<…>Новосибирск, (до 1929 г – Новониколаевск,) был в 20-е  годы довольно большим и сложившимся естественным образом городом. В 1920 г. в нем проживало 67 тысяч человек, в 1926  - 120 тысяч^[1].
Условия жизни и до начала индустриализации были тяжелыми. В 1922 г. на одного жителя Новониколаевска приходилось 0,8 квадратной сажени (3,8 кв.м) жилой площади^[2].

«По данным Новониколаевского коммунхоза, в городе насчитывалось 8427 домовладений, в которых имелось 11863 жилые квартиры: 8598 из них состояли из одной комнаты, 1666 — из двух, 1058 — из трех и только 546 квартир имели 4 и более комнат. Одна комната с кухней имела среднюю населенность 6—8 человек. 99,9 процента жилищ были деревянными, без канализации и водопровода, с печным отоплением. Люди селились не только там, где можно было жить, но и там, где жить было нельзя: в подвалах без дневного света, землянках, банях, конюшнях, сараях, вагонах. К 1922 г. 27 626 вагонов на Сибирской железной дороге было занято под жилье и склады. Еще в 1920—1921 гг. на окраинах города усиленно строили землянки. Перевозились и сплавлялись из ближайших деревень дома и устанавливались на городских участках». К 1929 г – моменту ликвидации НЭПА – норма жилой площади  в городе выросла до 4,15 кв. м на человека (всего 599 тыс. кв. метров)^[3].

В середине 20-х годов строились в основе дервянные двухэтажные дома с небольшими квартирами с общими кухнями.

«В Центральной части города на средства госучреждений и горсовета строились двухэтажные шестиквартирные дома. Они имели общие кухни и общий вход. Набор квартир состоял из двух однокомнатных, трех двухкомнатных и одной трехкомнатной. Площадь квартир была соответственно в 4,6 и 10 кв. сажен (от 18 до 45 м2). В зданиях были теплые санузлы, <…> В строительные сезоны 1925—1926 гг. были возведены 63 двухэтажных деревянных дома с кубатурой 22 тыс. м2 и населенностью в 6 тыс. человек»^[4].

Последние данные означают, что дома заселялись по норме 3,7 кв. м. на человека, что делает маловероятным посемейное расселение.

«1926 г. горсовет построил 9 жилых домов с жилой площадью в 4050 м2; госучреждения возвели 10 домов с жилой площадью в 6690 м2; жилищная кооперация построила 24 дома с жилой площадью в 6200 м2. Индивидуальные застройщики возвели около 400 жилых зданий общей кубатурой в 200 тыс. м3. В 1927 г. жилищная кооперация построила 33 деревянных двухэтажных дома с 8—12 квартирами в каждом, с отдельными кухнями. Дома заселило 350 семей»^[5].

Эти кооперативные дома явно заселялись посемейно, поскольку число семей более или менее соответствует числу квартир. К сожалению, С.Н. Баландин, автор книги «Новосибирск», их которой взяты приведенные данные, ничего не пишет о порядках заселения домов и о социальном положении новых жильцов. Поэтому о жилищной политике города в это время судить невозможно.

Построенный в 1927-1929 г. водопровод первоначально имел длину 51,7 км, к нему были подключены 140 домов и 23 водопроводные колонки.Суточный отпуск вожды на жителя составлял 13 л.^[6]

С 1926 г. возводятся в Новосибирске и многоэтажные каменные дома. «Один из первых многоэтажных домов был построен на углу Красного проспекта и улицы Каинской по проекту инженера Бурлакова как «общежитие» (жилой дом) для служащих. Промбанка. Трехэтажный дом заключал в себе 18 квартир площадью в 55 м каждая, с «современным» инженерным оборудованием. Смета на строительство вылилась в 108 тыс. рублей при кубатуре дома около 5000 м3. Второй дом строился в 1927 г. на углу улиц Урицкого и Трудовой. Здание в 4 этажа имело железобетонные перекрытия и содержало в себе 25 трехкомнатных квартир с отдельными кухнями. Дом был оборудован водопроводом и центральным отоплением»^[7].

 В этих и подобных домах несомненно должна была жить городская правящая элита.

В 1926 г. в Новосибирске было учтено 17,3 тыс.  жилых строений с общей площадью 477 тыс кв. м. (при населении 120 тыс. человек).

По данным переписи жилого фонда 1932 г. в Новосибирске было учтено 24 044 жилых строения. Из них 96,3% одноэтажных и 2,9% двухэтажных.

Трехэтажных – 26 штук (0,1%) и четырехэтажных – 24 (0,1%).

Каменных, бетонных и железобетонных  домов было 246 штук (1%  от всего количества) и на них приходилось 8,6% жилой площади города. «Дервянных рубленных»  было 19, 5 тыс. штук (81,2% от общего  числа, , 78,6%  жилой площади), засыпных и из других суррогатов – 4258 штук (17,8% от общего числа, 12,8 % общей площади) ^[8].

В 1936 г. жилых зданий в Новосибирске насчитывалось 25 тыс., и их общая площадь составляла 1 млн. кв. м., население – 340 000^[9].

Вычисляемая по этим данным средняя норма жилья в 1936 г. – меньше 3 кв. м на человека.

К сожалению, по приведенным выше данным советских публикаций совершенно невозможно судить о структуре, типологии и распределении жилья в Новосибирске  времен первых пятилеток. После 1929 г. исчезает конкретность и статистика.

Тем не менее, очевидно, что с 1929 по 1936 г. норма расселения упала с 4,15 кв. м на чловека до 3 кв. м. и ниже.

Это означет, что массовое жилье представляло собой в эти годы по большей части рубленые и засыпные общие бараки. Под «жилыми домами из суррогатов» имеются в виду, скорее всего, землянки.

«За вторую пятилетку в Новосибирске введено в эксплуатацию 450 тыс. м2 жилой площади, за 3 года третьей пятилетки — более 400 тыс. м2, а к 1940 г. весь жилой фонд города достигал 1 млн. 440 тыс. м2 (против 598,9 тыс. м2 в 1930 г.), то есть увеличился почти в 2,5 раза, хотя еще по-прежнему в городе преобладали одноэтажные деревянные дома, лишенные инженерного благоустройства»^[10].

Таким образом, с 1933 по 1941 г. в Новосибирске было по официальным данным построено 850 тыс. кв. м. жилья. Население за это время увеличилось на 220 тыс. чел. Если считать, что в новое жилье селились только новые жители города,  то на одного человека приходилось 3, 8 кв. метра площади. Это все официальные данные, которые как и вся советская статистика вряд ли достоверны, так что реальные цифры, скорее всего еще ниже.

Очевидно, что квартиры в каменных домах, предназначавшихся для  начальства заселялись посемейно, то есть по норме, как миниму втрое большей, чем в среднем по городу (9 кв. м. на человека, а скорее всего - больше). Если в 1932 г., как приведено выше, жилая площадь в каменных домах составляла 8,6%  от общей, то жило в них максимум от 2 до 3% населения Новосибирска, то есть самый высший слой.

Эта система строительства и распределения жилья выдерживалась все тридцатые годы, судя по тому, что к 1 января 1941 г. жилой фонд Новосибирска составил 1 млн. 480 тыс кв. м. при населении в 450 тыс. человек^[11]. То есть, на человека в начале 1941 г. приходись приблизительно те же три квадратных метра, что и в 1936 г.

С началом войны положение резко ухудшилось. В Новосибирск было эвакуировано множество предприятий, к 1943 г. население выросло до 600 тыс человек, а норма жилплощади упала до 2 кв. м на человека^[12].
Но война сама по себе служила оправданием тяжелого положения с жильем и в описании жилищного строительства в Новосибирске снова появляется конкретика, а также такие слова как «землянки» и «бараки»:

«Нового каменного строительства со второй половины 1941 г. не велось, заканчивались лишь начатые до войны здания. К концу 1942г. в городе оставались незаконченными каменные дома, начатые до войны, с общей жилой площадью в 50 тыс. м². Но уже в 1942 г. наметился переход к более «культурным» видам упрощенных некапитальных жилых построек. Землянок и полуземлянок уже не строили. Наибольший процент застройки в 1942 г. приходится на деревянное брусчатое и рубленое двухэтажное (23%) и каркасно-засыпное барачное и квартирное одноэтажное строительство (47%). 20% жилой площади из всей введенной в строй было получено за счет приспособления чердачных пространств существующих жилых домов»^[13],

Можно предположить, что картина нового строительства во время войны, его структура и типология мало чем отличалась от того, что происходило до войны. Разве что, набивать в бараки стали плотнее.

Как пишет С.Н. Баландин, «Реконструкция чердачного пространства (при высоких сибирских крышах), учитывая наличие крыши, основания для пола и подготовленных коммуникаций — отопления, воды, канализации и электричества, сводилась к обшивке стен и потолков, утеплению их, настилке полов, установке окон,' дверей, переносных плит и других нагревательных приборов <…> В короткий период четырех месяцев (сентябрь — декабрь) были приспособлены чердаки свыше 140 существующих деревянных и каменных домов с высокими тесовыми и этернитовыми крышами, что дало 50 000 м2 сухой и теплой жилой площади»^[14].

Не такое уж простое дело превращение в жилье не предназначенных для этого чердаков даже если все коммуникации действительно имеются, что в данном случае могло касаться только считанного количества центральных зданий. Легко представить себе,  как выглядели приспособенные под жилье чердаки бараков без окон и коммуникаций.

Динамика изменения нормы жилплощади на одного человека в Новониколаевске-Новосибирске в 20-30-е годы выглядит следующим образом:

1922 г. – 3,8 кв.м./чел.
1929 г. – 4,15 кв. м./чел.
1936 г. – 2, 9 кв.м./чел.
1941 г. – 3,2 кв.м./чел.
1942 г. – 2,0 кв.м./чел.

Здесь ясно видно небольшое увеличение нормы жилья во время НЭПа, и резкое падение обеспеченности жильем до физически возможного минимума после начала индустриализации.

Всего с 1928 г. по 1941 население Новосибирска увеличилось на 315 тыс. человек (1928 г. – 135,5 тыс.; 1941 – 450 тыс.) За это время было построено 881 тыс кв. м. жилья (1928 г. – 599 тыс. кв. м.; январь 1941 – 1480 тыс.кв.м.)
На одного нового жителя Новосибирска таким образом в предвоенные годы приходится 2,8 кв. м. жилья. Можно предположить, что этот уровень обеспеченности жильем и этот характер расселения был типичным для всей страны. 

***

Проделанные выше расчеты осованы на опубликованной в советской прессе информации о сроительстве жилья. Учитывая обычную для советской отчетной статистики «туфту», можно предположить, что действительное  обеспечение населения жильем было еще ниже.

Реальное представление о жизни в Новосибирске 1932-33 г. можно получить из книги немецкого архитектора Рудольфа Волтерса «Специалист в Сибири», который год работал в Новосибирске:

«В Новосибирске около 200 000 жителей, хотя, возможно, на сто тысяч больше или меньше. Никто не знает этого точно. Город на сегодня значительнейший транспортный узел Сибири. <…>Все правительственные и промышленные управления сибирского края сосредоточены в Новосибирске» <…> Моя гостиница находится на главной улице  – Красном проспекте. Улица замощена булыжником, тротуары с обеих сторон сделаны из толстых досок. В центре бульвар – песчаная дорожка зажатая между кривыми березами.

Неподалеку от гостиницы обрамляют проспект новые большие кирпичные дома – правительственное здание, банк, и недостроенный гигантский театр, на сцене которого могла бы целиком уместиться шарлоттенбургская Опера. Застройка улицы то высокая, то низкая, все еще не готово. <…> Красной проспект замощен, но он закрыт для перевозки грузов. По параллельной улице, то есть по обычной, полностью заезженной грунтовой дороге, тянут маленькие лошадки тяжело груженые телеги через город. <…> Кроме еще двух или трех замощенных улиц, в городе имеются только песчаные дороги, которые в основном идут параллельно Красному проспекту или пересекают его под прямым углом. Всюду одна и та же картина. Дороги глубоко врезаны в песчаную пустыню. Ямы и борозды делают их почти непроезжими. <…> Чем дальше от центра, тем хуже становятся дороги и дома. Дороги в конечном счете просто исчезают. Обзор становится шире.<…> Вокруг море деревянных хижин и землянок –насколько хватает глаз. Дикая мешанина без улиц и дорог. Невероятно широко простирается вокруг город – гигантская убогая деревня.<…> На главной улице есть несколько маленьких лавок. Перед входами стоят часовые, вооруженные винтовками с примкнутымии штыками. Встречается много военных в хорошей униформе и начищенных сапогах. Колонны депортируемых, эскортируемые солдатами – обычное зрелище на улице.<…>

В жилье тоже выражались классовые различия <…> Самыми роскошными жилищами Новосибирска были две современные трехкомнатные квартиры, которые занимали генерал, командующий Сибирской армией, и шеф ГПУ. Отдельные двухкомнатные квартиры занимали только высшие чиновники и партийцы, так же как немногие женатые иностранные специалисты. Русские инженеры, если они были женаты, имели одну комнату, с очень большой семьей – две. Две или больше таких семьи делили между собой одну кухню. Неженатый не имел никакой возможности получить комнату для себя одного. Как живут мелкие служащие и рабочие, я не хочу описывать. Мне никто не поверит, если я скажу, что холостые рабочие живут по 20-30 человек в одной комнате в казармах или бараках, многие семьи делят одну комнату....»^[15].

Иерархии жилья соответствовала иерархия в питании^[16] и здравоохранении.
Эпидемия сыпного тифа зимой-весной 1933, которую подробно описывает Волтерс, была вызвана отсутствием коммунальных благ:   «Только в апреле, когда холода пошли на убыль, люди сняли тяжелые меха и снова начали мыться, эпидемия отступила»^[17].

Из рассказа Волтерса вырисовывается ведомственная структура тогдашнего градостроительства. Поселки, вроде тех, которые проектировал сам Волтерс, совершенно автономны и рассчитаны на самостоятельное существование. Это не просто градостроительная автономность, опирающаяся на развитую инфраструктуру и позволяющая людям удовлетворять свои потребности не покидая поселка. Это нечто обратное, основанное на полном отсутствии структуры общественного обслуживания и на физической невозможности жителей удовлетворять свои потребности вне поселка и вне предприятия.
Такой градостроительный подход отражал структуру сталинского государства 30-х годов. Страна была экономически поделена между ведомствами-наркоматами, крупнейшим и важнейшим из которых в тот момент был Наркомтяжпром – Наркомат тяжелой промышленности. Каждое ведомство, пользуясь выделенными ему централизованно ресурсами, обеспечивало своих сотрудников едой, жильем, лечением и прочими средствами существования. Система общественного обслуживания, рассчитанная на всех, была почти полностью и сознательно уничтожена, так что человек, не приписанный к какому-либо ведомству, автоматически терял возможность прожить. Горизонтальных общественных связей между элементами государственной структуры не существовало. Вся система управлялась и снабжалась строго из центра. Возможность свободного выбора работы, места жительства и передвижений была сознательно сведена к минимуму.  Волтерс подробно описывает механизмы удержания людей на предприятиях и механизмы принудительного выталкивания лишнего персонала на лежавшие в необжитых местах новые промышленные предприятия. Рассказывая о том, как он рассчитывал по государственным нормам число жителей проектировавшихся им практически на пустом месте поселков на 10 и 25 тысяч жителей, он не задается вопросом (точнее, не задает этого вопроса в книге) откуда они могли там взяться. Но упоминания о том, что многие его коллеги по работе были ссыльными, а колонны депортируемых крестьян на улицах находились в порядке вещей, говорят сами за себя. <…>

Примечания:

1.  Баландин С.Н. Новосибирск. 1978, с.56.
2.  Там же, с.56
3.  Там же, с.63.
4.  Там же, с.63
5.  Там же.
6.  Там  же, с. 69.
7.  Там же, 82.
8.  Социалистическая реконструкция гор. Новосибирска. Москва, 1936, c. 74-75
9.  «В 1922 г. было 110000 жителей, в 1931 г. —180000, в 1932 г 230000, в 1934 г.-300000, в 1935 г. (конец) 340000, т. е. город по численности населения вырос более чем в четыре раза против дореволюционного Новосибирска 1916 г. (79 930 человек)». Там же, с. 71.
10.  Баландин С.Н. Новосибирск. 1978, с. 116.
11.  Баландин С.Н. Новосибирск. 1978, с. 121.
12.  Там же.
13.  Там же, с. 124.
14.  Там же.
15.  Волтерс, Рудольф. Специалист в Сибири. Новосибирск, 2008, с.???
16.  «Особенно отчетливо разница в обеспечении продуктами проявлялась во время обеда. Почти все русские ели в столовых на предприятиях, поскольку только немногие семьи имели возможность готовить пищу дома, и к тому же самостоятельно приготовленный обед стоил гораздо дороже, чем готовая еда на работе. В нашем управлении было три столовых. Одна предназначалась для рабочих и низших служащих. Еда этих людей была очень плохой и стоила 1,50 рубля при месячном заработке от 80 до 150 рублей. Для среднего уровня, более высоких служащих и для инженеров с заработком от 200 до 500 рублей имелась еще одна столовая, в которой первое блюдо стоило один рубль, второе – два рубля и простой десерт тоже один рубль. В третью столовую нашего управления имели доступ высшие служащие, начиная с руководителей отделов, с заработком от 600 до 900 рублей и партийцы. Обед здесь был относительно хорошим и обильным, состоял из супа, мясного или рыбного блюда и десерта, но стоил только 2,50 рубля. В этой последней столовой, где столы были накрыты скатертями и прислуживали чисто одетые девушки, получил право есть и я. Большинство инженеров и техников нашего управления вообще не знали о существовании этого закрытого заведения. Зайти в эту столовую, как и в две других можно было только по предъявлении соответствующего удостоверения. Контроль был очень строгим. Только один единственный доступный всем ресторан имелся в большом городе Новосибирске; государственный, так называемый «коммерческий», в котором обед стоил от 10 до 20 рублей. Здесь ели, как правило, только товарищи, которые какими-то темными путями зарабатывали много денег и находящиеся в командировках чиновники». Волтерс, Рудольф. Специалист в Сибири. Новосибирск, 2008, с. 76-78.
17.  Там же, с. 183