Рикардо Бофилл: «Как только постмодернизм превратился в стиль и стал ироничным, я перестал им интересоваться»

Разговор с архитектором, состоявшийся в его мастерской в Барселоне: о не перестающем развиваться офисе Бофилла La Fabrica, о его отношении к постмодернизму и о ранних работах, о принципах и подходе к архитектуре.

Владимир Белоголовский – архитектурный критик и куратор множества выставок. Живёт он в США, но устраивает выставки и публикует книги по всему миру, специально интересуясь героями классического модернизма и личностями архитекторов-"звёзд" начала XXI века, периода 2000-х. Ему удается побеседовать со многими известными архитекторами «первой величины», можно сказать, что Белоголовский – мастер звёздных портретов и монографических интервью. Одна книга интервью, «Беседы с архитекторами в эпоху знаменитостей», уже опубликована в 2015 году издательством DOM Publishers. Вторая сейчас готовится, также как и выставка «прямой речи», где можно будет услышать недавних гуру, чей авторитет ещё держится, но с новыми веяниями стремительно уходит в прошлое. Мы планируем публиковать интервью Владимира Белоголовского – те, которые затем должны прозвучать на выставке и появиться в книге. Это будет специальный проект. Перевод интервью на русский язык – Антона Мизонова.

zooming — La Fabrica. Офис Рикардо Бофилла в Барселоне. 1975 © Ricardo Bofill Taller Arquitectura

Владимир Белоголовский:
– Ваш офис, расположенный в здании бывшего цементного завода La Fabrica, построенного здесь, в Барселоне, в конце XIX века, буквально завораживает. Это знаковый проект для вас? Он уже закончен или Вы всё ещё в процессе работы над ним?

Рикардо Бофилл:
– Нет, это даже больше, чем знаковый проект – это мой дом. Я живу и работаю здесь вот уже сорок лет. Он не закончен и никогда не будет закончен. Архитектура – это вообще такая штука, которую невозможно закончить; всё время что-то дорабатывается, совершенствуется, всё время требует большей работы. Мы начали эту работу с разрушения, разборки, деконструкции. Как только я увидел это сооружение, оно мне сразу очень понравилось – было такое чувство, что его вообще никто и никогда не проектировал. В течение многих лет оно достраивалось и видоизменялось по мере того, как появлялись новые технологии. Это было как дань уважения индустрии. И этот завод напомнил мне вернакулярную архитектуру. Меня привлекла эта индустриальная вернакулярность. Кроме того, в здании было несколько невероятных сюрреалистических мест – лестницы и мостики, ведущие в никуда, арки и портики там, где их меньше всего ожидаешь увидеть... Началось у меня всё с романтической идеи «привнести» природу в это индустриальное царство. Теперь здесь зелень повсюду. Наверху бывшего промышленного комплекса посажен целый «эко-слой».

– Я предположил, что работа над проектом ещё не закончена, потому что в этом превращении бывшего завода в ваш дом и офис есть несколько эклектичных моментов, навеянных «брутальной» индустриальной архитектурой, национальной испанской традицией, а также сюрреализмом и постмодернизмом.

– Да, всё верно, но то, что Вы называете в данном случае «постмодернизмом», это, скорее, историзм. А историзм в архитектуре хронологически идёт раньше постмодернизма. На тот момент я жил идеей возрождения некоторых элементов Каталонской архитектуры – таких, как вытянутые арочные окна средневековой Барселоны. Знаете, каждый раз, когда я приезжаю домой из мест с сильной архитектурной традицией – городов в японской глубинке, или где-нибудь среди ближневосточной пустыни, или в Италии, я привожу с собой домой частичку этой традиции, и её можно проследить в моих последующих работах. Эти воспоминания очень важны для меня.

– То есть Вы это место постоянно переделываете?

– Постоянно. Как Вы сказали, я в процессе работы над ним – и она никогда совершенно не прекратится. И мне очень нравится само место. Оно очень «сырое», грубое и чистое, здесь почти нет ничего декоративного. Это целый мир в себе. Здесь, как я уже сказал, ничего не проектировали. Когда я начал преобразовывать это место, моим идеалом был монастырь – идеальное место для концентрации. И, работая здесь, я запустил свыше тысячи других проектов.

– Я читал, что Вы привлекаете для работы не только архитекторов и проектировщиков, но и математиков, музыкантов, поэтов, кинорежиссеров, философов, социологов... Расскажите подробнее о таком «междисциплинарном» подходе к архитектуре.

– Архитектура – профессиональная дисциплина. С фундаментальной и художественной точки зрения архитектура посвящена пространству и пространственно-временным отношениям. Поэтому архитектор обязательно должен учитывать genius loci – дух каждого места, его ДНК. Архитектура не может быть просто перенесена с одного места на другое. Архитектура должна подходить месту. Поэтому при помощи своего междисциплинарного подхода я, прежде всего, пытаюсь изобрести новые проекты, новые стили. Я хочу открыть себя заново. Я не хочу повторять себя или без конца повторять определенные формы, чем грешат некоторые архитекторы... Я стараюсь подстраиваться под местные условия и традиции. Архитектура просто обязана быть открытой другим дисциплинам, она не может существовать изолированно. И поскольку все остальные дисциплины эволюционируют, архитектура должна поддерживать тесные связи с ними, чтобы развиваться самой.

– Ваш отец был архитектором, и ваш сын архитектор. Расскажите о вашей профессиональной династии. Приход в архитектуру был для Вас неизбежен?

– Я не думаю, что совсем уж неизбежен... Но, да, здесь в Каталонии много семей с сильными традициями. Есть семьи врачей, музыкантов и архитекторов. Не забывайте, что в прошлом этим профессиям не учили в школах или университетах, и именно поэтому многие профессии передавались из поколения в поколение по семейной линии. Мой отец был архитектором и застройщиком, и именно от него я получил свои первые знания об архитектуре и строительстве. Мы вместе объехали всю Испанию, чтобы изучить национальную архитектуру, были в Италии, и свои первые проекты я делал вместе с отцом. Я многому у него научился, участвуя в реализации проектов. Я работал и со строителями, и с местными ремесленниками; многое делал своими руками. На меня повлияло множество утопических идей, так что мои ранние работы были на грани утопии и реальности.

– Каким был ваш первый проект?

– Я был ещё студентом, мне было всего восемнадцать, и я учился на архитектурном факультете в Школе Искусств в Женеве. Моей первой страстью были работы Фрэнка Ллойда Райта и Алвара Аалто. Я прикоснулся к органической архитектуре, зданиям, интергрированным с природой; зданиям, чьи фасады отображают сложности их внутренней структуры, или зданиям вообще без фасадов! Моим первым проектом был небольшой гостевой домик на Ибице, очень органичный, с толстыми криволинейными стенами и маленькими окнами, отражающими «дух места». Затем я делал проекты для Барселоны, Франции, Алжира; в центральной Африке, и в других местах... В России, Индии, Китае, Японии, США... И везде архитектура – разная и соотнесена с местом. Главное, что я вынес из этих разнообразных опытов – архитектура не может быть попросту перемещена из одного места на другое.

– Давайте вернемся к тому времени, когда Вы работали у своего отца в начале шестидесятых и запустили много проектов экспериментального жилья. Вы говорили, что в те времена Вам не нравился Корбюзье из-за его спрограммированных заранее универсальных городов. Вы построили свои дома-прототипы, такие как Баррио Гауди (Barrio Gaudí) в Реус Таррагона (1968), Ла Муралья Роха (La Muralla Roja) в Аликанте (1973), и Вальден-7 (Walden-7) (1975) прямо здесь, рядом с вашим офисом. В этих проектах Вы обратились к национальной испанской архитектуре и критическому регионализму, не так ли? Эти ваши ранние проекты были реакцией на модернизм?

– Я всегда говорил, что Корбю – тот самый архитектор, который «убил» город. Ему вообще не было дела до истории. Он ненавидел город. Он хотел разделить город, расщепить его на зоны для жилья, работы, торговли и так далее. Он думал о городах и зданиях как о машинах. Я же всегда придерживался противоположной точки зрения. Каждый город – это намного более сложное место, конфликтное, противоречивое и порочное место. Города надо чинить и лечить, а не разрушать и строить с нуля. Города появились десять тысяч лет назад, но для Корбюзье истории не существовало. Его манифесты были обращены только в будущее. Но ясно, что люди предпочитают жить в исторических центрах, а не в спальных районах. Я стараюсь найти альтернативу упрощённому модернизму, возвращая дух средиземноморского города.

La Muralla Roja, 1973, Ricardo Bofill Taller Arquitectura:

– Расскажите о Вальден-7, утопическом проекте, основанном на вашей идее «Космического города». Этот проект модульно-блочного жилья обозначил ваш разрыв с рационалистами. Повлиял ли на него жилой комплекс «Хабитат 67», построенный Моше Сафди в Монреале?

– Моше мой хороший друг, и мы делились идеями, но я не думаю, что он повлиял на меня или я повлиял на него, во всяком случае, не прямо. Я начал экспериментировать с идеей «Космического города», проекта модульного жилья в Мадриде, задолго до того как познакомился с Сафди. Он экспериментировал в основном с технологическими аспектами, в то время как меня больше интересовали социальные аспекты модульной архитектуры.

Для меня Вальден-7 был способом предложить новый вид локального сообщества с множеством общественных пространств, общественных и частных садов. Идея состояла в создании кластеров жилых блоков, сгруппированных вокруг больших открытых дворов, с большой гибкостью и потенциалом для роста и развития семей, и он стал новой моделью социального взаимодействия. Проект был рассчитан не только на классическую семью, но и на коммуны, бездетные пары, и просто одиночек. Это то, как я понимаю модульное жильё. Все блоки строятся из квадратных модулей, позволяя жильцам расширять одномодульные студии до многомодульных квартир – как по горизонтали, так и по вертикали. Теперь, сорок лет спустя, мы видим, как изначально очень жёсткая традиционная испанская семья эволюционировала во множество вариантов совместной жизни. Проект оказался успешен также и потому, что я лично контролировал не только проектирование, но и покупку земли, девелопмент, финансирование, и осуществлял авторский надзор за строительством.

– Рассказывая о Вальден-7 и других ранних экспериментальных проектах, Вы сказали, что каждый из них был индивидуален, потому что Вы не хотели просто выдавать «красивую» архитектуру, хотели экспериментировать. Вы могли бы рассказать об этом подробнее?

– Мне нравится архитектура простая, основанная на естественных формах, построенная из благородных, но недорогих материалов. Мне не нравятся излишества, роскошь, богатые формы и дорогие материалы. Мне нравится минималистичная и чувственная архитектура. Главное в архитектуре – это процесс. А методология – ключевой компонент творческого процесса. Нет никакого жёстко закреплённого метода. Каждому проекту нужен свой собственный метод. Некоторые проекты основаны на неких идеях-данностях, а некоторые – на процессе как таковом.

– Но то, что Вы описываете, сильно расходится с неоклассическим социальным жильём, которые Вы построили во Франции в начале восьмидесятых. В них немало роскошных, даже избыточных деталей. Я говорю про новые города-спутники Парижа и застройку Антигоны в Монпелье на юге Франции. Разве Вы не пытались достичь в этих проектах ощущения богатых, прекрасных, роскошных мест? Разве не хотели достичь некоего совершенства, создать «идеальный город» для жизни?

– Именно об этом я и говорю! Разные места, разные периоды моей творческой карьеры давали разные ответы и разные проекты. Работая над теми французскими жилыми домами, я задавался одним вопросом – почему исторические города красивее современных? И я хотел доказать, что обратное также возможно. Я экспериментировал с идеями готового блочного жилья и решал вопрос – как обеспечить жильем огромное количество мигрантов, нахлынувших во Францию в тот момент. Работая над этими проектами, я посещал фабрики и заводы, экспериментировавшие с готовыми блоками. Для того чтобы строительство такого города было экономичным, в технологии его постройки должно быть много повторяющихся элементов. Я понял, что и классическому периоду идея повторения была отнюдь не чужда – и с каждым повторением тот или иной элемент становился всё лучше. Поэтому в восьмидесятые мы в основном занимались тем, что придумывали заново лексикон современного города, где мы пытались пересказать историю языком современных на тот момент технологий. Классическая архитектура стала для меня главным источником вдохновения. Затем мы стали развивать и другие направления создания современных городов.

– Хотите ли Вы сказать, что исследовали классический лексикон потому, что не были довольны своими проектами, построенными в шестидесятые и семидесятые? Я слышал, что Вы отзывались о своих ранних проектах как об ошибках. Почему?

– Важно, чтобы внутри Вас всегда работал моторчик, провоцирующий перемены и, как следствие, эволюцию. И здоровое недовольство своей работой – хороший способ не давать этому моторчику заглохнуть. Что касается моих ранних работ из шестидесятых и семидесятых, они были по-своему интересными, но когда я столкнулся с гораздо большим градостроительным масштабом, как например, во Франции, и в других частях света, идеи этих ранних проектов перестали работать. Опять-таки многие архитекторы повторяются именно потому, что относятся недостаточно критично к своей работе; они продолжают строить один и тот же проект по всему свету. Они развивают свой собственный стиль. Они не эволюционируют. Я не люблю удовлетворённых людей. Я предпочитаю критически относиться к себе.

– Однажды Вы сказали, что были одним из пионеров постмодернизма. Но как только постмодернизм стал состоявшимся стилем, он перестал вас интересовать. Так ли это?

– Да, именно так. В то время у нас даже не было названия для этого течения, но, так или иначе, моя идея состояла в восстановлении некоторых исторических элементов архитектуры, тех традиций, что были «отсечены» в двадцатые-тридцатые годы. Тогда архитектура стала tabula rasa, попыталась начать всё с чистого листа. История была запрещена, а весь мир слепо последовал за Корбюзье и Мисом ван дер Роэ. Так что наш возврат к истории был воспринят благосклонно. Но когда постмодернизм состоялся и обрел популярность в США и во всем мире, он стал просто ещё одним стилем. А со временем он стал ироничным и даже вульгарным. Как только он превратился в движение, я перестал им интересоваться.

– Вы называете работы, сделанные вами в восьмидесятые, «современным классицизмом» – в противовес постмодернизму. Почему?

– Постмодернизм стал популярным после венецианской биеннале 1980, и какое-то время все на нём были буквально помешаны. Но вскоре я понял, что мне интересна современная архитектура, прежде всего её тяготение к рациональным планировкам и методам минимализма. Но мне также была интересна и классическая архитектура, и я решил совместить эти два интереса. Мне не был интересен неоклассицизм, вся суть которого в переносе академических правил классической архитектуры на современное строительство – он постоянно повторяется, скука смертная! И я пытался соединить лучшее из модернизма и лучшее из классических стилей. Мне по-прежнему нравится классическая архитектура. Мне нравятся разработанные в ней понятия последовательности пространств, системы пропорций, и её стремление к идеалу, пусть даже недостижимому. И главное – это всё ещё архитектура культуры, противостоящая варварской архитектуре без правил, архитектуре хаоса и разрушения – деконструкции. Мне нравится архитектура, несущая ощущение покоя и гармонии. Но сегодня я стараюсь не следовать какому-то определенному стилю. Меня не вдохновляет лексикон классической архитектуры – только её дух. Мы внедряем новые технологии, эко-концепции, и привносим свою собственную историю, чтобы «написать» свою архитектуру, как писатель роман. И мне не очень нравятся динамичные суперсовременные пространства. На меня не производят особенного впечатления все эти диагонали, наклонные или криволинейные стены. Мне нравятся простые уравновешенные пространства. Мне не нравится напряжение...

– Правда? Но пространство, в котором мы с вами здесь беседуем и вся реконструированная Вами фабрика прекрасна именно своей динамичностью, не говоря уже о том, что я не видел здесь ни одной прямой стены. Замечательное место!
– Да, оно динамичное, но в то же время спокойное и уравновешенное. Конечно, я люблю динамичную архитектуру. Мне нравится барокко и Борромини, но здесь архитектура очень органичная и контролируемая – есть ясное чувство масштаба и гармонии как между отдельными частями, так и между частями и целым. Это не какая-нибудь «джазовая импровизация». Масштаб особенно важен – не только для отдельных зданий, но и для городов. Франческо ди Джорджо Мартини, итальянский архитектор эпохи Возрождения, сравнивал города с домами: улицы – коридоры, площади – комнаты. И по сей день мы, современные архитекторы, так и не придумали никакой серьёзной альтернативы историческому городу.

– Вы по-прежнему остаётесь идеалистом? Какую архитектуру и какое градостроительное планирование Вы себе представляете, когда думаете о городе будущего?

– Да, весь мир урбанизируется с невероятной быстротой; там и тут из ниоткуда возникают новые мегаполисы. Но нам ни в коем случае нельзя забывать о тех качествах, за которые мы любим наши старые города: компактность, лояльность к пешеходам, экологичность, логичность в вопросах избавления от отходов, и многое другое. Но все эти задачи надо решать как раз на местном уровне – единого глобального рецепта не существует.

– Над какими проектами Вы работаете сейчас? Можете описать свой типичный творческий процесс?

– Все проекты разные, и я считаю, что и творческий процесс должен быть у каждого проекта свой. Сейчас мы работаем над множеством проектов, принимаем участие в конкурсе на обновление стадиона футбольного клуба Барселона (разговор состоялся в марте 2016), строим новый жилой дом в Майями, новые небоскребы в Азии, и даже целые новые города в Африке... Мы также работаем над новым городом в Китае. Это будет город на юге Китая площадью 550 гектаров с населением в семьсот тысяч человек.

– Огромный проект...

– И очень сложный, как Вы можете себе представить...

– Но подождите-ка! Получается, что Вы стали «Китайским Корбюзье»?

– Нет-нет-нет (смеется). Нет, потому что наш подход принципиально другой, очень узнаваемый, целостный и индивидуальный способ проектирования. И я не проектирую этот город от начала до конца. Мы разрабатываем генплан, очереди строительства, и прочие элементы строительного процесса. Я придумал основной образ будущего города, но в его планировке есть масса нюансов. Я не предлагаю готовую картинку со сторого обозначенной типологией зданий: вот вам курс и направление, всё должно соответствовать. Нет, ни в коем случае. Прекрасной моделью нового города может послужить Барселона. У нас здесь всё подчинено жёсткому мастер-плану, но через каждые двадцать метров стоит интересное узнаваемое здание. Урбанистический подход и хорошая архитектура здесь прекрасно сочетаются. Урбанисты со всего света приезжают сюда, чтобы учиться на опыте Барселоны. У нас тут поразительная вариативность в рамках целостной последовательности.

– Вы сказали, что не хотите служить примером для других, и что главный движущий фактор для Вас – критическое отношение к своей работе. А из чего Вы черпаете вдохновение? Вы следите за работой своих современников?

– Да, я слежу за тем, что сегодня происходит в мире архитектуры. Мы сейчас переживаем момент, когда авторы, мастера индивидуальной архитектуры, исчезают как класс, и то, что мы видим – это архитектура глобальных корпораций и консорциумов, где стиль и узнаваемый язык архитектора всё труднее различить. Архитектура всё чаще начинает напоминать конструктор Лего – все эти бесконечные наложения одних и тех же проектов друг на друга. Очень много перекрестных заимствований... Из тех, чьи работы мне действительно нравятся, я бы выделил Ричарда Майера.

– Но если вам нравится Ричард Майер, вам должен нравиться Корбюзье. Если не как урбанист, то, по крайней мере, как архитектор!

– Если посмотреть на архитектуру Корбюзье, его отдельные здания очень неплохи. Но если бы мне пришлось выбирать между домами Корбюзье и Ричарда Майера, я бы выбрал Майера. Мне нравится архитектура Фрэнка Гери. Мне нравятся ранние проекты Захи Хадид и её первые эскизы. Что мне не совсем импонирует в ее работах – это частые самоповторы; большинство её проектов похожи один на другой. Я слежу за тем, что делает Бьярке Ингельс, но там нужно ещё дождаться, когда большинство его проектов будет реализовано. В целом сейчас мы имеем дело с периодом разнообразия и в то же в время – некоторого замешательства в архитектуре. И очень жаль, что мы теряем сильных, заметных архитекторов и архитектуру, говорящую о своём месте. Слишком много повторений и слишком много корпоративного продукта, отчего возникает эффект коллажа.

– В шестидесятые и семидесятые существовало непримиримое противостояние между новым поколением архитекторов и модернистскими идеями Корбюзье, Гропиуса, Миса, и других признанных мастеров. Как Вам кажется, кто победил в той битве, и актуально ли это противостояние сегодня? Ведь Вы сказали, что сегодня в мире архитектуры царит небывалое замешательство и неразбериха. Нет ничего необычного в том, что молодое поколение архитекторов восстает против старого, но сегодня мы имеем ситуацию «все против всех». Так много голосов, и каждый хочет быть услышанным.

– Да, многие архитекторы сражаются друг с другом, но это не про нас. Мы дружим со всеми (смеется). Архитектура стала очень конкурентной профессией. Теряется независимое мышление. Идеология уступает место требованиям клиента. Подменяется модой и системой звёзд. Молодым архитекторам сегодня нелегко. Но нам нужно сменить фокус. Сосредоточиться на урбанистике, городском планировании. Интересных и заметных архитектурных объектов уже достаточно много. Но для того, чтобы получить город, удобный для жизни, недостаточно составить все эти прекрасные объекты вместе. Это новый вызов – предложить новое урбанистическое видение, и в то же время учесть отношение архитектуры к природе и климатическим изменениям.

– Похоже, сейчас у нас больше проблем и вопросов, чем было в шестидесятые.

– Согласен.

22 Июля 2016

Похожие статьи