Хани Рашид: «Новаторская архитектура необязательно должна быть дорогой и претенциозной»

Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru)

14.09.2015

Объект:

ZIL Gateway Tower

Адрес:

Россия, Москва.

Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ

Адрес:

Россия, Москва. пересечении бульвара Братьев Весниных и улицы Родченко

Мастерская:

Asymptote

Хани Рашид, сооснователь бюро Asymptote, рассказал Архи.ру о своих проектах для ЗИЛа, критическом отношении к конкурсам и возвращении архитекторам важной роли при создании городов и зданий.

Хани Рашид на лекции в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute

Хани Рашид приезжал в Москву, чтобы прочесть лекцию «Московский опыт» в рамках летней программы Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка».

Лекция Хани Рашида в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute

Архи.ру:
– В Москве всех очень интересует ваш будущий музей на ЗИЛе – филиал Эрмитажа. У нас еще нет ни одного многоэтажного музейного здания, да и в мире такие нечасто встречаются. Как вы планируете распределять выставочные залы по этажам, друг над другом или как-то иначе?

– Одной из ключевых идей в решении нашего проекта было то, что мы предложили новое отношение к тому, как смотреть на искусство, как воспринимать его. Для «традиционного» современного искусства в здании будут «обычные» галереи, с белыми стенами, ясным непрерывным пространством и т.д. Однако, одновременно там будут менее привычные пространства, сквозь которые будет двигаться посетитель и где художникам будет предложено создавать уникальные произведения и, возможно, проводить эксперименты. Также в музее запланированы пространства, пригодные для экспонирования очень крупных работ, возможно, высотой до 30 м, к примеру.

Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ

© Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ

© Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

Если вы задумаетесь об истории музейной архитектуры и того, как люди с точки зрения истории и традиции смотрели на искусство в общественном пространстве, в таком контексте важно проанализировать более старые музеи. В XVIII – XIX веках отношения между зрителем и произведением искусства рассматривалось как нечто сакральное и во многих аспектах «галерейное» пространство в том виде, в котором оно существует сейчас, придерживается таких динамики и позиции. В то же время, этот тип зрительного опыта часто подвергался сомнению, наиболее значителен пример из середины XX столетия – знаменитый Музей Гуггенхайма Фрэнка Ллойда Райта в Нью-Йорке. В первую очередь, ротонда этого музея создала новые отношения между зрителем и искусством, где искусство не только можно было видеть в разных ракурсах и разных, уникальных перспективах, но и сами посетители музея были выставлены на показ и тем самым дополняли коллективное восприятие искусства. Далее, в Турбинном цехе Галереи Тейт Модерн в Лондоне специально заказанные для него крупномасштабные работы создавали «события», вовлекавшие посетителей [в свою орбиту], превращая таким образом опыт рассматривания искусства из пассивного в активный и даже интерактивный опыт и представление.

Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ

© Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ

© Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

Филиал Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ

© Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

Говоря конкретно об этом аспекте нашего проекта музея, мы стремились соединить опыт «смотрения» на искусство в четко спроектированных залах (с точно продуманным освещением и т.д.) со «случайными» действиями посетителей, которые также приглашаются к движению внутри разнообразных промежуточных архитектурных объемов и сквозь них, чтобы взглянуть на искусство уникальным образом – с разных точек зрения, которые способствуют совершенно новым прочтениям и, как я надеюсь, новому пониманию. Посредством планировки и функциональной программы музея, созданных таким образом – как «разъединяющие» или, возможно, даже «разрывающие» – возникает череда помещений и пустот, которые, если воспринимать их одно за другим, снижает или преуменьшает определенные «ожидания» по поводу того, как надо воспринимать музей современного искусства. К примеру, идея центрального атриума как авторитарная и четко определенная, которую установил нью-йоркский «Гуггенхайм» в середине прошлого века и дальше подчеркнул «Гуггенхайм» в Бильбао Фрэнка Гери, для проекта которого она – ключевая. Многие новые музеи сегодня используют атриум как путь, на котором расположены белые галереи-«коробки». Это для нас проблематично, по сути как способ переживания искусства – это клише, которое надо вновь поставить под сомнение.

Хани Рашид на лекции в Институте «Стрелка» © Alex Nedorez / Strelka Institute

– В связи со всей территорией ЗИЛа существует проблема: это будет почти полностью новый район, а такая застройка нередко бывает безжизненной и искусственной. У вас есть немало проектов новых территорий для разных городов мира. Как можно в случае новой застройки предотвратить эту искусственность?

– Я согласен, что может быть сложным предотвратить этот синдром, если экономика и политика служат двигателями для таких проектов. Между тем, в случае ЗИЛа и автор генплана Юрий Григорян со своим бюро «Меганом», и наш клиент Андрей Молчанов и его «Группа ЛСР» очень заинтересованы в том, чтобы избежать такой проблемы. Они с самого начала попросили нас быть чуткими и вдумчивыми по отношению к территории ЗИЛа, включая ее здания, ее историю и наследие, в то время как нам одновременно были поручено спроектировать в этом контексте что-то новое, «освежающее» и мощное – как катализатор цельного развития этой территории. Это и есть наша цель.

Наше здание для Музея современного и новейшего искусства Эрмитажа (Hermitage Modern Contemporary Museum) будет располагаться на Бульваре искусств, занимающем центральное положение в генплане Юрия Григоряна. Жизнь на ЗИЛе будет организована вокруг культуры, включая современное и новейшее искусство. [Существование] музея свидетельствует о том, что застройка этой территории действительно рассматривается как значительный культурный проект. Я думаю, что это на самом деле главная идея Андрея Молчанова – достичь этого на всей территории ЗИЛа. Новый музей, наряду с другими объектами культуры, которые запланированы для этой территории, спроектирован так, чтобы избежать возможной безжизненности и стерильности, которые характерны для некоторых новых районов.

Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

– У вас будет еще одно здание на ЗИЛе, 150-метровый жилой небоскреб?

– Башня ЗИЛ – это очень элегантное произведение современной архитектуры, не похожее ни на одно другое здание в мире. Я думаю, оно станет уникальным дополнением к московскому ландшафту.

Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

В обоих наших проектах для территории ЗИЛа мы изучили ее историю в отношении к российской современности (modernity) и истории искусства этого периода. Я сам восхищаюсь конструктивистами, особенно художником-конструктивистом Густавом Клуцисом. Клуцис создавал очень интересные «радиоораторы» и другие работы в начале XX столетия. На наш проект башни на ЗИЛе повлияли эти динамичные и сильные сооружения, а также живопись и другие произведения Владимира Татлина, Эль Лисицкого и некоторых других мастеров этого важного периода истории искусства и архитектуры в России.

Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

И башня, и музей также созданы под влиянием самого ЗИЛа, его старых цехов, замечательной истории и наследия. Я много раз посмотрел невероятный фильм Дзиги Вертова «Человек с киноаппаратом», чтобы лучше понять чувства и эмоции, а также динамику и эстетику, которые можно извлечь из прежней энергии процесса сборки машин и великолепия этих заводов – особенно ЗИЛа.

Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

Наш проект музея был также вдохновлен русским конструктивизмом, особенно «проунами» Эль Лисицкого. Тем не менее, в обоих случаях – башни и музея – прямые цитаты и явно выраженное эстетическое сходство не очевидны и не предполагались. Это не постмодернистские проекты, и мы не ставим своей целью сделать эти работы похожими на здания эпохи конструктивизма, вообще здания прошлого. Скорее, мы стремимся пробудить дух – основу столь многих радикальных идей, которые конструктивисты выразили в своем мощном, революционном формальном подходе к по-настоящему динамической пространственности.

Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

Проект музея также вдохновлен несколько более неожиданными источниками, включая русскую пейзажную живопись XIX века. У прекрасных и одновременно «стойких» пейзажей этого времени – сильное внутреннее свечение и эффект атмосферы. Я хотел бы, чтобы это здание тоже вызывало эти ощущения – в сочетании с вдохновленными «проунами» внутренними объемами и пространственостью.

Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

Еще один важный аспект, который надо учитывать при обсуждении музея и башни – это сама градостроительная концепция Бульвара искусств, где главное внимание будет отдано учреждениям культуры, включая центр исполнительских искусств, театр кукол, большой «арт-парк» и другие проекты. Весь план для ЗИЛа – результат видения Андрея Молчанова, который действительно понимает, что строительство жилья требует более глубокого размышления о других аспектах человеческого измерения.

Башня на территории бывшего завода ЗИЛ © Asymptote – Hani Rashid & Lise Anne Couture

Молчанов специально ездил в Нью-Йорк и Лос-Анджелес, а также в разные европейские города, чтобы пригласить «международных» архитекторов сделать проекты для ЗИЛа. Он попросил нас, в частности, создать нечто очень особенное и очень чуткое по отношению к истории Москвы и ЗИЛа.

Я полагаю, что Молчанов хорошо понимает особенности ситуации, когда видные архитекторы из-за рубежа приглашаются поработать «локально» – что в таком случае мы будем особенно внимательны к особым свойствам места и города. Нас попросили спроектировать два очень сильных и привлекательных здания, расположенные рядом с другими хорошо продуманными зданиями, интересными проектами жилья и общественными пространствами. Я должен добавить, что это очень хорошо, что Юрий Григорян вместе с Андреем Молчановым решили сохранить в мастерплане некоторые из старых корпусов, что позволит некоторым особенностям первоначальной территории стать в нетронутом виде неотъемлемой частью новой истории ЗИЛа.

– Вы проектируете для разных стран мира, при этом везде – свои традиции, свой уровень строительных технологий. Как вы работаете с этой разницей?

– На этот вопрос есть два ответа. С одной стороны, так как мой отец был родившимся в Египте и учившимся в Париже художником-абстракционистом, а моя мать была британкой, я, по сути, культурный «гибрид». Кроме того, мои родители покинули свои родные страны и переехали в Канаду, где я и вырос. То есть я рассматриваю себя как своего рода «культурного кочевника», так что независимо от того, где я работаю в плане места и культуры, у меня есть чувствительность к тому, что я мог бы назвать «ДНК» места. Ребенком я жил в стольких странах, и, как для наследника двух очень разных культур, для меня было необходимым развить эту чувствительность, это чутье просто как вопрос выживания и как средство для понимания того, где я нахожусь в конкретный момент времени.

С другой стороны, так как мы проектировали и строили для разных городов и контекстов, у каждого проекта есть свои уникальные ограничения, обусловленные конкретным местом, «повесткой дня», программой, экономикой и т.д. Многие возможности, которые приносит каждое местоположение, уникальны, и их нам требуется «извлечь». Мы не из тех архитекторов, которые проектируют одинаковые проекты для разных мест по всему миру, невзирая на контекст. Скорее, мы проектируем здания, подогнанные к программе и бюджету, как в этом случае, не слишком экстравагантные или чрезмерные. Нашим намерением всегда было сделать наши работы сдержанными и одновременно интеллектуальными с особым вниманием к выбору строительных технологий и местных материалов. В то же время, мы утверждаем, что постройка должна быть очень передовой, поэтому мы ищем подход, который позволяет достичь высоких результатов. Еще один ключевой аспект – выбор команды проекта, что во многом похоже на создание оркестра: выбор правильных людей, компонентов, поиск правильных техник, средств и методов. Прекрасная команда, с которой сотрудничаешь во всех аспектах проектирования, определяет конечный успех дела, в какой бы точке планеты проект ни располагался [сопровождением обоих проектов Asymptote для ЗИЛа занимается бюро SPEECH – примечание Архи.ру].

Эти два наших московских проекта будут важны не только потому, что они неотъемлемая часть нынешней российской ситуации, но также и потому, что они будут новаторскими и уместными с точки зрения культуры, технологий и экономики. Мы надеемся, что они будут важны также и для местных жителей, что их будут воспринимать как актуальные и одухотворенные работы. Эти проекты Asymptote отдают должное архитектуре, делают это своей главной темой, и, чтобы достичь этого, они не должны быть дорогими или претенциозными. Для нас принять этот вызов – очень реалистичная цель, потому что, как видите, мы не из тех архитекторов, которых нанимают позолотить ванную комнату или танцевальный зал (смеется).

– Как вы получили этот заказ? Вам его предложили, или был конкурс?

– Я познакомился с Андреем Молчановым в Москве прошлой зимой, и потом он попросил меня спроектировать башню для ЗИЛа (ZIL Gateway Tower). Когда мы показывали ему наше портфолио работ, его заинтересовал наш проект для конкурса на Музей Гуггенхайма в Хельсинки, и я полагаю, что, после переговоров с директором Государственного Эрмитажа Михаилом Пиотровским, нам предложили разработать проект филиала ГЭ в Москве, предназначенного для экспозиции современного и новейшего искусства. Я думаю, что и Молчанов, и Пиотровский знают, что, несмотря на то, что нас называют архитекторами-«звездами», мы не настаиваем на определенном стиле или догматическом подходе, скорее, верно обратное: мы всегда ищем свежий, новый угол зрения на каждую ситуацию. Благодаря счастливому стечению обстоятельств, в течение многих лет у нас с Михаилом Пиотровским случались интереснейшие беседы о том, как можно проектировать новые музеи – уникально и убедительно. Итак, обстоятельства складывались в общую картину в течение долгого времени, но теперь мы очень заняты работой над двумя замечательными проектами в Москве – и польщены этим.

– Как вы относитесь к конкурсам, особенно крупным международным, как недавний – на проект Музея Гуггенхайма в Хельсинки? Конкурсы обогащают архитектурную культуру, или архитекторы лишь тратят на них свое время?

– Архитектурные конкурсы как идея – очень важны и полезны для нашей профессии. Я сам совместно с Лиз-Анн Кутюр выиграл наш первый конкурс, когда мне было только 27 лет. Проект назывался «Ворота Лос-Анджелеса» (Los Angeles Gateway), это был международный конкурс. Заданием было создать мемориал нового монумента, увековечивающего иммиграцию в США из Тихоокеанского региона. Это было очень важным для нашей карьеры и для основания нашего бюро, Asymptote. Поэтому я думаю, что конкурсы, действительно, очень важны, особенно для молодых архитекторов. С другой стороны, сегодня конкурсы, как представляется, становятся все более эксплуатационными. Мне кажется, что «заказчики» (как вы здесь называете клиентов) все чаще устраивают конкурсы, чтобы просто получить идеи задешево – если вообще не бесплатно. Да, можно сказать, что мы, архитекторы – немного мазохисты, раз принимаем участие в таких конкурсах, даже если знаем, что возможный результат – лишь потеря денег и времени. Мы сами вложили огромный объем времени, энергии и ресурсов в конкурсы, но, тем не менее, и сегодня мы продолжаем в них участвовать: это странный аспект нашей профессии. В последние годы можно видеть еще больше злоупотреблений в этой системе использования архитекторов для «изучения» проблемы или «возможного» проекта: я ощущаю рост такой эксплуатации конкурсной идеи, когда архитекторы-участники остаются в итоге ни с чем. Это может быть, отчасти, из-за в очень быстрого и поверхностного распространения картинок, образов через Интернет за счет потери более глубокого уровня дискуссии.

Мы недавно приняли участие в крупном и важном конкурсе в Нью-Йорке, и – как безумно это ни звучало бы – заказчик в итоге решил не приглашать к сотрудничеству ни одного из 14 видных архитекторов и строительных консорциумов, которые участвовали в этом длившемся много месяцев процессе, а вместо этого без всяких объяснений выбрал вообще не участвовавшего в конкурсе архитектора. Я думаю, это пример злоупотребления, которое очень негативно влияет на нашу профессию.

Конкретно конкурс на Музей Гуггенхайма в Хельсинки, который вы упомянули, был еще одним ярким примером полной абсурдности текущего состояния конкурсной системы. В конце концов, насколько хороши или плохи победители (и я думаю, что эти победители вполне хороши, между прочим) – это не имеет никакого значения. Учитывая то, что на конкурс было подано почти 2000 проектов, только подумайте о том глобальном усилии, которое было приложено для их создания – это поразительно, когда думаешь об этом, и, в итоге, выбирать среди них лучший проект – это как искать иголку в стоге сена. Я уверен, что там были сотни интересных, провокационных работ, которые даже не прошли во второй тур, не говоря уже о призовых местах.

Часть проблемы – в том, что само архитектурное сообщество не способно в достаточной степени самоорганизоваться, чтобы потребовать, чтобы все конкурсы были адекватно оплаченными, правильно структурированными и профессионально организованными. Но, опять же, всегда где-то найдется архитектор, согласный поработать бесплатно или, сбив цену, обойти коллегу, поэтому, в итоге, нас всех жаль.

– Вы давно и много преподаете в разных вузах. Ваш преподавательский метод менялся со временем?

– Я начал преподавать, когда я был очень молод, и к моменту, когда мне исполнилось 28 лет, я был профессором Колумбийского университета в Нью-Йорке. Это было время до Интернета и компьютеров, и, по большей части, мои студенты сооружали по моему заданию крупные экспериментальные инсталляции. Позже, в 1996, я стал одним из основателей Paperless Design Studios в Колумбийском университете: это была амбициозная программа, я начал преподавать, используя только цифровые средства и отказавшись от бумаги, карандашей и, по сути, всех инструментов, к которым мы так привыкли с момента возникновения нашей профессии. Это был очень радикальный ход в очень интересное время. С течением времени мой преподавательский метод изменился: я все больше интересовался городом как проблемой. Сейчас в венском Университете прикладных искусств я руковожу учебной лабораторией / отделением Deep Futures. Там с моими студентами мы изучаем влияние технологий, социально-экономических тенденций, среды, вычислительной техники, цифрового формообразования и т.д. на будущее нашей дисциплины и городов. Так мой подход менялся со временем из-за меняющейся ситуации с городами и жизнью в целом.

Когда я начал преподавать в конце 1980-х, существовала очень сильная архитектурная культура, много хорошей критики, полемики и очень много теории, которую можно было обсуждать и критиковать. В то же время, были и сухие и консервативные взгляды, архитекторы и теоретики, ориентированные на прошлое, и это сочетание порождало четкое чувство, что в архитектуре действительно необходимо радикальное мышление. Я в тот момент это ощущал так же, как дадаисты, конструктивисты, футуристы и сюрреалисты в свое время, когда современное им искусство казалось им ретроградным. В 1990-е были еще более «критические» моменты и тенденции, против которых нужно было выступать, в основном, наступление корпоративной культуры в нашей профессии. Причина постоянных перемен в преподавании – в том, что ты не успеваешь оглянуться – и это случается очень быстро в наши дни, возможно, даже слишком быстро – как любая радикальная позиция поглощается статус-кво. Поэтому необходимо постоянно быть очень внимательным, если ты занимаешься исследованием и изучением границ нашей профессии, как делаю я в своей преподавательской деятельности.

Сейчас я, возможно, наиболее заинтересован в том, как определить архитектора как по-настоящему ценную фигуру в нашем обществе, «вернуть» архитектора к тому, чтобы он был ценным участником размышления, представления и, что более важно, создания наших городов, городских пространств и зданий. Мы можем думать, что архитектор по-прежнему важен в этой формуле, однако в реальности мы очень сильно сдали позиции. Сегодня, когда дело доходит до создания, формирования нашей застроенной среды, чаще всего, экономисты, политики, технологи, инвесторы, «эксперты»-консультанты и т.д. формируют политику и принимают ключевые решения. К сожалению, архитектор соскользнул вниз по этой иерархической лестнице к позиции все большего бессилия. Сталкиваясь с этой реальностью, я, когда преподаю, задаю вопрос: как мы поддерживаем и обновляем базу знаний и навыков, необходимую для того, чтобы восстановить архитектора как ключевого игрока в общественном процессе формирования застроенной среды. Вопрос стоит так: как мы, архитекторы, превратимся в важных действующих лиц, а не будем просто «соисполнителем» или еще одним консультантом среди множества других.

Со своими студентами и в своем бюро я часто использую термин «пространственная инженерия» как средство работы с этой дилеммой, и я использую этот термин, чтобы попытаться определить, что в реальности есть наше экспертное знание. В конце концов, я действительно считаю, что «инженерная пространственность» – в центре знаний и умений архитектора. Если подумать, есть художники, бескомпромиссно работающие в чистой пространственности, это их главный интерес и забота, в противоположной части спектра есть инженеры – строители, конструкторы, механики, специалисты по акустике и другим сферам, все они заняты реальностью воплощения проекта в жизнь. По моей идее, архитекторы находятся между этими двумя крайностями, в самом центре. Учитывая это все, в Вене мы исследуем нашу дисциплину с этой, возможно, странной, но важной точки зрения, где идея «архитектора» должна быть серьезно модернизирована, чтобы занять позицию этого посреднического и перекрывающего многие сферы экспертного опыта.

беседовала: Нина Фролова