казны на соружение тое церкви ... пятьдесят рублев . . ." (Новгородские летописи . . . , С. 99).

70. Гневушев Г.М. Церкви и ризницы трех монастырей Новгородской области по описи 7090 - 1582 г. // Сборник Новгородского общества любителей древностей. Вып, III, Новогород, 1910.

71. Судя по тексту жития, св. Михаил Клопский был похоронен вне храма, с южной стороны (Толстой М.В. Святыни и древности Великого Новгорода. М„ 1862, С. 203, си. 15). На это указывает текст НIIЛ: ". . . зарушиша старую церковь, казенную, с подцерковием, где положен чюдотворец Михаиле” Клопский, и чюдотворцову раку вводити в церковь в старую в живоначальную Троицу ..." (Новгородские летописи . .. С. 99). Выражение "'где положен"' относится скорее не к подцерковью, а к церкви, причем не обязательно указывает на положение почивающих под спудом мощей внутри нее. Слова же "'вводити в церковь" по смыслу аналогичны выражению "внити в церковь', употребляемому в XVI в. для указов включении места погребения в пространство храма (см. напр., о строительстве каменного храма над гробом св. АнтонияСийского).

72. Выголов В.П. Архитектура Благовещенского собора в Сольвычегодске. // Архив архитектуры. Вып. 1. М., 1992. С. 80.

73. Там же. С. 87.

74. Подъяпольский С.С. Каменное зодчество Белозерья в конце XV -XVI веках. Дис. на соиск. учен. степ. канд. архитектуры. М., 1969. С. 248.

75. ПСРЛ, т. XI 11. С. 370.

76. Калачов Н.П. Писцовые книги московского государства. Ч. 1, отд. 1. СПб., 1872. С. 620.

77. ПСРЛ, т. XI 11. С. 328-329.

78. Там же. С. 383; Тихонравов К. Владимирский сборник. М., 1857. С. 94.

79. Шередега В.И. К вопросу о взаимодействии каменной и деревянной архитектуры в русском зодчестве XVI в. // Древнерусское искусство. Художественная культура Москвы и прилегающих к ней княжеств XIV-XVI вв. М., 1970. С. 458-460.

80. Савицкая O.Д. Архитектура Соловецкого монастыря. С. 60.

81. Баталов А.Л. Московское каменное зодчество руб. XVI=XVII вв. Роль заказчика в сложении архитектурной формы. Дис. на соиск. учен. степ. канд. архитектуры. М., 1986.

82. О посвящении северного придела Всем Святым известно по вкладной книге монастыря 7153 г. (1644/1645 гг.) (Тихонравов К. Указ. соч. С. 94). О пристройке собора 1564 г. к приделу собора эпохи Василия III сообщает И.Б. Пуришев, Автор пользуется случаем выразить И. Б. Пуришеву сердечную благодарность за предоставленные сведения о его археологических изысканиях в соборе.