опубликовано в сборнике:

Русская художественная культура XV-XVII веков. Государственный историко-культурный музей-заповедник "Московский Кремль". Материалы и исследования. В. 9. М., 1998. С. 220- 239.
Редкол.: Н.С.Владимирская, Е.Б.Гусарова, Н.А.Маясова, А.Б.Стерлигов (отв. редактор), Л.А.Щенникова.

Церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи в Дьякове относится к таким памятникам московского каменного зодчества XVI столетия, история которых, несмотря на многолетний интерес ученых, продолжает таить немало загадок и противоречий. На протяжении почти всего существования нашей науки храм пользовался неизменным вниманием исследователей. Это объясняется тем, что он занимает особое место в сложившейся еще в первых работах по истории московского зодчества концепции одной из линий развития архитектуры XVI в., приведшей к созданию собора Покрова на Рву. Концепция сложения типа многопридельного храма была построена на принципе эволюционного развития, сформулированном еще Ф.И. Буслаевым: "Откуда бы ни взялся башенный стиль Василия Блаженного, стиль этот должен был выработаться у нас исторически, последовательно"1. С 1860-х гг. по наши дни исследователи часто руководствуются убеждением в том, что, во-первых, все изменения, происходившие не только в декоре, но и в объемно-пространственной композиции, заложены в первоначальной основе; во-вторых, развитие происходит постепенно, путем эволюции, при наличии промежуточных форм; в-третьих, это эволюция от простейших и рациональных форм к сложным и декоративным2. 

Датировки церкви в Дьякове 1529-1530, а затем 1534-1547 и 1553-1554 гг. и особенности ее художественного облика определили положение памятника в эволюционном ряду многопридельных столпообразных храмов, выстроенном в отечественной литературе. Оно обосновывалось суждением, что тенденция к созданию композиции, образованной столпообразными объемами, зарождается, как считалось, уже в кубических четырехстолпных храмах, а именно, в соборе Успенского Старицкого монастыря. Выделение центральной главы на высоком восьмиугольном постаменте, при пониженных угловых частях, над которыми поставлены аналогичные главы, привело к усложнению и некоторому расчленению единого архитектурного объема на группу из пяти соподчиненных объемов3. Развитие же этого приема видели в церкви в Дьякове, послужившей, как принято считать, непосредственным прототипом собора Покрова на Рву. Все новое, осуществленное строителями дьяковского храма, было использовано в усложненной форме в московском соборе 1555-1561 гг.4 В то же время в объемно-пространственной композиции этого памятника видели пересечение двух линий развития других типологических групп - столпообразных храмов "иже под колоколы" (типа столпа Иоанна Лествичника) и шатровых церквей5. Кроме того, еще в XIX в. сложилась концепция, по которой итальянцы, появившиеся в России на рубеже XV-XVI вв., принесли с собой технические навыки, позволявшие отступить от византийского строительного канона и воплотить самобытные черты древнерусского зодчества, сохранявшиеся в деревянной архитектуре6. 

Схема развития - от первых шатровых и столпообразных церквей через собор Успенского Старицкого монастыря к церкви в Дьякове, а от нее к собору По-

крова на Рву - повторена с незначительными вариациями во многих работах7. Однако, с определенного момента оказалось, что наука не располагает документально подтвержденными данными о времени строительства в Дьякове. Хотя эволюционное развитие русской архитектуры не вызывало в своем логическом построении сомнений, атрибуция его наиболее важного звена превратилась в одну из постоянных проблем истории архитектуры. 

Первая датировка церкви в Дьякове, опубликованная Ф.Ф. Рихтером, использовавшим записи в клировой летописи, долгие годы не пересматривалась. Его предположение о закладке этого храма в 1529 г. по обету в связи с ожиданием наследника - будущего Иоанна IV - и об окончании его в 1530 г.8 повторялось в литературе вплоть до 1925 г. Незначительные расхождения его последователей касались вопроса о возведении храма до рождения Иоанна Васильевича, в 1529 г., как моления о чадородии9, или о сооружении его в 1530 г. как благодарения за свершившееся обетование10. Дополнительное обоснование авторы находили в посвящениях престолов, получавших в этих работах соответствующее истолкование11. В 1925 г. К.К. Романов впервые указал, что 1529 г. как дата строительства церкви Усекновения Главы Иоанна Предтечи относится не к храму в Дьякове, а к помещенной под тем же годом в летописи по Воскресенскому списку церкви на Старом Ваганькове12. 

В.П. Згура13, а затем и другие исследователи согласились с Романовым, и место обетной церкви 1529-1530 гг. занял деревянный храм в Ваганькове, датируемый по Никоновской летописи 1531 г. 

Попытки установить датировку основывались теперь уже исключительно на истолковании посвящений алтарей Дьяковского храма. Отказ от прежней датировки поставил под сомнение и гипотезу о связи его замысла с молением о чадородии. В 1936 г. А.И. Некрасов заменил его идеей наследственной власти, что позволило приблизить датировку к венчанию на царство. Он поместил храм в границах между 1534 и 1547 гг.14 В 1955 г. М.А. Ильин датировал храм 1553-1554 гг. как моленный о рождении наследника Ивана IV, царевича Иоанна15. Эта датировка была принята в литературе и в определенной степени повлияла на выводы исследователей, анализировавших результаты археологических изысканий 1950-1960-х гг. М.А. Гра и Б.Б. Жиромский, интерпретировавшие результаты исследований И.И. Новикова16, отнесли храм в Дьякове к 1551-1554 гг.17 Нижний предел этой датировки основан на найденных И.И.Новиковым надгробных плитах 1534, 1535,1551 гг. Однако с какой-либо долей вероятности можно судить об этом только по плите 1535 г., свидетельствующей о строительстве церкви после этого времени18. 

Утверждения, основанные на истолковании посвящений престолов, оказываются в этом случае весьма зыбкими. Эти посвящения могут быть характерными для всего времени правления Ивана IV. Отсутствие среди них посвящений патрональным святым членов царской семьи, на которое ссылались А.И. Некрасов, М.А. Ильин19, не может служить атрибуционным признаком. Их не было и в таких программных произведениях, как собор Покрова на Рву. Возможности подобной атрибуционной методики в отношении церкви в Дьякове можно считать исчерпанными после работы В.В. Кавельмахера, подвергнувшего обоснованной критике существовавшие в литературе подобные аргументации тех или иных датировок20. Вернувшись к уже забытой записи в клировой летописи, он предположил существование на месте церкви в Дьякове более раннего моленного храма 1529 г. За-

чатия Иоанна Предтечи с приделами Зачатия Анны и Констатина и Елены21. Считая, что обетная церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи с приделами апостола Фомы и Петра Митрополита на Старом Ваганькове сгорела в пожар 1547 г., он допустил вероятность переноса ее престолов, не встречающихся более на Ваганькове, в Дьяково, в результате чего сложился состав их посвящений в существующем храме. Это наиболее логичная концепция истории появления престолов в Дьякове. Однако и она не уточняет датировку памятника, так как у нас нет данных об отсутствии престолов деревянной церкви 1531 г. во второй половине XVI в. в Старом Ваганькове (автор основывается на архивных материалах XVII в.)22. Нельзя также утверждать, что перенос престолов сопровождался немедленным строительством каменного храма. Но предположения В.В. Кавельмахера позволяют с большими основаниями обсуждать возможность строительства храма после 1547 г. 

Можно заметить, что все исследователи не поднимали верхнюю границу возведения церкви в Дьякове выше 1554 г. Это связано не только с привязанностью к гипотезе о моленном храме. Прежде всего, эта граница определилась временем строительства собора Покрова на Рву. Если в начале изучения русского зодчества известная датировка 1529 г. послужила основой для разработки теории происхождения многопридельных храмов, то затем концепция эволюционного и имманентного развития русской архитектуры во многом определяла атрибуционные поиски. В то же время, памятник практически не сопоставлялся с тем архитектурным окружением, в которое он хронологически помещался благодаря изменениям в атрибуции. 

Так ли безупречны связи внутри эволюционной линии, чтобы полностью игнорировать этот вопрос? Не абсолютизируем ли мы тенденцию к выделению компартиментов четырехстолпного храма в старицком Успенском соборе, которая якобы могла непосредственно привести к созданию столпообразной групповой композиции? Суждение об этой тенденции в большей степени основано на художественном впечатлении. Обособленность угловых частей достаточно относительно выражена во внешнем построении объемов старицкого храма. Они не меньше связаны с завершением подкупольного квадрата, чем в соборе московского Рождественского монастыря (наиболее близком по архитектуре предшественнике собора в Старице). В обоих сооружениях композиционное построение направлено на выявление средокрестия. Только в Старице вместо одной боковой юго-восточной главы главами на постаментах увенчаны все угловые компартименты. Обособленность не находит подтверждения и во внутренней пространственной структуре. Угловые помещения, перекрытые в Рождественском соборе крестовыми сводами, в Старице получили световые главы. Арочные проемы, связывающие их с центральными нефами, несмотря на разницу с высотой рукавов пространственного креста, достаточно высоки для того, чтобы сохранить един ство внутреннего пространства четырехстолпного храма. Это развитие в пятиглавом сооружении выраженной уже в соборе Рождественского монастыря идеи дифференцированного динамично нарастающего к центру композиции внутреннего пространства. 

Эволюционный переход от Успенского собора в Старице к церкви в Дьякове, описанный в литературе, также мало обосновывается известной точкой зрения, по которой итальянские технические навыки позволили воплотить в камне самобытные черты деревянного зодчества. В действительности связи композиционного по-

строения церкви в Дьякове и Покровского собора с деревянными храмами представляются весьма зыбкими, так как деревянные аналоги относятся к более позднему времени23. Формальный характер носят часто приводимые в литературе параллели с храмами Возрождения, особенно с рисунками Леонардо да Винчи и собором св. Петра24. Многообъемность этих центрических сооружений всего лишь внешняя оболочка компартиментов единого внутреннего пространства, о чем не приходится говорить в отношении многопридельных столпообразных построек. 

Безусловно одно - в архитектуре церкви в Дьякове, кроме сходных с собором Покрова общих композиционных приемов, присутствуют и второстепенные (но весьма существенные для атрибуции) конструктивные и декоративные детали, говорящие о том, что между строительством этих храмов не могло пройти много времени. Укажем только на некоторые из них. Прежде всего, это копьеобразные наличники окон центрального столпа, апсиды и лоджии в церкви Дьякова и на восьмерике Покровского придела собора на Рву25. Здесь интересно то, что и в том, и в другом сооружении в идентичной форме перефразированы наличники окон угловых выступов церкви Вознесения в Коломенском. Обращает на себя внимание одинаковая трактовка некоторых обломов в профилях: так основной акцент в завершающей части карниза сделан на гуське, который подчеркнуто укрупнен. Нельзя не согласиться с исследователями, писавшими о том, что пластический язык дьяковской церкви более сдержан и лаконичен по сравнению с собором Покрова на Рву. Остается вопрос: являются ли формы Покровского собора усложнением и развитием архитектурных приемов Дьяковской церкви или, наоборот, храм в Дьякове был упрощенной репликой московского собора? 

Попробуем все же сопоставить церковь в Дьякове с немногими предшественниками собора Покрова на Рву, то есть с кругом сооружений, среди которых ее помещает принятая датировка 1551-1554 гг. Одна из немногих датированных построек, наиболее близких по времени к периоду строительства церкви в Дьякове, сохранившихся до XX в., - Успенский собор Симонова монастыря 1546-1549 гг.26 Обмеры, фотофиксация перед сносом27 позволяют представить облик этого храма. В 1950-е гг. он считался слишком архаичным для зодчества 1540-х гг. П.Н. Максимов искал этому объяснение в ориентации его создателей на архитектуру предшествующего собора 1379-1405 гг.28 Однако сооружения первой трети XVI в. обнаруживают большую близость к собору Симонова монастыря, нежели памятники раннемосковского зодчества. 

Судя по иконографическим материалам, это был четырехстолпный храм на высоком подклете. Его стены были расчленены трехуступчатыми пилястрами с развитыми капителями. Четверик венчали два ряда закомар с главой, стоящей на постаменте с ложными кокошниками29. Кресчатые столбы, поддерживающие подпружные арки, завершались трехчастными капителями. В пятах подпружных арок на стенах четверика им соответствовали идентичные по профилировке импосты30. Мы не имеем сведений о конструкции сводов, но композиция завершения этого собора с введением килевидных форм, детали интерьера, дробные по профилировке широкие архивольты - все это в совокупности сопоставимо с архитектурой уже упоминавшегося нами собора Рождественского монастыря в Москве (не датированного, но традиционно относящегося к началу XVI в.) 

Это сходство не случайно. Оба памятника представляют разные стадии развития одного направления в зодчестве XVI в. Хронологически и стилистически место между ними занимает собор Старицкого Успенского монастыря. Аркатур-

но-колончатые пояса этого собора заменили собой пояс с городками, отрезающий килевидные закомары от плоскости стен, известный нам по собору Рождественского монастыря в Москве и собору Благовещения в Киржаче. Импосты под архивольтами закомар приобрели в Старице вид капителей. Как в соборе Рождественского монастыря, здесь в интерьере присутствует особенность, характерная для целого круга построек 1500-1530-х гг. (см., например. Успенский собор в Дмитрове). Ее смысл в выделении конструктивной структуры соответствующими ордерными членениями31. Сочетание этих деталей интерьера с такими традиционными московскими чертами как ярусное построение закомар, килевидные очертания архивольтов, отсутствие горизонтальных, единых для всех плоскостей фасада членений по высоте составляет характерную особенность этой группы, включающей, прежде всего, соборы Рождественского, Успенского Старицкого, Симонова монастырей. 

К этому кругу, вероятно, можно отнести и церковь Антипия на Колымажном дворе, бесстолпный храм с крещатым сводом, датированный Л.А. Давидом серединой XVI в.32 Л.А.Давид справедливо отмечал сходство капителей на лопатках этой церкви с капителями Успенского собора Симонова монастыря и общее для них устройство второго восьмигранного яруса кокошников33. Следует отметить, что плечики (термин Л.А. Давида) лопаток, отделяющих боковые прясла стен, также сопоставимы с трехуступчатыми пилястрами Успенского собора Симонова монастыря. Уникальная для бесстолпных храмов деталь этого памятника - пилястры в интерьере, отвечающие наружным лопаткам и членящие плоскости стен до уровня пят крещатого свода - своеобразный отзвук общей тенденции к ордерному членению внутреннего пространства крестовокупольного храма.

 Для первой половины XVI в. постройки этого круга (собор Рождественского монастыря, собор Старицкого монастыря, собор в Киржаче, церковь Антипия на Колымажном дворе) представляют лишь одно из направлений в архитектуре эпохи, в большей степени, чем другие, связанное с традиционным московским зодчеством и менее подверженное проникновению итальянизирующих мотивов в наружный декор34. Таким образом, облик собора Симонова монастыря, продолжающий эту линию развития, уже не оказывается единичным, намеренно ретроспективным явлением в архитектуре конца 1540-х гг. Посмотрим, насколько оно локально для московского зодчества рубежа 1540-1550-х гг. 

Мы обратимся теперь к Богоявленскому собору ростовского Авраамиева монастыря, сооруженному Иваном IV к 1554-1555 гг. Судя по описным книгам, позволяющим его датировать,35 - это наиболее близкий предшественник собора Покрова на Рву. В композиции этого памятника объединены основные типы храмов, существовавшие в середине XVI в. в московском зодчестве. Архитектура собора позволяет проследить на одном сооружении трактовку художественных форм бесстолпного кубического храма, шатрового сооружения, церкви под колоколы, монастырского четырехстолпного пятиглавого собора. При всех особенностях каждого из них, определяемых и самим типом построек, они обнаруживают единство декоративных форм. Характерная черта - отсутствие итальянизирующих ордерных членений в композиции фасадов. Как и в храмах круга Симонова монастыря, здесь отсутствуют антаблементы или карнизы, отрезающие закомары от плоскости стен. Ярусы кокошников, не связанные с конструкцией свода северо-западного придела, позволяют вспомнить завершение церкви Антипия на Колымажном

дворе и собора Симонова монастыря. Не менее примечательны килевидные формы закомар и кокошников основного ядра собора и его приделов. 

Архитектура соборов Симонова и Богоявленского Авраамиева монастырей позволяет судить о московском зодчестве в эпоху предполагаемого исследователями возведения храма в Дьякове. Можно сделать определенные предположения о художественном языке того времени, основанном на формах, традиционных для московской - и шире северо-восточной - архитектуры. В 1540-е гг. - первой половине 1550-х гг. происходит отказ от итальянизирующих мотивов 1510-1530-х гг. Это предположение не покажется голословным, если мы привлечем сопоставимые с описываемыми монастырскими соборами постройки, такие как церковь Рождества Богородицы в Медведевой пустыне 1547 г.36, церковь Введения на Подоле 1547 г. в Сергиевом Посаде, или сооружения, построенные, по мнению некоторых исследователей, как мемориальные в ознаменование Казанской победы до возведения собора Покрова на Рву, из которых с большой степенью достоверности можно назвать собор Успенско-Брусенского монастыря в Коломне37. 

С чем связано это усиление традиционных черт московского зодчества, сказать трудно. Это тема отдельного исследования. Не исключено, что объяснения можно найти в изменениях в среде мастеров, произошедших после прекращения работы итальянских архитекторов на Руси в начале 1540-х гг.38 

Облик церкви в Дьякове чужд архитектуре 1540-х - первой половины 1550-х гг., прежде всего, по иконографии декора. Храм принадлежит к другой эпохе в развитии архитектурной пластики XVI в., связанной со вторым (по отношению к 1510-1530-м гг.) обращением к итальянизмам. Его катализатором в середине XVI в. оказался собор Покрова на Рву. Желание его строителей в соответствии с программой выделить храм из обыденного окружения вызвало обращение к нетрадиционным архитектурным формам39. 

В декоре собора Покрова на Рву выявляется целый итальянизирующий пласт, который может быть связан с возвратом к зодчеству 1510-1530-х гг. Это касается не только использования конкретных декоративных мотивов, но и принципов организации формы. Прежде всего, следует указать на новое, по сравнению с предшествующим периодом, ордерно-графическое осмысление плоскости. Она осознается как пластически активный элемент всего архитектурного организма. Через ордерную организацию каждого яруса каждого участка стены достигается выразительность всей структуры. Этому служат полукруглые и прямоугольные профилированные ниши, ложные аркады, системы горизонтальных ярусных членений карнизами. 

В более схематичном виде эта система присутствует в церкви Дьякова. А.И. Некрасов одним из первых указал на итальянизирующий характер ее архитектуры, связав это явление, при датировке церкви 1529 г., с влиянием Архангельского собора40. Последнее утверждение может быть скорректировано, поскольку источники итальянизмов в московском зодчестве XVI в. не исчерпывались только Архангельским собором. Связь с его архитектурой в середине века уже была опосредованной. 

Но как мы убедились, анализ иконографии декора не позволяет поместить церковь в Дьякове в контекст зодчества периода, непосредственно предшествовавшего строительству собора Покрова на Рву. Однако этого еще не достаточно для атрибуции, что казалось бы оставляет право декларировать исключительность архитектуры церкви в Дьякове, которая была затем творчески развита и

осмыслена в соборе Покрова на Рву. Поэтому соединим сделанные нами наблюдения с формально-стилистическим анализом пластической проработки, детальной трактовки архитектурной формы. На примере того же собора Симонова монастыря и церкви Антипия на Колымажном дворе мы могли увидеть, что московские постройки середины XVI в. и в этом сохранили преемственность с храмами первой трети XVI в. Кроки и чертежи П.Н. Максимова позволяют нам судить о дробности многочастных профилей собора Симонова монастыря. Обилие мелких двойных лестелей, чередующихся с крупными полочками и обломами разных размеров, создают мягкую рельефность ордерных деталей, сопоставимых с проработкой декора Успенского Старицкого собора41. Такая характеристика применима не только к постройкам с использованием белого камня. В соборе Симонова монастыря и церкви Антипия компоновка тонких валиков, полочек и подобных мелких членений с крупными формами создавала ритм вертикального развития элементов декора. Небольшой вынос профилей образовывал плавные полутени, что придавало структуре декора мягкую пластичность. Собор Авраамиева монастыря, несмотря на большую лапидарность декора по сравнению с симоновским собором, сохраняет свойственную московскому зодчеству первой половины XVI в. сочность и, вместе с тем, мягкость прорисовки деталей. Так, в шатровом приделе св. Авраамия поле нижних закомар превращено в перспективную нишу, в которой архивольт сливается с тимпаном (ил. 1). Мастера используют контраст пластической массы стены и вырезанной в ней декоративной формы (портал придела св. Иоанна Предтечи), а также членения мелкими профилями широких плоскостей (четырехстолпный храм Богоявления). 

Эта мягкость начинает исчезать в пластике собора Покрова на Рву. Новые принципы построения архитектурной формы, новое понимание плоскости стены, иная иконография, декора соединяются здесь с тенденцией возвращения к профилировке первой трети XVI в., хотя здесь ее элементы более укрупнены, менее графичны. Ограничена и вариация обломов внутри профилей. Но и здесь, как и в храмах первой трети XVI в. и 1540-1550-х гг., не только в белокаменных, но и в кирпичных профилях используются тонкие подрезки крупных обломов, контрастные соотношения мелких и крупных, криволинейных и прямых элементов. На их соотношении основана и композиция деталей, в которых, как правило, крупные криволинейные обломы служат завершением более мелких профилей. Сохраняется мягкость перехода от плоскости стены к профилям, вынос которых постепенно наращивается от нижних частей детали к верхним. 

Сопоставимы с декором собора Покрова на Рву и архитектурные украшения придела Покрова Богородицы московского Архангельского собора, датированного примерно теми же годами (1553-1554)42, к которым обычно относят и церковь в селе Дьякове. На реконструкции В.Н. Меркеловой фасада этого придела можно увидеть форму цоколя и поясов, раскрепованных на трехъярусных пилястрах. Так, например, фасад имел развитый цоколь с карнизом и базой, состоящие из мелких чередующихся криволинейных деталей с мелкими лестелями. Набор обломов в профилях придела не был ограничен четвертным валом. Мелкие лестели разделяют более широкие плоскости и обломы43. 

Пластическая проработка декора в дьяковской церкви представляется принципиально иной (ил. 2). При повторении некоторых тем ритмического строя собора Покрова на Рву структурным элементом декора становится только сочетание полочек с четвертным валом. Модулем членений декора становится кирпич. Здесь

практически нет мелких лестелей, усложняющих и придающих утонченность крупным кирпичным формам. Различие в размерах элементов профиля достигается варьированием способов кладки: постановка кирпича на ребро, на постель. Отличия не исчерпываются только лишь упрощением мотивов архитектуры 1550-х гг. Подобная лапидарность имеет одно следствие, важное для всего художественного облика. Вот в чем оно состоит: композиция декора строится из одинаковых и идентичных по размеру профилей, что придает определенную механистичность, чуждую памятникам 1540-1550-х гг. Декоративная обработка разных объемов не выходит за границы общей схемы. Так, расчленение крупных форм, таких как фронтоны и кокошники центрального столпа, достигается увеличением количества тех же структурных элементов. Упрощается и пространственное развитие декора. Соотношение между плоскостью стены и профилями приобретает жесткость. Появление одинаковых резких теней является следствием отказа от вариации криволинейных обломов и сведением их к четвертному валу. Это увеличивает геометризм применяемых форм. Так, в церкви в Дьякове, как и в соборе Покрова на Рву, восьмигранные столпы завершаются развитыми по высоте карнизами. При этом в Дьякове подчеркнуто укрупненный гусек Покровского собора заменен простым откосом. То, что замена белокаменной детали произошла здесь в кирпиче именно в такой форме, связано не с материалом, а с другим художественным мышлением. 

Новое отношение к форме проявляется и в порталах центрального столпа дьяковской церкви - наиболее сложных и проработанных деталях этого памятника. Так, западный портал представляет упрощенный вариант итальянизирующего по характеру портала, к которому принадлежат и порталы Покровского столпа собора Покрова на Рву. Портал дьяковского храма лишен откосов. Он состоит из двух пилястр с трехчастным импостом, на которые опирается полуциркульный архивольт. Место откоса занимает дополнительный уступ, образующий нишу, повторяющую контуры портала. Архивольт состоит из одного четвертного вала, фланкированного полочками (сверху - две, снизу - одна). В карнизе помещен единственный в этом памятнике гусек (крупный, с большим выносом), подрезанный тонким лестелем, под ними крупная полка. Архитрав образован полкой и четвертным валом. Все детали обладают значительным выносом. Переходы от одного элемента к другому лишены мягкости, присущей порталам Покровского собора. 

Таким образом, и по пластике декора церковь в Дьякове выпадает из московского зодчества не только второй половины 1540 - начала 1550-х гг., но и времени строительства собора Покрова на Рву. Это не позволяет согласиться с распространенным утверждением о подготовке в архитектуре церкви в Дьякове более совершенного художественного языка собора "о Казанском взятее". Можно усомниться и в том общем положении, что объемно-пространственное построение дьяковской церкви с ее восточными столпами, примыкающими к апсиде центрального восьмерика, - почва для будущего усложнения композиции отдельных столпов на едином основании Покровского собора. Более традиционное толкование идеи групповой композиции столпообразных храмов, наблюдаемое в церкви в Дьякове, находит прямую аналогию в соборе Бориса и Глеба в Старице, сооруженном в 1558-1561 гг., то есть тогда, когда заканчивалось строительство Покровского собора44. В этом храме восточные столпы слиты с центральным столпом и его апсидой. Их грани превращены в стены вимы. Западные столпы также

примыкают к восьмерику главного храма. И это заставляет осторожнее отнестись к теории постепенных поисков, предшествующих появлению новации в архитектуре. 

Подобные сомнения позволяют расширить хронологические границы возможной атрибуции и обратить внимание на зодчество другой эпохи. Трактовка форм декора дьяковской церкви оказывается идентичной интерпретации сходных декоративных мотивов в целой группе храмов, созданных после окончания строительства собора Покрова на Рву. Эти постройки, воздвигнутые как домовые церкви Ивана Грозного в Московском Кремле и Александровой слободе, могут быть объединены под условным названием придворной школы 1560-1570-х гг.45 

Возвращение в московское зодчество итальянизирующих мотивов декора в соборе Покрова на Рву стало началом сложения нового направления в архитектуре второй половины XVI в. Его характерные черты проявились уже в облике Сретенского собора Московского Кремля (после 1560 г.)46, о котором можно судить по ряду графических источников. Преобразование стены в графическую структуру из геометрических замкнутых элементов проявилось здесь в заполнении прясел стен, отрезанных от фронтона антаблементом, замкнутыми нишами-филенками47. Вероятно, в какой-то степени храм48 повторил московскую церковь Николы в Мясниках49. Как и Сретенский собор, этот бесстолпный храм обладал не трехлопастным, а щипцовым завершением фасадов. Участки его стен, ограниченные лопатками и антаблементом, были обрамлены картушами. 

Наши знания об архитектуре Сретенского собора 1560 г., разобранного в XVIII в., очень ограничены. Представления о придворной школе 1560-1570-х гг. основываются, прежде всего, на приделах Благовещенского собора, датированных по летописи. Они были возведены к 1564-1566 гг.50 Другая группа построек, о времени строительства которых в литературе нет единого мнения, сооружена в Александровой слободе. Это Троицкая и Успенская церкви и перестроенная Иваном Грозным Распятская церковь под колоколы 1510-х гг. Здесь нет места рассмотрению полемики об их атрибуции. Наиболее аргументированные даты названы пока в литературе Г.Н. Бочаровым и В.П. Выголовым: Троицкая церковь - 1570-1571 гг., церковь Успения - 1571-1575 гг., Распятская церковь-колокольня - вторая половина 1570-х гг.51 Во всяком случае, с большей достоверностью можно относить церковь Троицы и Распятскую церковь к эпохе опричнины, то есть после перенесения двора Ивана Грозного в Александрову слободу в 1564 г. Иконография памятников этого круга основана на мотивах, условно называемых в литературе итальянизмами, почерпнутых как из собора Покрова на Рву, так и непосредственно из построек начала XVI в. 

Атрибутировать памятник по сюжету итальянизирующего декора достаточно трудно, так как и в архитектуре 1510-1530-х и 1560-1570-х гг. можно найти внешне аналогичные декоративные мотивы. Различие устанавливается по особенностям их трактовки. Его можно продемонстрировать на примере такой второстепенной детали, как декоративная ниша на пилястре. Встречаясь с конца 1500-х по 1530-е гг., она, как правило, украшалась по контуру несложной профилировкой. В этом виде она существовала и в 1550-е гг., например, в соборе Покрова на Рву. В 1560-1570-е гг. ее трактовка упрощается до простой врезки. Это создает жесткую графическую тень вместо дробной и мелкой в постройках первой половины XVI в. и в соборе о Казанской победе 1555-1561 гг. В этом можно убедиться при сравнении подобных разновременных деталей в галереях Благовещенского собо-

pa: на пилястрах аркады рубежа XV-XVI вв. и на устоях импостов двойных окон 1564-1566 гг. под северо-западным приделом Собор Пресвятой Богородицы. Именно такую трактовку мы видим и на пилястрах галереи и порталов центрального столпа в Дьякове. 

В 1560-е гг. исчезает итальянизирующий принцип расчленения плоскости, основанный на взаимосвязанности стены и декора, выявляющего ее глубину в пространстве, и характерный для пластики собора Покрова на Рву. Декор, создающий структуру развития пластики стены, превращается в архитектуре 1560-х гг. в схему, наложенную на ее поверхность. Это касается не только уже упомянутой трактовки декоративной ниши, но и более крупных деталей. Так, например, порталы приделов Благовещенского собора и приделов церкви в Дьякове становятся обособленной от стены графической формой. Они существуют, как бы не соприкасаясь, в параллельных плоскостях. 

Характерная черта этого времени состоит в следующем. В московском зодчестве 1540 - первой половины 1550-х гг. сокращается состав итальянизирующих мотивов в декоре. Но при традиционности декорации фасадов сохраняется классичность в проработке профилей. Так, Л.А. Давид отмечал сходство капителей собора Симонова монастыря и церкви Антипия с ордером церкви Вознесения в Коломенском52, а С.С. Подъяпольский предполагал влияние на них форм церкви Воскресения в Московском Кремле53, оконченной до 1543 г. Петроком Малым54. В со-

боре Покрова на Рву; как мы уже отмечали, итальянизирующим элементам композиции декора фасадов и интерьеров соответствуют и детали профилировки. Напротив, в церкви в Дьякове итальянизирующие мотивы как основной структурный элемент композиции фасадов сочетаются с неклассичностью деталей. Эта особенность находит соответствие именно в архитектуре эпохи опричнины. 

Примитивизация классических профилей в архитектуре дьяковского храма адекватна интерпретации ордерных элементов в приделах Благовещенского собора (ил. 3) и Троицкой церкви Александровой слободы. На фасадах этих построек отсутствует, например, раскреповка карниза над пилястрами. Карниз юго-восточного придела, раскрепованный не только над угловыми, но и над всеми пилястрами, - результат реставрации XX в.55 Как и в дьяковской церкви, вариации профилей сведены в приделах Благовещенского собора к чередованию полочек и четвертных валов. Также, как и в Дьякове, здесь отсутствуют тонкие разграничивающие профиля лестели. Огрубленность профилировки особенно заметна в тех местах, где пояса 1560-х гг. соприкасаются с карнизом галереи начала XVI в. (см, карниз северного крыльца) или в стыках архивольтов двойных окон с архивольтами арки галереи под приделом Собор Пресвятой Богородицы. Характерна в этом отношении профилировка килевидных кокошников, лишенная криволинейных обломов. 

Заметим при этом, что изменения в распределении и выявлении декора на плоскости привели в приделах Благовещенского собора к превращению стены в сплошную геометризованную поверхность.

Исследователи уже отмечали, что некоторые детали архитектуры храма в Дьякове почерпнуты из декора церкви Вознесения в Коломенском. В их числе называли копьеобразные наличники. Подобное впечатление создает и форма порталов - две пилястры, поддерживающие карниз с фронтоном (ил. 4). Однако тема треугольных фронтонов в архитектуре дьяковской церкви - важный компонент ритмического строя. Художественный образ храма находит соответствия в постройках придворной школы 1560-1570-х гг., где подчеркнутая графичность декора достигается не только особенностями пластической трактовки, но и иконографией. В приделах Благовещенского собора кроме порталов с треугольными фронтонами мы находим аналогичное завершение растесанных окон придела Собор Пресвятой Богородицы. 

Обратим особое внимание на характерную форму порталов, встречающуюся не только в приделах Благовещенского собора (ил. 5), но и в храме Троицы в Александрове (вход в северную палатку). Порталы Дьякова не представляют полной копии входов в приделы Благовещенского собора. Так, филенки присутствуют только на пилястрах больших порталов. Они отличаются более высоким подъемом фронтона, но при этом они не только обнаруживают типологическое и пропорциональное сходство, но и аналогии в деталях. 

Характерно соотношение между шириной пилястры и выносом массивного облома в ее базе. Профили в кремлевских приделах далеки по своей проработке от архитектуры Покрова на Рву. Еще более схематичными и огрубленными они оказываются в малых порталах дьяковского храма. 

Обращает на себя внимание сходное употребление в приделах Благовещенского собора и в церкви в Дьякове некоторых декоративных деталей. Это касается квадратных ширинок. Помещенные парами на гранях восьмерика в Дьякове, они подчеркивают горизонталь постамента, на котором основан барабан с эксед-

рами. В схожей трактовке они встречаются в приделах Благовещенского собора, где тема ширинок превращает нижний регистр стен приделов в своеобразный постамент - цоколь.

Следует указать и на сходство в решении перехода из западной паперти в восточные приделы. И в Благовещенском соборе, и в дьяковской церкви западные приделы, в отличие от восточных, оторваны от основного объема и между ними и его западными углами или гранями образованы узкие проходы. Разумеется, это обусловлено функциональными причинами, но прием достаточно характерен. 

Незначительное различие в проработке форм - большая лапидарность профилей церкви в Дьякове по сравнению с приделами Благовещенского собора - связано отчасти с тем, что в ней использован в основном большемерный кирпич, в то время как в приделах - маломерный. Это позволяет мастерам в Кремле увеличивать количество профилей в карнизах, поясах и т. д. Каменщики в Дьякове достигают подобной дробности профилировки, когда они применяют маломерный кирпич для кладки звонницы56. Примечательно то, что мастера как в Кремле, так и в Дьякове употребляют профиля из целого кирпича, не вытесывая в нем дополнительных членений, что указывает на идентичное отношение к структуре декора. 

Проблему близости церкви в Дьякове и приделов Благовещенского собора, а также построек в Александровой слободе нельзя объяснить одним авторством. Особенности архитектуры церкви Троицы, Распятской церкви Александровой слободы, применение в них характерных приемов не дают достаточных оснований, чтобы говорить об их возведении теми же мастерами, что и московских построек. Стоит скорее указать не на единство мастеров, а на единство круга, условно названного нами придворной школой 1560-1570-х гг. И царская церковь в Дьякове вписывается в контекст зодчества эпохи опричнины. Труднее установить точно время, когда первая церковь в Дьякове могла быть перестроена Иваном Грозным. Ее формы сопоставимы не только с приделами Благовещенского собора 1564-1566 гг., но и с Распятской церковью в Александровой слободе, которая с большими основаниями, чем другие постройки, может быть отнесена к 1570-м гг.57 Ее кирпичные детали, обогащенные введением гирлянд (представляющих упрощенный вариант подобных

деталей из порталов собора Покрова на Рву) и ромбических вставок, так же лапидарны, как и в Дьякове, и состоят из чередующихся полочек и четвертных валов или ряда одних прямоугольных уступов, сделанных из целого кирпича. Более сложная деталь - крупный, идентичный примененному в церкви Троицы, гусек в карнизе под полицей - выполнена из белого камня. Исключение составляет профиль круглых окон в закомарах, в котором широкие четвертные валы разграничены тонкими лестелями, что отличает эту деталь от грубой профилировки окна в закомаре церкви Троицы, выполненной уступами в кирпичной кладке наличника. Здесь можно увидеть и другой родственный для дьяковской церкви прием - расчленение крупных плоскостей одной декоративной формой (ср. филенки, охватывающие грани центрального столпа в Дьякове, и узкие филенки граней нижнего восьмерика Распятской церкви и поверхности стен звонницы с приделом). Поэтому до точной атрибуции построек Александровой слободы приходится остановиться на датировке церкви в Дьякове 1560-1570-ми гг. В результате, история архитектуры может лишиться прямого предшественника собора Покрова на Рву. Но были ли они у Успенского собора в Москве или собора Новоиерусалимского монастыря? Они появляются не столько в результате последовательного развития русского зодчества, сколько благодаря уникальному заказу, претворенному по-своему зодчими этих построек. Также и собор Покрова на Рву - самое программное сооружение эпохи Ивана Грозного - мог и не иметь предшественников.

Примечания

1. Буслаев Ф.И. Русское искусство в оценке французского ученого // Критическое обозрение. М., 1879. 5. С. 22. 

2 Укажем работы, в которых были заложены основы такого взгляда на развитие русского зодчества, например: Лашкарев П. Религиозная монументальность // Труды Киевской духовной Академии. 1866. I генварь. Киев, 1866. С. 274; Султанов Н.В. Историческое развитие типа русских колоколен // Рефераты заседаний VI Археологического съезда в Одессе. 1884. 8. С. 14,15; Суслов В. В. О древних постройках северных окраин России // Труды VI Археологического съезда в Одессе. 1884. Одесса, 1886. Т. 1. С. 256; Он же . О рациональном развитии отечественного зодчества // Труды I съезда русских зодчих в С.-Петербурге в 1892. СПб., 1894. С. 62,63; Султанов Н.В. Рецензия на сочинения А.М. Павлинова: История русской архитектуры, древности ярославские и ростовские, древние храмы Витебска и Полоцка и деревянные церкви г. Витебска. СПб., 1897. С. 35. 

3. Чиняков А. Г. Архитектура второй половины XV - начала XVII вв. // ВИА. М., 1968. Т. 6. С. 86; см. также: Ильин М. А. Русское шатровое зодчество: Памятники середины XVI века. М., 1980. С. 58,59. 

4 Слова Ф.Ф.Горностаева, впервые объединившего ряд построек под названием столпообразные храмы, о том, что "Общность идеи, связывающая собор Покрова с Дьяковской церковью, заставляет видеть в последней тот главный образец, который прежде всего послужил для выбора формы столпообразных церквей, связанных одной общей ходовой галереей", были фактически повторены с некоторыми дополнениями почти всеми историками русской архитектуры (см.: Горностаев Ф.Ф. Столпообразные храмы // Грабарь И.Э. История русского искусства. СПб., [б. г.] Т. 2. С. 46).

5 См.: Ильин М. А. Русское шатровое зодчество: Памятники середины XVI века. С. 22; Брунов Н. И. Храм Василия Блаженного в Москве. Покровский собор. М., 1988. С. 71-75, 87. 

6 См.: Лашкарев П. Религиозная монументальность. С. 276; Павлинов А. М. История русской архитектуры. М., 1894. С. 131, 140. На рубеже XIX-XX вв. приобретение навыков, позволивших обратиться к национальным корням, связывают и с псковскими мастерами (см. напр.: Горностаев Ф. Ф. Шатровые храмы // Грабарь И.Э. История русского искусства. Т. 2. С. 57-66). 

7 См.: Павлинов А.М. История русской архитектуры. С. 143,144,150; Чиняков А. Г. Архитектура Московского государства (конец XV в. - XVII в.) // История русской архитектуры. М., 1951. С. 84; Пилявский В. И., Тиц А. А., Ушаков Ю. С. История русской архитектуры. М., 1984. С.216; Брунов Н.И. Храм Василия Блаженного в Москве. Покровский собор. С. 65-71.

8 Впервые отнес храм к первой трети XVI в. И.М. Снегирев. Исходя из характера посвящения глав-

ного престола он предположил, что церковь сооружена при Иване IV, именины которого здесь праздновались в 1533 г. "Обстоятельство сие предполагает в Дьякове существование церкви" (см.: Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества / Сост. А. Мартынов, текст И.М. Снегирева. М., 1848. Изд. 2-е. Тетр. 1. С. 103). После публикации труда Ф.Ф. Рихтера, где была помещена дата строительства, к этой гипотезе ученые уже не возвращались (см.: Памятники древнего русского зодчества, снятые с натуры и представленные в планах, фасадах, разрезах с замечательными деталями, украшениями каменной высечки и живописи / Сост. и изд. при Моск. дворц. архит. училище под руковод. Федора Рихтера. М., 1850. Тетр. 2. С. 6). Позже А.Корсаков заметил, оправдывая принятую в литературе идею о строительстве храма Василием III, по поводу сказанного И.М. Снегиревым: "... не естественнее ли отцу ознаменовать благодарственным памятником рождение сына, нежели самому сыну" (Корсаков А. Село Коломенское: Исторический очерк. М., 1870. С. 8, примеч. 2). 

9 См.: Павлинов А.М. История русской архитектуры. С. 141; Горностаев Ф.Ф. Столпообразные храмы. С. 33; Некрасов А. И. Древние Подмосковные. М., 1923. С. 30. 

10 См.: Лихачев Н. В., Е р ш о в А. А. Село Коломенское, что под Москвою, любимое местопребывание царя Алексея Михайловича: Исторический очерк со многими рисунками в тексте. М., 1913; Корсаков А. Село Коломенское: Исторический очерк. С. 7. 

11. См.: Корсаков А. Село Коломенское: Исторический очерк. С. 8; Горностаев Ф. Ф. Столпообразные храмы. С. 34. 

12 См.: Романов К. К. Псков, Новгород и Москва в их культурно-художественных взаимоотношениях // Известия РАИМК. 1925. Т. 4. С. 211. 

13 См.: Згура В. П. Коломенское: Очерк художественной истории памятников. М., 1928. С. 9. 

14 См.: Некрасов А. И. Очерки по истории древнерусского зодчества XI-XVII вв. М., 1936. С. 256-258. 

15 См.: Ильин М. А., Максимов П.Н.,КосточкинВ.В. Каменное зодчество эпохи расцвета Москвы // История русского искусства. М., 1955. Т. 3. С. 436. 

16 См.: Новиков И. И. Выдающееся произведение русской архитектуры - церковь в селе Дьяково // Ежегодник ГИМ. 1960 год. М., 1962. С. 162-188. 

17 См.: Гра М., Жиромский Б. Коломенское. М., 1971. С. 115. 

18 Авторы опирались на датировку на надгробной плите 1551 г., найденной И.И. Новиковым при разборке пола, вторичное использование которой в качестве строительного материала могло говорить о возведении храма после 1551 г. (см.: Гра М., Жиромский Б. Коломенское. С. 114.). Однако эта плита находилась среди других плит, в том числе XVII в., в кладке пола юго-восточного придела. Она могла попасть в церковь и в XVII в. (см.: Новиков И. И. Выдающееся произведение русской архитектуры - церковь в селе Дьяково. С. 186). Больше оснований для определения нижней границы возможной датировки дает другая плита, 1535 г., найденная И.И. Новиковым в основании юго-западного угла южной паперти (см.: Там же. С. 172), которая могла быть не перемещена. 

19 См.: Некрасов А. И. Очерки по истории древнерусского зодчества XI-XVII вв. С. 258; Ильин М. А. Русское шатровое зодчество: Памятники середины XVI века. С. 57. 

20 См.: Кавельмахер В. В. К истории постройки именинной церкви Ивана Грозного в селе Дьяково. М" 1989. С. 2-17. 

21 Возможность существования на этом месте более ранней церкви подтверждается, как справедливо указывали М. Гра и Б. Жиромский, могильными плитами 1530-х гг., свидетельствующими о существовании кладбища, а соответственно и храма (см.: Гра М., Жиромский Б. Коломенское. С. 115). 

22 См.: Кавельмахер В. В. К истории постройки именинной церкви Ивана Грозного в селе Дьяково. С. 18-28. 

23 Пока трудно решить вопрос, существовали ли в русском деревянном зодчестве до строительства собора Покрова на Рву постройки типа храма Троицы в Неноксе XVIII в. (см. такую точку зрения: Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII-XV вв. М., 1962. Т. 2. С. 221; Брунов Н.И. Храм Василия Блаженного в Москве. Покровский собор. С. 61). В пользу их существования, казалось бы, говорит гипотетический облик церкви Успения в Великом Устюге (1492-1493 гг.). По реконструкции Н.Н. Воронина, это был восьмигранный столп с четырьмя прирубами по осям (см.: Воронин Н. Н. Зодчество Северо-восточной Руси XII-XV вв. Т. 2. С. 220, 221). Сообщение летописи "заложили круглу... о 20 стенах" (Устюжская летопись // ПСРЛ. Т. 37. С. 98) не позволяет все же судить о форме завершения ни столпа, ни прирубов. Истолкование же изображений храмовых построек на некоторых новгородских иконах как пятибашенных композиций (см.: Б р у н о в Н. И. Храм Василия Блаженного в Москве. Покровский собор; Воронин Н.Н. Зодчество Северо-восточной Руси XII-XV вв. С. 2.) вряд ли может быть весомым аргументом в решении такого принципиального вопроса,

как существование в XIV или XV вв. многообъемных центрических храмов. Учитывая более символический, нежели реальный характер архитектурных ранних стаффажей, нельзя согласиться с критикой Н.Н.Ворониным А.И.Некрасова, сомневавшегося в реальности этих изображений (см.: Некрасов А. И. Проблема происхождения древнерусских столпообразных храмов // Труды кабинета истории материальной культуры I МГУ. М., 1930. Вып. 5. С. 26). Если даже подобные деревянные постройки и существовали, то отсутствие других сооружений, подобных собору Покрова на Рву или церкви в Дьякове, до середины XVI в. убеждает в том, что одних деревянных аналогов и новых технических навыков мало для зарождения такого типа в каменном зодчестве. Возможно, восьмигранные деревянные строились еще в XIV в. Что же касается стремления многих исследователей вывести происхождение столпов собора Покрова на Рву из деревянных прообразов, то здесь возникает вопрос, можно ли говорить именно о подобных деревянных, непосредственных источниках, когда в каменном зодчестве уже с рубежа XV-XVI вв. существовал тип восьмигранной церкви под колоколы, который был в 1550-е гг. по-новому интерпретирован. 

24 См.: Некрасов А. И. Очерки по истории древнерусского зодчества XI-XVII вв. С. 260,261; Брунов Н. И. Храм Василия Блаженного в Москве. Покровский собор. С. 61. 

25. Отметив сходство окон с наличниками в виде тонкой полукруглой тяги, переходящей вверху в крутой фронтон с небольшими ушами, М.А. Ильин делает вывод "в пользу предположения, что автором последней был тот же Барма" (Ильин М. А. Русское шатровое зодчество: Памятники середины XVI века. С. 73). Предположение о строительстве церкви одними мастерами делали и М.А. Гра и Б.Б. Жиромский (см.: Гра М., Жиромский Б. Коломенское. С. 116). 

26 В.И. Троицкий и С.А. Торопов обосновали датировку этого собора 1543-1549 гг., сопоставив освобождение монастырских крестьян от пошлин с 1543 по 1549 гг. и пожертвование казначеем Ивана IV П. Головиным денег на постройку трапезной с церковью (см.: Троицкий В. И., Торопов С. А. Симонов монастырь. М., 1927. С. 7, 8, 27). П.Н. Максимов установил, что весь памятник относится к одному строительному периоду, и указал, что размер кирпича более всего соответствует по времени строительным работам 1543-1549 гг. (см.: Максимов П.Н.К характеристике памятников московского зодчества // МИА СССР. 1949. 12. С. 215). В.П. Выголов установил по тексту льготной жалованной грамоты 1543 г., что в 1543-1545 гг., когда строилась новая церковь под колоколы, старый собор 1379-1405 гг. еще существовал. На основании того, что в 1546 г. льготы были продлены до 1549 г., он пришел к выводу о возведении собора между 1546 и 1549 гг. (см.: Выголов В. П. Архитектура Московской Руси середины XV века. М., 1988. С. 52). 

27 План, разрезы, детали, проект реконструкции. Максимов П.Н., Воблый Н.В., Кацнельсон Р.Н. 1930 г. - ГНИМА, Р 3845/1-6. фотография храма во время разборки и кроки - ГНИМА, архив 138/1-72. 

28 См.: Максимов П.Н.К характеристике памятников московского зодчества. С. 215, 216. 

29 См.: Троицкий В. И., Торопов С. А. Симонов монастырь. С. 28; Максимов П. Н. К характеристике памятников московского зодчества. С. 215. См.: фотография во время разборки, подтверждающая выводы П.Н.Максимова, - ГНИМА, архив 138/1-72.

30 См.: схематичные кроки разреза - ГНИМА, архив 138/18. Не исключено, что это мог быть и пояс, проходивший по периметру стен. 

31 Пяты подпружных арок отмечаются во всех уровнях профилированными импостами. Столбы, несущие конструкцию повышенных подпружных арок, не превращаются в угловые части стен благодаря капителям, поставленным в уровне пят арок, соединяющих их со стенами четверика, а сохраняют значение свободно стоящих опор. 

32 Л.А. Давид воздержался от точной датировки храма, написав о возможности отнесения церкви Антипия к середине XVI в. (см.: Давид Л. А. Церковь Антипия у государевых больших конюшен в Москве // Реставрация и исследования памятников культуры. М., 1975. Вып. 1. С. 166). 

33 См.: Там же. С. 164,165. 

34 В церкви Антипия на Колымажном дворе при традиционно московских чертах встречаются детали, напоминающие о другом направлении в архитектуре первой половины XVI в. Мы имеем в виду итальянизирующий по форме портал и пилястры в интерьере. 

35 "... А в церквах Божие милосердие - образы и свечи и книги, и ризы строены блаженные памяти Государя... Ивана Васильевича... шестьдесят третьего году (цит. по кн.: Титов А. А. Ростовский и Богоявленский Авраамиев мужской монастырь Ярославской епархии. Сергиев Посад, 1894. С. 26, 27). 

36 См.: Я г а н о в А. В. Храмозданная надпись на соборе Рождества Богородицы Медведевой пустыни // Реставрация и архитектурная археология: Сб. науч. трудов ВНИИТАГ. М., 1991, С. 194-198. 

37 В литературе храм датируется 1552 г. по исчезнувшей ныне храмозданной надписи на северной 

стене храма (сохранилась ниша от доски). Текст публиковался без указания даты и с ошибками (см.: Древний храм в Коломенском девичьем монастыре, его возобновление и освящение. Отд. отт. из № 41 Московских Церковных ведомостей. 1883. С. 1, примеч. 1). Фотография доски хранится в ГНИМА (кол. 5, нег. 46889): "Лета 7060 года поставлена бысть церковь Успения Пречистеа Богородица при благоверном царе и великом князе Иване Васильевиче и при епископе владыке Феодосии" (приношу искреннюю благодарность Вл.В. Седову, указавшему на место хранения фотографии). Доску видел в натуре А.И. Некрасов, опубликовавший датировку церкви - 1552 г. (см.: Некрасов А. И. Художественные памятники Москвы и городов Московской губернии. М., 1928. С. 171). М.А.Ильин считал, что 1552 г. - это дата возведения деревянного храма, перенесенная затем на храмозданную надпись каменного, построенного несколькими годами позже (см.: Ильин М. А. Русское шатровое зодчество: Памятники середины XVI века. С. 111,112). Тем не менее во всех случаях верхняя граница возведения храма не выходит за пределы 1550-х гг., поскольку епископ Феодосии, занимавший кафедру с 1542 г., последний раз упоминается в 1555 г., и смещен, судя по переписке Грозного с Курбским, избранной радой до 1560 г. (см.: Русский биографический словарь: Яблоновский - Фомин. СПб., 1913. С. 359; Строев П. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российския церкви. СПб., 1877. С. 1031). К 1552 г. был отнесен Никольский храм в Балахне, датированный С.А. Агафоновым по надписи на могильной плите, использованной в кладке портала (см.: Агафонов С. А. Шатровая церковь 1552 г. в Балахне // СА. 1966. 3. С. 258, 259). Предположение о том, что надпись сделана каменщиком во время строительства церкви, допустимо. Однако это могла быть с той же долей вероятности пробная надпись резчика могильных плит, использовавшего для этого испорченную плиту или отвергнутую по каким-либо причинам заготовку. Она служит лишь для определения нижней границы датировки храма. Это пока не позволяет пересмотреть атрибуцию П.А. Раппопорта, отнесшего по стилистическим признакам храм в Балахне к концу XVI в. (см.: Раппопорт П.А. Русское шатровое зодчество конца XVI в. // МИА СССР. М.; Л., 1949. Вып. 12.). Церковь можно датировать после 1552 г. и до начала XVII в. 

38 Последнее известие о работе итальянцев связано с Петроком Малым, построившим церковь Воскресения в Московском Кремле с 1531/1532 по 1543 гг. В 1539 г. мастер Петрок бежал из России (см.: Подъяпольский С. С. Архитектор Петрок Малой // Памятники русской архитектуры и монументального искусства. М., 1983. С. 42-45). С.С. Подъяпольский связывал прекращение деятельности итальянских мастеров с тем, что после 1528 г. дипломатические связи с Италией прерываются (мастера попадали на Русь, как известно, с посольствами, см.: Подъяпольский С. С. Деятельность итальянских мастеров на Руси и в других странах Европы в конце XV - начале XVI веков // Советское искусствознание. М., 1986. 20. С. 84). 

39 См.: Баталов А. Л., Вятчанина Т.Н. Об идейном значении и интерпретации иерусалимского образца в русской архитектуре XVI-XVII вв. // АН. М., 1988. 36. С. 35. 

40 См.: Некрасов А. И. Древние Подмосковные. С. 32. 

41 ГНИМА, фонды Р 5 3845/1-6, арх. Максимов П.Н. Воблый И.В., Кацнельсон Р.Н. 1930. 

42 Сизов Е. С. О происхождении Покровского придела Архангельского собора в Кремле // СА. 1969.1. С. 249. 

43 См.: Меркелова В.Н. Северо-восточный придел Архангельского собора Московского Кремля // Реставрация и исследования памятников культуры. М., 1975. Вып. 1. С. 49, рис. 5. 

44 См. литературу и историю изучения собора: Ильин М. А. Русское шатровое зодчество: Памятники середины XVI века. С. 8-96; Юрганов А. Л. Отражение политической борьбы в памятниках архитектуры (Борисоглебский собор в Старице) // Генезис и развитие феодализма в России: Проблемы идеологии и культуры. Л., 1987. С. 176-185. 

45 См.: Баталов А. Л. Особенности итальянизмов в московском каменном зодчестве рубежа XVI-XVII вв. // АН. М., 1986. 34. С. 238-245. 

46 "Под 7068 г. Того же месяца Августа в 6 день царь... детем своим... повеле делати двор особной... повеле же у царевичев на дворе храм большой поставити Сретению Господа нашего Иисуса Христа, а придел теплую церковь... Никиты Столпника Переславского чюдотворца... Повеле же делати церкви и хоромы спешно, чтобы детем своим в том дворе устроитися ранее" (ПСРЛ. Т. 12. С. 328, 329). 

47 См. чертежи Д.В.Ухтомского - Фасад столовой и Ответной палат и Сретенского собора (опубл.: Михайлов А. Архитектор Д.В. Ухтомский и его школа. М., 1954. С. 64, 65). 

48 О том, что Сретенский собор был бесстолпным храмом, кроме типологических признаков позволяет судить, прежде всего, его план на обмерном чертеже Д.В. Ухтомского: План дворцового комплекса на уровне среднего апартамента (см.: Памятники архитектуры Москвы: Кремль. Китай-город. Центральные площади. М., 1982. С. 281. Ил. 26). 

49 Церковь Николы в Мясниках обычно датируется серединой XVI в., следуя атрибуции М.А.Ильина (см.: Ильин М. А., Максимов П. Н., Косточкин В.В. Каменное зодчество эпохи расцвета

Москвы. С. 347, 348). Примененный здесь тип конструкции крещатого свода с горизонтальными распалубками (см. чертежи 1890 г. А.Мейснера - ГНИМА, фонды Р5 1664/1-5; обмеры П.Н. Максимова - там же. Арх. 3081/1-62), характерен для ранних храмов XVI в. с крещатым сводом (см.: Баталов А. Л. Четыре памятника архитектуры Москвы конца XVI в. // АН. М., 1984. 32. С. 47-53). 

50 См.: Маркина Н.Д. Из истории возникновения приделов Благовещенского собора в 60-х гг. XVI века // Материалы и исслед. Гос. Музеи Московского Кремля. М., 1973.1. С. 73-85. 

51 См.: Бочаров Г. Н., Выголов В. П. Александрова слобода. М., 1970. С. 23, 25, 26,36. 

52 См.: Давид Л. А. Церковь Антипия у Государевых больших конюшен в Москве. С. 164. 

53 См.: Подъяпольский С. С. Архитектор Петрок Малой. С. 49. 

54 То, что Петрок Малый мог не только начать, но и достроить церковь Воскресения, позволяет предполагать текст летописи: "А церковный мастер почал делати и съвершил без лествицы Петрок Малой Фрязин" (ПСРЛ. Т. 13. С. 145). 

55 О том, что современная композиция фасадов придела Василия Кесарийского - результат позднейшей реставрации, можно судить по изображениям собора до реставрации Ф. Рихтера (Ф.Я. Алексеев. Соборная площадь в Кремле около 1800 г.; акварель 1848 г., вид с юго-восточной стороны - ГНИМА, PI-7631; Ф.Ф.Рихтер. Обмер до реставрации. Восточный фасад - НИМАХ, 22-А-2, А-12106). До реставрации 1860-х гг. придел имел формы, идентичные другим приделам. Рихтер также не изменил декор придела (арх. К.М. Холин. Фасад Благовещенского собора Московского Кремля со стороны Архангельского собора и БКД - ОРПГФ Музея "Московский Кремль", охр. 42228). Он не подвергался переделкам и в более позднее время (А. Иванов, Я.И. Коротченков, С.М. Жаров. Обмерные кроки 1904. Восточный фасад придела Василия и юго-восточного крыльца собора - НИМАХ, 20-К-4 А-16941). Следовательно, изменения произошли в первой половине XX в. 

56 См.: Новиков И. И. Выдающееся произведение русской архитектуры - церковь в селе Дьяково. С. 187. 

57 Нижней границей датировки перестройки церкви под колоколы служит дата похода Ивана IV на Новгород, после которого в слободу были привезены похищенные оттуда колокола, о чем упоминает Г.Штаден (см.: Г. Штаден. О Москве Ивана Грозного: Записки немца-опричника. М., 1925. С. 91; см. также: Некрасов А. И. Памятники Александровой слободы, их состояние и значение. М., 1948. Архив Музея древнерусского искусства им. Андрея Рублева. Рукопись. С. 120; Кавельмахер В. В. Памятники архитектуры древней Александровой слободы. Доклад, прочитанный в Ленинградском отделении Института археологии АН СССР в 1990 г. на конференции памяти П.А. Раппопорта в 1990 г.).